Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2 - Елена Трегубова

— Да объясни же толком, что случилось?

— Да он просто… Вдруг начал мне выговаривать — что я в мини-юбке в храм пришла!

— Ну, он прав, если честно — ты бы еще вообще без юбки пришла! — с хохотом взглянула Елена на Ольгину кожаную, чисто условную, набедренную повязочку, сколотую впереди с левого бока огромной золотой булавою. — На Нежданову к нам в храм тебе бы так не пришло в голову заявиться.

— Я же не на службу зашла — а на секундочку, по делу! Ты бы видела, с каким он взглядом это сказал! И еще — главное! — говорит мне: «А если, — говорит, — вы какого-нибудь священника введете в соблазн этим!» А сам вылупился на мои ноги! Мне даже неловко стало!

— Слушай, человек тебе честно сказал: не вводи в искушение! Значит, впредь ты будешь это иметь в виду.

— Да, но я-то об этом даже и не думала! А он…!

Пока бурно выясняли, кто прав, кто виноват, оказались уже на бульваре.

И Елена даже уже и не удивилась, приняла как должное — когда тут же увидела идущего им навстречу по бульвару Крутакова.

«Наверное, от Темплерова идет. Как же я давным-давно у Темплерова-то не была…», успела подумать Елена.

И — странное дело — как только Евгений подошел к ней, ровно в секунду всё вокруг разом как будто перестало существовать. Как будто разом отретушировали картинку и отключили все побочные шумы. И Ольга (которой Елена про Крутакова ничего никогда не говорила), слегка удивившись этому зримо захлопнувшемуся рядом с ней полю, явно разом почувствовала себя словно вытесненной из картинки:

— Ну ладно! Я смотрю, у вас тут свои разговоры… Я пойду! Пока! — чуть обиженно-кокетливо глянула на Крутакова Лаугард, и отправилась к метро.

— А чего! Хорррошее дело! Лёлик Войтыла — классный парррень! — панибратски комментировал Крутаков их будущего визави в Ченстохове, когда они с Еленой уже вдвоем бежали вниз по Рождественскому, вздымая песок ногами. — А знаешь, как Войтыла как-то ррраз в Польше фуррроррр устррроил? Еще в самые ррразмахррровые советские вррремена — когда Валенса уже в тюррряге отсидел, «Солидарррность» вне закона объявлена была, тысячи оппозиционеррров арррестованы, в Польше военное положение…

И вдруг как-то разом все дурацкие тупики, засады и ловушки в прошлом как будто бы стерлись. И ей опять стало так хорошо вдруг скакать с Крутаковым рядом и слушать его картавые рулады — точно так же, как когда-то, как когда она прогуливала школу. Весело и просто.

— Так вот! Прррикинь! Пррриезжает диссидент Войтыла в Польшу! — мелодично и негромко пробегал Крутаков по всем нотам лада, даже не смотря на нее, быстро шагая рядом, но выпевая слова тем самым своим удивительным тембром, как будто сказку рассказывает ей одной на ухо. — Уже после того, как его Ррримским Папою избрррали! А не впустить его тамошние советские хмыррри не могли! Потому что Польша-то, все-таки, на самом-то деле, католической стррраной всегда оставалась — несмотррря на коммунистов. А ведь военное положение же еще, прррикинь! Ну, совковые власти Войтылу впустили — но взяв с него честное слово, что ни слова не скажет о политике. И вот, прррикинь — собирррается в Варрршаве огррромный митинг — перед сценой, где Войтыла выступал. Коррроче, собрррался миллион. И тут Войтыла говорррит: «Здррравствуйте. Я пррриехал, — говорррит, — чтобы… — тут Войтыла делает актерррскую паузу — он же актеррром прррекрррасным был в молодости! Так вот: говорррит: Я пррриехал… чтобы выррразить вам свою… — пауза! — Solidarność!» Пррредставляешь, какое ликование там поднялось! Конечно, поляки какую угодно диктатуррру бы после этого бы смели! Не то что у нас эти… Цуцики… Так что — перрредай мое почтение Лёлику Войтыле!

Елене вдруг пришла в голову шальная идея.

— Женьк, а может, ты со мной поедешь в Ченстохову?

— Сдурррела совсем! Старрр я уже для «встррреч молодежи»! — иронично прошамкал он, тряся скрученными обеими ручками, и изображая немощного старикашку.

Елена засмеялась — неужели он и правда так про себя думает — или дразнит ее?

— Крутаков, а сколько тебе лет, кстати? Ты никогда мне не говорил.

Крутаков, легко подпрыгнув, и пластично процитировав, скорее, Тарковского, чем Данте, смешно, с хулиганскими подскоками, взметая пыль на бульваре, пропел:

— Земную жизнь! Пррра-а-айдя! До половины! Но, еще, пррравда, не совсем!

Поразительно: какая-то крепость так и перла из него. И улыбался он как-то уверенно — и за всем этим чувствовалась явственно загадочная внутренняя опора.

