Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник) - Александр Филиппов

Поселок состоял из трех десятков новых, кое-где недостроенных частных домов, но что это были за дома! В три, в четыре этажа, сложенные из особого, декоративного кирпича, с сияющими медной черепицей крышами, огороженные кованой вязью металлической решетки заборов, с лужайками щетинистой, изумрудного цвета, нездешней травки, с худосочными, не укоренившимися толком деревцами по сторонам ведущих к каждому коттеджу персональных дорог.

«Мерседес» подкатил к одному из новостроев, обнесенному, в отличие от прочих, сплошным двухметровым забором из ноздреватого бетона с глядящей пристально, как пулеметный ствол, видеокамерой над железными воротами. Мертвоглазый улыбчивый юноша ловко выскочил из машины и, опередив Самохина, открыл дверцу:

– Прошу вас…

– Спасибо… Прокатили на старости лет, – бурчал, выкарабкиваясь неловко, Самохин. – Все у вас, пацаны, по высшему классу – и автомобиль, и песня душевная. А вот домик пахана подкачал… уж больно на тюрьму похож. Прямо оторопь меня взяла, как увидел. Думаю, блин, в родные пенаты попал.

– Срок мотали? – сочувственно поинтересовался молодой человек.

– Три червонца. От звонка до звонка, – притворно вздохнул отставной майор. И полюбопытствовал: – У вас, небось, и часовые есть? Только вышек я что-то не вижу…

– Есть охрана, – снисходительно улыбнулся провожатый, явно принимая Самохина за старого, потерявшего представление о том, что происходит сейчас на свободе, урку, – система наблюдения – мышь не проскочит.

Пока Самохин озирался, юноша подавил на неприметную кнопочку звонка у калитки – раз, другой – коротко и третий – длинно, с нажимом. Зажужжав, лязгнул, открываясь, электрозамок – ну, точно, как на зоновском КПП, – и они прошли внутрь.

Двор оказался поросшим неправдоподобно густой, с ядовито-зеленым отливом, пластмассовой будто травкой. От калитки к дому вела дорожка, мощенная плотно пригнанными, отполированными временем булыжниками. «Не иначе как из старинной мостовой камень наковыряли, архаровцы», – беззлобно отметил про себя отставной майор. Где-то неподалеку бухнула грозным лаем собака, звякнула тяжелая цепь.

– Фу, Жулик! Сидеть! – властно приказал кто-то, и через минуту гладенький, лысый мужичок шагнул навстречу Самохину, блеснул рядом великолепных, один к одному, и оттого явно фальшивых зубов, обнял дружески за плечи:

– Вовка! Братан!

– Привет, старый уркаган, – похлопал его по располневшим бокам Самохин. – Эк тебя растащило-то при антинародном режиме!

– Да уж не то что при вас, коммунистах, – добродушно подтвердил Федька. – Демократия – это, брат, народная власть. Общество равных возможностей. Умеешь – живи, не умеешь – так сиди…

– А где ж зубы-то твои золотые? Может, в скупку заложил от бедности? – съехидничал отставной майор.

– Золото во рту – дурной тон, – серьезно объяснил Федька. – Сейчас, брат, здоровый образ жизни в моде. И натуральные зубы.

– Из фарфора? – уточнил Самохин.

– Из пластика, деревня! Выглядят, как родные, но крепче титановых. Гвоздь-двухсотку перекусить можно.

– А проволоку колючую? – деловито осведомился Самохин.

– Запросто! – хвастливо подтвердил приятель. Отставной майор причмокнул завистливо, посоветовал проникновенно:

– Ты, Федя, энти зубы-то береги. Не ровен час, опять заметут, срок схлопочешь – тебе в тюряге ни напильника, ни ножовки по металлу не потребуется. Зубами дорогу на волю сквозь решетки проешь!

Федька отодвинулся, глянул пристально:

– Ну и язва ты, майор! Как был кумом, так куморылым и остался… – и, чтобы друг всерьез не обиделся, подхватил его под руку, попенял добродушно: – Не заходишь в гости, брезгуешь, что ли? Конечно, где нам, раскаявшимся уголовникам, с заслуженными пенсионерами-чекистами равняться!

– Да нет, я про тюрьму так, к слову, вспомнил, – добродушно пояснил Самохин. – Вижу, что ты и на свободе вроде как по зоне тоскуешь… Сигнализация по периметру, запретка из колючки, пес конвойный у ворот в предзоннике. И зовут подходяще – Жулик!

Услыхав свою кличку, огромная в бело-коричневых пятнах московская сторожевая вскочила, громыхнув цепью, проволокла ее с визгом по толстой проволоке, натянутой вдоль забора, не дотянувшись, яростно нюхала воздух, буравя Самохина взглядом волчьих, с кровавым оттенком, глаз.

