Судьбы наших детей - Фрэнк Йерби

Пластырь показывал, в каком месте установлена антенна.

Глаза рекрутов были пусты, как окна заброшенных текстильных фабрик.

Глаза инструктора тоже были пусты, так как и ей недавно очистили память.

При выписке из лечебницы ей сказали, как ее зовут, где она живет и как обучать шлимановскому дыханию, а больше не сказали почти ничего. Да, вот еще что: ей сказали, что у нее есть восьмилетний сын по имени Хронос и что она, если пожелает, может навещать его в школе, по вторникам.

Звали инструктора, мать Хроноса, жену Дядьки, Би. На ней был зеленый спортивный костюм и белые гимнастические туфли, а на шее висели свисток на цепочке и стетоскоп.

На свитере было вывязано ее имя.

Она взглянула на стенные часы: по времени шарики уже должны были проникнуть в тонкий кишечник. Она встала, выключила магнитофон, дунула в свисток и скомандовала:

— Становись!

Рекруты еще не прошли основ военной подготовки и потому не умели правильно выполнять команды. На полу были начерчены квадраты, где рекрутам полагалось стоять, чтобы получались стройные, радующие глаз ряды и шеренги. Бессмысленно глядя перед собой, рекруты засуетились, по нескольку человек залезая в один квадрат. В конце концов каждый занял свое место.

— Так, — сказала Би, — теперь возьмите затычки и заткните, пожалуйста, ноздри и уши.

Липкими от пота руками рекруты разобрали затычки. Потом заткнули себе носы и уши.

Би ходила от одного к другому, проверяя, у каждого ли надежно залеплены ноздри и уши.

— Хорошо, — сказала она, завершив осмотр. — Очень хорошо. — Она взяла со стола лейкопластырь. — Сейчас я докажу, что, пока действуют шарики, легкие вам не нужны.

Она шла вдоль шеренги, отрезая куски пластыря и заклеивая ими рты. Никто не возражал. А когда она закончила, возразить было невозможно, при всем желании.

Би засекла время и снова включила музыку. В ближайшие двадцать минут оставалось только наблюдать за изменением цвета обнаженных тел, за последними спазмами бесполезных уже легких. В идеальном случае телам полагалось посинеть, затем побагроветь, а затем, по истечении двадцати минут, снова принять естественную окраску. В то же время грудная клетка должна была судорожно вздыматься, затем успокоиться и больше не шевелиться.

Когда двадцатиминутная процедура подойдет к концу, каждый рекрут поймет, насколько необязательно легочное дыхание. В идеале он должен настолько поверить в себя и в шарики, чтобы по окончании курса обучения ему не составило труда выпрыгнуть с космического корабля на Луну или, не задумываясь, нырнуть на дно земного океана.

Би села на скамейку.

Под глазами у нее темнели круги. Они появились после того, как ее выписали из лечебницы. Врачи обещали, что с каждым днем она будет становиться все спокойнее и увереннее, а если вдруг по какому-то стечению обстоятельств это окажется не так, она может обратиться к ним за помощью.

— Всем нам время от времени требуется помощь, — говорил доктор Моррис Н. Касл. — Стыдиться тут нечего. Возможно, когда-нибудь мне понадобится твоя помощь, Би, и я обращусь к тебе без всяких колебаний.

В лечебницу ее отправили после того, как она показала своему наставнику сонет про шлимановское дыхание, который написала сама:

Бессмысленно цепляться за туман —Заткни все щели, что сочатся жизнью,И глотку — туже, чем скупец карман.Всё вглубь и внутрь — иначе будешь выжжен.Вдох, выдох — и довольно. Не спеши,Лишь слабому дозволено дыханье —Ведь космос смертоносен для души,И потому молчи, уняв желанье.И в горести, и в радости — молчи.А сможешь — плачь, так проще объясняться.С душой и сердцем, что внутри теснятся,Навек слова и воздух заточи.Мы — люди-острова в безжизненном краю.Мы — тюрьмы-острова, отчаянья приют.

У Би, которую отправили в лечебницу за то, что она написала это стихотворение, лицо — с высокими скулами, гордое — дышало смелостью. Она удивительно напоминала индейца-воина. Но каждый, кто так говорил, невольно добавлял, что она все равно очень красива.

В дверь резко постучали. Би подошла к двери и открыла.

— Да? — спросила она.

В пустом коридоре стоял раскрасневшийся, взмыленный мужчина в военной форме. Знаки различия на мундире отсутствовали. За спиной пришельца торчала винтовка. У него были глубоко посаженные, живые глаза.

— Посыльный, — хрипло произнес он. — Депеша для Би.

