Вассал и господин - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Во славу Господа. Именем его».
Кавалер разглядывал доспех, глаз не мог оторвать. Но даже прикоснуться боялся, хоть и стоял рядом.
— Ну что ж ты молчишь? — наконец произнес архиепископ. — Нравится тебе мой подарок?
— Это мне? — только и смог спросить Волков.
— Да уже не викарию, — засмеялся курфюрст, кивая на своего канцлера. — Тебе, тебе конечно. Это мои латы, один раз надевал всего. Сколько мы за него заплатили, викарий?
— Шестьсот золотых крон.
— Вот, деньги немалые, этот доспех делал лучший мастер Эгемии. Не помню имени его, да и ладно. Я бы тебе денег дал, может, деньги тебе нужнее, но у меня нет. Ты сам знаешь, подлец нунций выпотрошил мою казну, осушил досуха. Ну, говори, нравится?
— Лучше доспеха я не видел.
— И я не видел, даже у императора нет такого. Доспех тебе впору будет?
— Кажется, будет как раз, — произнес Волков, все еще не очень веря тому, что это великолепие предназначается ему.
— Это еще не все, — архиепископ опять сделал знак рукой, и монахи принесли из конца залы вещь из великолепного шелка. — Это фальтрок тебе к доспеху или как там вы, люди воинского ремесла, его называете.
— Ваффенрок, — сказал Волков, не отрывая глаза от прекрасной одежды из безупречно белых и ярко синих квадратов.
— Да, да, ваффенрок, точно, — вспомнил архиепископ. — И еще знамя, — он повернулся к монахам, — братья, несите штандарт кавалера.
Монахи тут же принесли ему большой и красивый штандарт с его гербом. Он тоже был безупречен.
— Видишь, распятие там, не каждый государь имеет право носить распятие на гербе, а ты же рыцарь божий и хранитель веры, долг свой чтишь неотступно, а значит, благословляю тебя казнь божью носить на знамени твоем. В реестровую книгу рыцарей Ланна и Фринланда будет записано, что достоин ты носить на гербе своем распятие Господа нашего. Отныне носи.
Волков подошел к креслу, где сидел архиепископ, стал на колено и когда курфюрст осенил его крестным знамением, он поймал его руку и поцеловал.
— Жаль, жаль, что Господь не послал мне сына такого, — со слезой в голосе говорил архиепископ. — Мои-то сыновья беспечны да распутны. Турниры, балы да пиры, вот, пожалуй, и все, на что они способны. Да еще свары разводить из-за владений. Из-за любой мелочи, из-за любого пустяка склочничают и грызутся.
Он вдруг снял с пальца перстень, золотой.
— Держи, надевай. Мне он от деда достался. Нашей фамилии перстень. Денег у меня нет, так его забери. Носи. Вспоминай меня.
— Спасибо, монсеньор, — сказал Волков и опять поцеловал руку архиепископа.
Он едва сдерживал слезы. Никогда в жизни его так не осыпали подарками и так не хвалили. Жаль, что слишком мало было свидетелей этих похвал.
— Надевай при мне, — сказал курфюрст и тут же вырвал перстень из рук кавалера, — дай я тебе сам его надену. Носи сам и не вздумай его дарить бабам, как бы хороши не были эти плутовки, это рыцарский перстень моих предков.
Он надел перстень на палец Волкова.
— Отлично сел, как будто хозяина нашел.
Кавалер опять поцеловал его руку. А архиепископ поцеловал его в макушку, словно сына своего целовал, и проговорил:
— Все, уходи, не то я слез не утаю. Забирай подарки и ступай. И не забывай меня старика.
Волков поднялся с колен, монахи принесли ящик и быстро уложили туда доспех, штандарт и ваффенрок, они уже даже пошли к двери с ящиком, Волков тоже кланялся и хотел было уже уходить, но тут заговорил канцлер брат Родерик.
— Монсеньор, может, пока рыцарь тут, попросим его о нашем деле.
Волков остановился.
— О каком еще деле? — не мог припомнить архиепископ.
— О том, о котором я вам говорил. Про герцога Ребенрее и еретиков.
— Ах, вот ты о чем, — вспомнил курфюрст. — Да, да. Сын мой, — он заговорил с Волковым, — сеньор твой, герцог фон Ребенрее, стал сближаться с еретиками, на севере ведет переговоры с Левенбахами, дозволил еретикам вернуться в Ференбург, на юге думает мириться с кантонами, с проклятыми горцами… Мы видим в том угрозу нашей Матери Церкви. Примирение с теми, кто вешал монахов и святых отцов и грабил монастыри и храмы недопустимо. Ни Его Святейшеству папе, ни Его Величеству императору подобный мир неугоден.
Кавалер не понимал, к чему курфюрст ведет, а тот продолжал:
— Жалованный тебе удел как раз на границе земли Реберее и кантонов?
— Да, через реку.
— И как ты с горцами живешь?
— Дважды они уже жаловались графу на меня.
— Вот и прекрасно, — заулыбался курфюрст. — Пусть и дальше жалуются. Не давай подлому миру случиться. Бери у них все, грабь их людишек.
— Грабить? — удивился Волков.
— Да, грабь. Для благородного человека в грабеже укора нет, грабеж с открытым забралом это не воровство, так что грабь их, бери что нужно, купчишек под залог хватай, досаждай, как только можешь, пусть к графу ездят, жалуются.
— Но мой сюзерен настрого запретил мне досаждать соседям, — растерянно произнес Волков. — Герцог фон Ребенрее…
— Герцог фон Ребенрее! — курфюрст вскочил, забыв про больные ноги, подошел к кавалеру, и заглядывая ему в глаза, заговорил с жаром: — Герцоги фон Ребенрее еще сто пятьдесят лет назад были просто Маленами. Никакими не герцогами, просто фон Маленами. А триста лет назад эти Малены собственноручно землю пахали. Мои предки Рупертали ходили в крестовые походы и строили бурги, а Малены ковырялись в земле и навозе. А теперь они будут решать, быть ли миру между империей и кантонами? — он помахал пальцем пред носом у Волкова. — Нет, не будут. И не дозволишь им сделать этого именно ты.
Курфюрст с трудом пошел к своему креслу, монах тут же стал помогать ему.
— Я знаю, герцог Ребенрее крут, — говорил архиепископ, усаживаясь в кресло и морщась притом от боли. — Вассалам своим рубит головы за все, что считает предательством. Но тебе нечего бояться, святая матерь церковь не даст тебя в обиду. Епископ города Малена будет твоей опорой, он сам вызвался. А если надо будет, так и императору напишем, уж ему мир с горцами точно не нужен. Так что не волнуйся, грабь.
То, что император и горцы друг друга ненавидели, Волков знал, во всех войнах горцы всегда вставали как раз против императора. Ненависть между домом императора и кантонами длилась уже лет этак двести. Но все равно кавалер еще сомневался.
— Не бойся, говорю
