Маленький Большой человек - Томас Бергер

Так вот, сэр, дальше мы ели молча. А когда съели все, вытерли об одежду руки и вышли на улицу, где Олга и ещё несколько женщин мездрили свежую кожу, растянутую на чистом от снега клочке земли. Олга как раз стояла нагнувшись, толстой задницей ко мне, и я бы ни за что не признал её, потому как хоть она всегда была баба в теле, но не до такой же степени. Ну, а рядом бегал малыш Гэс, увертываясь от воображаемых пуль, которыми из палочки-ружья палил в него его смуглый сверстник — небось, Гэс заставил того изображать белого врага. Да-а-а, вот так номер, скажете, кто ещё кроме моего сынка мог отмочить такое, и, чёрт побери, этот случай задел меня за живое побольше, чем всё прочее вместе взятое. Тут уж я совсем было хотел подойти к нему да сказать:

— Сынок, я твой отец. Ты что, забыл своего настоящего папку?

Но, конечно, ничего я этого не сказал — не место было и не время — да и, чёрт побери, как бы это я объяснил малышу, почему я в таком виде? Чистую правду говорю. А правда, она ведь состоит из маленьких подробностей, о которых, если разобраться, смешно и говорить. Но чёрт с ним, теперь, когда все позади, я готов сказать все как есть: я не забрал назад свою жену и сына из-за этих дурацких бизоньих рогов.

Так вот, собрался я уходить от Младшего Медведя и, значит, повторяю приглашение: приходи, мол, завтра ко мне в гости, посидим — поедим в моем вигваме и в своей браваде, чтобы скрыть нахлынувшие при виде сына чувства дохожу до того, что добавляю:

— И приведи с собой всю семью!

Тут Медведь вдруг как бы очнулся от спячки и говорит мне тихо так:

— Значит, ты решил остаться? — Выходит, признал меня Шайен. — Я так и не поблагодарил тебя, — продолжает он дальше, — за то, что ты приносил мне еду, когда меня держали в форте пленником. Так вот, я хочу это сделать сейчас.

Я, честно, было испугался, что он опять начнет, как тогда на холме, говорить, что обязан мне жизнью, вот и решил тотчас же уходить, но он меня остановил:

— Погоди. Я хочу извиниться за грубость моей жены. Она хорошая женщина. Просто не выносит бледнолицых, потому что они убили её отца и мать…

— Послушай, — добавляет он, — по дороге сюда мы видели следы белых солдат. Хоть вожди прикоснулись к перу и у нас теперь мир, я думаю, они ищут эту деревню.

Ничего не скажешь, Младший Медведь всегда умел напомнить мне, кто я такой на самом деле, какая кровь течет в моих жилах. И давно бы мне пора было привыкнуть, но меня это всегда заставало врасплох. Вообще-то, если разобраться, я за индейцев, пока они не цепляются к моему цвету кожи. Даже когда цепляются, например, Старая Шкура или Солнечный Свет, ничего страшного, родня как-никак. Но этот Медведь, все я ему поперёк горла…

— Может, — отвечаю, — это они преследуют тот большой военный отряд, что только что вернулся из набегов на мирные ранчо вдоль реки Смоуки-Хилз. А, может, они разыскивают ту женщину с ребёнком, которую захватили Кайовы.

Но тут он упёрся не на шутку:

— Не знаю. Я не Кайова, я — Шайен. Я не нападал на мирные ранчо. Но всё равно, если я встречу солдата, он станет в меня стрелять.

Ну, что сказать, он был прав, — по крайней мере, возразить я ничего не смог. Но меня взбесили его слова: он вроде как обвинил меня в чем-то. Вот в этом-то все и дело: я всегда ему поперек горла, потому как я белый. Вот для солдата — для него все индейцы на одно лицо, неважно, что они принадлежат к совсем разным племенам — так и для Медведя я отвечал за всех белых, за все их грехи, хоть я и жил теперь в этом индейском селении и одевался как дикарь.

И я пошёл домой, в свой типи. До сих пор я все ещё ни разу не упомянул, что хотя отец Солнечного Света умер и братьев у неё не было, она имела трёх сестёр, и они жили вместе с нами. Одна из этих сестёр тоже была вдовой, и у неё было двое ребятишек. А я был единственный взрослый мужчина в этом доме и мне приходилось ходить на охоту и кормить всю эту ораву. А они, женщины, то есть, делали всё по дому, и если б я только захотел, наверно, я мог бы спать с ними со всеми. Но спал я только с одной — с Солнечным Светом, и мне хватало её одной, пока она не забеременела, ну а потом, может, я был немного святоша, потому как держать гарем мне было не по вкусу.

Так вот, лежу я на подстилке из бизоньей шкуры, смотрю на Солнечный Свет, на её огромный живот — и думаю только об одном, что в эту самую минуту, может, Олга носит в себе семя этого дикаря. Запятнана навеки. Я-то хоть могу в любое время бросить свой вигвам и вернуться в цивилизацию, принять ванну и опять стать белым человеком. А она нет. Ведь у неё внутри сидит семя Шайена… Меня просто тошнит от этих индейцев. Я буквально задыхаюсь от вонищи в своём собственном доме, где эти грязные бабы, которых я кормлю, стряпают гнусное варево нам на ужин. У нас ведь тогда не было свежего мяса, на охоту в тот день я не пошёл, а рассиживал вместо этого в гостях и ел собачье мясо, приготовленное моей законной женой в типи её незаконного мужа.

И пока я истекал желчью, ко мне, неловко ковыляя, подошёл маленький Лягушка и протянул игрушечную деревянную лошадку, что я вырезал для него. Сейчас ему было столько лет, сколько Гэсу, когда его захватили индейцы. Я сунул игрушку ему назад. Он посмотрел так серьёзно — сначала на меня, потом на неё, аккуратно положил ёе мне на постель и вышел. И это был первый знак, что атмосфера в типи накалена. Потом я заметил, что все женщины как-то странно притихли, а детишки вдовы — сёстры моей жены — мальчик и девочка, не шутят со мной как бывало, не пристают с расспросами, а держатся на своей половине.

Свет молча подала мне миску кореньев, смешанных с ягодами. И коренья, и ягоды были заготовлены ещё летом и хранились в сушеном виде. Я зачерпнул ложку этого кушанья — словно набил полный рот грязью.

— А где та часть говяжьей туши, что я принес вчера? — спрашиваю раздражённо.

Вид у Солнечного Света перепуганный, но она меня поправляет:

— Но это было три дня тому назад…

— Я сказал «вчера», значит — вчера, или ты, женщина, хочешь, чтобы я тебя побил?

Она немедленно соглашается со мной и начинает извиняться:

— Да, ты прав. Это было вчера. Это я, глупая…

— Ох, лучше помолчи! — перебиваю я. — У нас здесь слишком много ртов — всех не прокормишь. Не могу я каждый день приносить мясо, на вас не напасешься… Почему твои сёстры не выходят замуж?

Женщины потупились. Я закашлялся, потому как эта дрянь попала не в то горло.

— И если вы думаете, что я буду спать с вами, — обращаюсь ко всем им и ни к кому конкретно, — то вы просто сошли с ума.

Тут одна из них подходит к Солнечному Свету и что-то на ухо ей шепчет, после чего жена говорит:

— Если ты подождешь, сестра моя сходит выменять на мясо своё платье, расшитое бисером.