— Это я, — сказала Би с недоумением. Посыльный смерил ее с головы до ног таким взглядом, что Би показалось, будто она раздета. От него веяло таким жаром, что Би стало вдруг тяжело дышать.

— Ты узнаёшь меня? — прошептал он.

— Нет, — сказала она. И почувствовала облегчение. Видимо, они когда-то встречались. Значит, он и его приход в порядке вещей — просто после пребывания в лечебнице она о нем забыла.

— Я тоже тебя не помню, — прошептал он.

— Я была в лечебнице, — сказала она. — Мне вычистили память.

— Говори шепотом! — резко бросил он.

— Что? — не поняла Би.

— Говори шепотом! — повторил он.

— Извини, — прошептала она. Очевидно, с этим должностным лицом полагалось говорить только шепотом. — У меня все вылетело из головы.

— У всех нас все вылетело из головы, — сердито прошептал он и оглянулся по сторонам. Потом спросил: — Ты ведь мать Хроноса?

— Да, — шепнула она в ответ.

Странный посыльный пристально посмотрел ей в лицо. Тяжело вздохнул, нахмурился и часто-часто заморгал.

— Какая, какая у тебя депеша? — спросила Би.

— А вот какая, — прошептал он. — Я отец Хроноса. Я только что дезертировал из армии. Меня зовут Дядька. Я хочу найти способ, чтобы тебе, мне, мальчику и моему лучшему другу удалось отсюда бежать. Я пока не знаю, как это будет, но ты должна быть готова в любой момент! — Он протянул ей ручную гранату. — Спрячь где-нибудь. Когда придет время, она пригодится.

Из приемной в конце коридора донеслись возбужденные крики.

— Он сказал, что он посыльный по особо важным поручениям! — кричал мужской голос.

— Черта лысого он посыльный! — кричал другой голос. — Он — дезертир! К кому он пришел?

— Не сказал. Сказал, что дело совершенно секретное!

Резко прозвучал свисток.

— Шестеро — за мной! — скомандовал мужской голос. — Мы обыщем все комнаты. Остальным — окружить дом!

Дядька протолкнул Би в комнату и захлопнул дверь. Он снял с плеча винтовку и навел ее на заклеенных, залепленных рекрутов.

— Один взгляд, одно движение, ребята, — сказал он, — и вы все покойники.

Рекруты, застывшие в отведенных им квадратах, не отреагировали.

Они были бледно-голубого цвета.

Их грудные клетки судорожно вздымались.

Все их внимание было сосредоточено на маленькой белой животворной таблетке, растворяющейся где-то в двенадцатиперстной кишке.

— Куда мне спрятаться? — спросил Дядька. — Как выбраться отсюда?

Би пожала плечами. Спрятаться было негде. И выбраться Дядька мог только тем же путем, каким сюда попал, — через коридор.

Оставался лишь один выход, и Дядька им воспользовался. Он разделся до трусов, спрятал винтовку под скамью, заткнул уши и ноздри, залепил пластырем рот и стал рядом с рекрутами.

Голова его была выбрита — в точности как у рекрутов. И от темени до затылка тянулась точно такая же, как у них, полоска. Он был таким скверным солдатом, что доктора в лечебнице вскрыли ему череп — хотели проверить исправность антенны.

Би спокойно осмотрелась вокруг. Гранату, которую ей дал Дядька, она держала в руках как вазу с чудесной розой. Би подошла к тому месту, где Дядька спрятал винтовку, и положила гранату по соседству — аккуратно, с должным уважением к чужому имуществу.

Затем снова заняла свою позицию у стола.

Она не обращала на Дядьку никакого внимания. В лечебнице ей сказали: она была очень, очень больна и снова будет очень, очень больна, если не будет заниматься только своим делом и не предоставит другим думать и беспокоиться. Что бы ни случилось, надо сохранять спокойствие.

Шумные крики производящих обыск солдат медленно приближались.

Би старалась не волноваться. Дядька, стоявший среди рекрутов, не значил для нее ровным счетом ничего. Окинув его профессиональным взглядом, Би заметила, что тело у него принимает скорее голубовато-зеленую, чем чисто синюю окраску. Это означает, что он не глотал шарика уже несколько часов — в таком случае он вскоре потеряет сознание.

Для Би это оказалось бы самым мирным разрешением вопроса, а больше всего Би хотелось именно мира.

Она не сомневалась, что Дядька действительно отец ее ребенка. Такая уж штука — жизнь. Она не помнила Дядьку и даже не стремилась запомнить, чтобы узнать в следующий раз — если когда-нибудь представится следующий раз. Она не нуждалась в Дядьке.