Записки сенатора - Константин Фишер

Покуда в России совершалось это столпотворение вавилонское, готовилась и в Польше катастрофа, предшествуемая студенческими смутами в разных русских университетах.

После мятежа 1830-го и 1831 года покойный государь запретил полякам выезжать из Царства Польского. Путь в Россию был обставлен для них разными затруднениями; путь за границу закрыт совершенно. Польша сделалась для поляков замкнутою казармою, а надзор за этими пятью миллионами узников вверен был твердой и умной руке князя Паскевича.

Мера совершенно рациональная, но государь ошибся в том, что не распространил того же на юношество. Он был, к несчастью, слишком высокого мнения об образовательной силе наших русских училищ и в этом убеждении приказал всех польских юношей воспитывать в России, закрыв польские университеты. Государь не знал ни того, что наши училища прескверны, ни того, что русский элемент вовсе не имеет поглощающего свойства, что он, напротив, очень легко сам распускается во всяком чужом элементе. Русские, в особенности же русские того времени, переставали быть русскими при первом прикосновении к ним чуждого элемента; с немцами они делались немцами; с французами — французами, — и до такой степени, что почти стыдились быть русскими за границею или ругали там русских, чтобы не казаться с ними солидарными.

От такого-то растворного элемента государь ожидал силы переработать образ мыслей юноши, силою оторванного от своего семейства, удаленного из родины, гораздо более просвещенной, чем Россия, отлученного от своей религии, гораздо усерднее исповедуемой, чем в России православие. Последствия были таковы, каких ожидать следовало: несколько сотен польских юношей ополячили все юное поколение России, научили его петь польские патриотические песни; вложили в него чувство негодования на правительство и развили в нем дух оппозиции. Во всех русских университетах молодежь зашевелилась, зашумела и от криков стала переходить к действиям.

Эти смуты указали, как неудачен был выбор попечителей учебных округов. В Киеве студенты отправились полным составом с протестом к попечителю; Катакази спрятался в платяном шкапе. Катакази сменен, а на его место назначен Пирогов, оператор, известный революционными тенденциями. В Казани Молоствов, человек образованный, вступил со студентами в переговоры; он сменен, и на место его послан ничтожный князь Вяземский. В Петербурге студенты заставили попечителя Филипсона идти с ними в конференцию университета: он шел перед ними, пленный, по Невскому проспекту.

Столица северного царства увидела в стенах своих торжество, подобное торжествам Древнего Рима, когда водили побежденных царей мимо Капитолия. На Васильевском острове генерал-губернатор Игнатьев вывел солдат с штыками против безоружных безбородых юношей. Распустили слух, будто несколько студентов ранено; все семейства взволновались; повсюду изъявлялось сочувствие студентам; дамы приезжали в театр, украшенные синими лентами по цвету студенческого мундира. Министр народного просвещения Путятин, умевший укрощать людей только розгами, не нашел в своей программе указания, откуда взять розги и экзекуторов, когда придется высечь в данную минуту вдруг 400 человек. Он заменен Головниным. Таким образом, смуты университетские вызвали на сцену двух попечителей крайне революционного направления: Пирогова и Головнина. Чисто гомеопатическая система лечения: similia similibus.

Из университетов, из артиллерийского училища поляки поступали в армию и в министерства; в армии они развращали офицеров — незрелых умом, как студенты были незрелы телом; и уже в Крымскую войну армия наша потерпела много неудач вследствие тайной передачи неприятелю сведений из штаба нашей армии. Из министерств поляки проникли в западные губернии на места, важные в полицейском отношении, в почтмейстеры, в исправники, председатели палат. В Царстве Польском князь Паскевич держал твердо бразды правления, но никого не доводил до отчаяния, никого не лишал честного куска хлеба. Революционеры боялись его решительности; люди смирные были в должностях и не опасались ни потери места по интриге патриотов, ни их личной мести.

Со смертью князя Паскевича вдруг все изменяется. Князь Горчаков, бесстрашный в бою, но трус в политике, поддается угрозам кружка, ненавидевшего Россию; сменяет преданных нашему правительству чиновников и замещает их кандидатами из враждебной партии; те — тысячами пущены по миру; эти — забрали в свои руки местную администрацию.

Член правительственного совета А. И. Крузенштерн, изучивший Польшу, состоя около 20 лет при прежнем наместнике, написал весьма сильно и ясно записку, в которой изображал неудобства новой политики и предсказывал новую революцию: его не послушали, назвали визионером.

Так со всех сторон приготовлена была мина. Когда последовал взрыв, — вместо того чтобы разгромить первых покусителей на государственное спокойствие, — Горчаков телеграфировал в Петербург вопрос: «Что делать?» Вместо того чтобы отвечать ему из Петербурга: «Вы наместник! Действуйте!» — ему телеграфировали: «Избегаете кровопролития». Так по человеколюбию к 300 бунтовщикам погублены сотни тысяч людей, падших от пуль, кинжала, яда и виселицы!

Горчаков помер. Надобно было избрать нового наместника. По принципу, что люди шестидесяти лет выжили из ума, назначен молодой граф Ламберт, известный барышничеством во время командования Конной гвардией; и Герштенцвейг, человек благородный и умный, но желчный и надменный. Они поссорились; Герштенцвейг застрелился, а Ламберт выехал из Варшавы. Россия в первый раз услышала о дезертире не из рядовых, а из наместников.

Затем вызвали в Петербург Велепольского. Крузенштерн знал тенденции Велепольского; предвидя общественное бедствие, он превозмог свою обычную скромность и снова изложил свои виды, которые сообщил и вице-канцлеру Горчакову. Его опять не послушали, но предсказания его сбылись слишком точно. Оставя службу в Варшаве, Крузенштерн нашел здесь холодный прием. За что же? Конечно, за то, что он оказался правым. Недальновидность никогда не прощает проницательности.

Велепольский принят был в Петербурге как нельзя лучше, и вслед за тем великий князь Константин Николаевич был назначен наместником. В Варшаве Велепольский был на первом плане; он гордо проходил к наместнику чрез приемную залу, где ожидали приема высшие русские воинские власти — Рамзай, Шварц и другие. Несмотря, однако, на это предпочтение поляка, выстрелили и в великого князя, как прежде выстрелили в Людерса и после того в графа Берга.

Я удивлялся, что Ростовцев изучил крестьянский вопрос в Вильдбаде. Теперь вспоминаю, что я сам изучил польский вопрос в Крейцнахе. Араужо, бразильский посланник при берлинском дворе, рассказывал мне в Крейцнахе, что лет пятнадцать пред тем обедал у него Велепольский и излагал ему свои мысли о восстановлении Польши. Он выражал свое убеждение, что восстановить независимое Царство Польское можно только одним способом: заинтересовать русского великого князя и с содействием России оторвать у Пруссии Познань и у Австрии — Галицию.