– Пшел! Место! – прикрикнул Федька на пса, больше для порядка, чем из необходимости, посетовал, соглашаясь. – Ты прав, гражданин начальник, ох и прав! Действительно, без охраны да запоров крепких нынче и на воле не проживешь. Преступность разрослась – спасу нет. Честному человеку востро ухо держать надо. Того и гляди, наедут рэкетиры какие-нибудь, все нажитое непосильным трудом отберут!

– Дрянь дело, если от своей братвы за железным забором вору в законе хорониться приходится, – посочувствовал Самохин.

– И от своей, и от вашей, – скорбно согласился Федька. – Кто ж теперь разберет, которые где? Вчерась были ваши – теперь наши…

– А наоборот?

– Наоборот тоже бывает, но реже. У наших-то сытнее…

– Да уж, – кивнул отставной майор и сконфузился, вспомнив, что и сам заявился к Федьке с просьбой.

– Что ни говори, а падение нравственности в обществе не может не удручать! – выдал приятель фразу, от которой у Самохина брови чайкой вспорхнули. Федька разъяснил: – Нет, ты подумай! Раньше воровской авторитет – он же неприкосновенным в уголовном мире был. Власти имел больше, чем какой-нибудь член политбюро! Ну, не политбюро, так обкома партии – точно. А сейчас – чуть что не так – нанимают киллера-отморозка, и – паф! Наше вам с кисточкой!

– Плохо мы молодежь воспитываем, – пряча ухмылку, поддакнул Самохин. – Никаких, понимаешь, традиций для нее не существует, авторитетов…

– Эт точно, – горестно вздохнул Федька. – Куда идем-катимся? А… пойдем дом покажу.

Дом, сложенный из отборного кирпича непривычно красного, свекольного почти цвета, поразил Самохина колоннами при входе, овальными, только в мексиканских телесериалах раньше виденными дверными проемами, алебастровыми финтифлюшками по карнизу и окнам. А кованые решетки на узких, как бойницы, окошках даже верхних этажей делали здание похожим на веселую, любовно выстроенную, но не утратившую при этом сути своей тюрьму.

Из огромного холла на первом этаже, увешанного по дубовым полированным стенам головами лосей, косуль и кабанов с мученически застывшими глазами, хозяин провел Самохина в нишу, оказавшуюся лифтом, который невесомо вознес их на вершину помпезной обители.

– Мой кабинет, – Федька с гордостью повел пухлой рукой, грязноватой от синей ряби неудачно выведенной татуировки. – Вот библиотека. Здесь не шурум-бурум, чернуха-порнуха собрана, а классика, преимущественно дореволюционные издания. Позапрошлый век! У вдовы одного профессора-книголюба все гамузом купил. Десять тысяч томов.

Самохин с уважением оглядел тянущиеся под высокий потолок стеллажи, мерцающие золочеными корешками старинных фолиантов, – действительно, десять тысяч томов, не меньше.

– Читаешь?

– А то! Думаешь, нет? – с вызовом выпятил грудь Федька. – Вот, сейчас Фрейда изучаю…

– В подлиннике?! – восхитился притворно Самохин.

– В переводе, – строго поправил Федька, воспринимавший собственную ученость вполне серьезно и не намеревавшийся на эту тему шутить. – Но издание – прижизненное.

– И… как?

– Во многом ошибался старик. Но кое-какое рациональное зерно в его теории есть. Психоанализ… Эдипов комплекс… Яблочко от яблоньки недалеко падает… В общем, долго объяснять. – Федька победно показал на другую стену кабинета: – А это моя коллекция. Такой, наверное, больше ни у кого во всей стране, а может, и в мире нет!

Самохин глянул и присвистнул с искренним восхищением. Как старый конвойник, он был привязан к чаю, пил его постоянно, в молодости чифирил, бывало, перепробовал разные сорта чая, но такого разнообразия действительно ни разу в жизни не видел. Столько же стеллажей, сколько занимала библиотека на противоположной стороне огромного кабинета, было сплошь заставлено пачками, коробочками, баночками, пакетиками с заморским чаем.

– Садись к столу, сейчас любую вскроем, замутим, – радушно пригласил Федька и сам уселся за обширный письменный стол, обитый темно-зеленым сукном, с занятным, в виде древней крепостицы, письменным прибором из яшмы, вычурными пепельницами и ненужными в современном канцелярском деле тяжелыми пресс-папье.

Самохин уселся в прямое, неудобное, с высокой резной спинкой, костистое кресло напротив и, глядя на приятеля, подумал, что за этим столом, который верховному главнокомандующему впору, Федька, даже раздобревший теперь, с вытравленными татуировками на руках и пластмассовыми, особо кусачими зубами вместо блатных фикс, все равно выглядит вором-домушником, удачно проникшим в барские хоромы в отсутствие настоящих хозяев.