И Елена, как будто заново, как будто впервые в жизни, разглядывала его. Нет, никаким заросшим он не был, как ей почудилось по телефону. Не брит всего-то лишь дня два-три. И эти его смешные, блестящие, чернющие ровно подстриженные локоны ниже плеч, чуть завивающиеся на концах — так забавно отлетающие, когда он мотает головой, дуралей. Разглядывала — и изумленно, в восторге, пыталась разгадать — что же за радостная сила из него хлещет!

— Крутаков! Ты, по-моему, наконец, в кого-то влюбился! — не выдержала Елена, решившись проверить самую счастливую догадку.

Евгений повернулся и на ходу ловко отвесил ей подзатыльник. Хоть и шутливый, но пребольный.

— Молчи, на-а-ахалка! — и тут же обнял ее за плечи — и чуть качнув, притянул к себе. Но при этом так, что никакой угрозы независимости она от этого, почему-то, не почувствовала — и не вырвалась. И так и дошли почти до самой Трубной — до ската с горки, откуда уже, как на блюдце, виднелись луковки Петровского монастыря.

— А я, между прррочим, гениальный ррра-а-аман дописал почти! — прокартавил Крутаков вдруг и втянул воздух всей грудью каким-то невероятно знакомым ей (по яснооким утрам после причастия, что ли) вздохом вселенского счастья. — А ты так и не записываешь ничего, по-прррежнему?

Но она уже не слушала ничего дальше:

— Женечка! — выскочила тут же из-под его руки и, сияя, развернулась к нему. — Чудо какое! Дай мне скорей почитать! Пожалуйста!

— А ты дай мне еще паррру-тррройку месяцев. Я, честное слово, поехал бы с тобой в Польшу. Но уже не могу от пррравки оторррваться! Ррработаю кррруглые сутки. Ты не пррредставляешь себе, что это… Здесь теперррь сижу, на Цветном, у Юлы́ в кваррртиррре — перрребрррался только что. Аж до сентябррря! Она на целое лето в Питеррр свалила. По-моему, у нее, все-таки, ррра-а-аман с этим Мафусаилом!

Взяв ее за манжет рубашки, и подвесив ее кисть в воздухе, Евгений задумчиво, как будто не видя ее, водил ее рукой в такт своим словам:

— У меня там, в ррромане, есть некоторррый человек… Умный — и слегка несчастный, потому что вокррруг мрррак. И вдррруг появляется в жизни некая молоденькая ка-а-аза… Вот такая же пррримерррно, как ты, — Крутаков продолжал расфокусированно вырисовывать ее рукой в воздухе плавные какие-то кренделя. — И есть некий генерррал КГБ, которррый пытается внедррриться в секррретную диссидентскую орррганизацию, которррой ррруководит главный герррой… Но когда тот кагэбэшник уже почти у цели, то вдррруг понимает, что ему всю жизнь врррали, что у него укрррали жизнь — и пытается соскочить, и перррейти на сторррону диссидентов. И тайно пррриходит к главному герррою — ночью, как Никодим — ну, знаешь, непрррибррранный стол, чашки чая между стопками книг, кухня — и начинает с какой-то мелкой ерррунды, с каких-то глупых никому не важных вопррросов, а потом вдррруг как-то запррросто, с ужасающей пррростотой в голосе, после ррразглагольствований о книжке Хайека, ррраскрррывает карррты, пррризнается, что он ррработает на Конторрру — кается, и умоляет спасти его, перрребррросить его на Запад. Говорррит, что до смерррти боится — потому что Конторрра уже грррозится его пррришить, что там-де догадываются, что он пррробует соскочить…

Елена, вперив взгляд в странно отсутствующее сейчас — хотя и выразительно играющее мимикой (словно про себя проигрывающее каждую воображаемую картину) лицо Крутакова — до дрожи испугавшись за него, вдруг почему-то подумала: «А что, если это — не выдумка, не литература?! Что, если Евгений вот так вот, запросто, впервые, как будто случайно, под маской вымысла, приоткрывает передо мной ту тайную часть своей жизни, о которой никогда прежде со мной не говорил?!»

— Главный герррой рррешает дать ему шанс, — с таким же отсутствующим, и каким-то предельно-конкретно мечтательным выражением лица, словно видя перед глазами незримые для нее сцены, продолжал Крутаков, держа ее манжет в плену. — Кагэбэшника вывозят за ка-а-арррдон, по пррриглашению на пррравозащитную конферрренцию, КГБ не прррепятствует — считает, что тот вполне их задание выполняет. А там — западное крррыло диссидентской орррганизации уже в курррсе — ему помогают, дают прррибежище. Там он сррразу сдается западным спецслужбам. И идет психологическая игррра — мы так и не понимаем: ррраскаялся кагэбэшник действительно, или это его тррройная игррра. И оказывается, в рррезультате, увы, что, все-таки, нелюдь всегда остается нелюдью — кагэбэшник все-таки пррродолжал все это вррремя ррработать на Конторрру — и таким обррразом пррросто отрррабатывал задание Конторрры по внедрррению на Запад… Но это, конечно же, всё не главное — лишь канва, заманка ррра-а-амана… А наш прррекррраснодушный герррой, тем вррременем…