Битва судьбы - Дмитрий Казаков

В это утро Хорт ощутил недомогание с самого рассвета. В груди что-то посвистывало, мешало свободно проходить воздуху. Любые запахи казались слишком сильными, раздражающими. При ходьбе неприятные ощущения исчезли, но к полудню вернулись, с новой силой. Охотник шел, превозмогая себя. Надежда, что приступа не будет, все еще тлела маленьким угольком.

Но не оправдалась. Сипение все усиливалось. Грудь жадно раздувалась, требуя воздуха, и не могла наполниться. Хорт шел все медленнее и, в конце концов, остановился. В изнеможении присел на поваленный ствол. В ушах грохотала кровь, перед глазами плыл подсвеченный красным туман. По мышцам текла дурманящая слабость.

Словно через стену услышал Хорт голос Ратана:

– Опять приступ! Проклятая болезнь!

К удивлению Хорта, воин говорил без презрения и жалости, с которыми обычно относятся к серьезно больным. В словах Ратана звучало сочувствие, и еще – простая констатация факта, мешающего двигаться далее.

– Оставь меня, – прохрипел Хорт сквозь судорогу, терзающую грудь. – Иди один. Тут не так далеко. В одиночку быстрее получится.

– Ты что, с ума сошел? – отозвался Ратан и, судя по всему, покрутил пальцем у виска.

– Я – лишь обуза, – силы кончились, и Хорт замолк, закрыв глаза.

– Точно – рехнулся, – весело сказал Ратан. – Даже и не думай об этом. Без тебя я собьюсь с направления через версту. И, кроме того, чтобы я бросил спутника одного в лесу, на верную смерть? Это немыслимо! Или ты меня попросишь еще кинжал тебе в сердце всадить?

– Нет, не попрошу, – Хорт разлепил ссохшиеся губы. – Но я замедляю наше продвижение. Я – обуза, достойная только жалости! – Он хотел прокричать эти слова, но из горла вырвался только шепот.

– Ты – не обуза, – очень серьезно ответил Ратан. – Что это за обуза, которая прошла столько верст, и только благодаря которой мы забрались так далеко. А жалость, она унижает и того, кто жалеет, и того, кого жалеют. Поэтому я никогда не жалел и не буду жалеть тебя. Слишком я уважаю и себя и тебя. Я лучше подожду, пока ты придешь в себя, возьму твой груз, и мы пойдем дальше – вместе.

– Зачем? – спросил Хорт. Одышка утихала, и он мог говорить в полный голос. – Зачем мне идти с тобой? В Храме я не нужен, а до Храма ты дойдешь и сам. Ориентируйся по солнцу, и все.

– Не тебе судить, нужен ты кому-нибудь или нет! – оборвал охотника Ратан. – Что бы сказал Родомист, будь он жив? Эх, стыдоба какая! Ты бросил дом, налаженную жизнь, и все ради того, чтобы дать болезни одолеть тебя? Тогда ты воистину достоин лишь жалости.

Ратан отвернулся. Хорт закусил губу, но смолчал. Дыхание почти восстановилось, а когда исчез противный тонкий свист при вдохе, он встал. Решимость пришла неизвестно откуда, и Хорт злился на себя, на собственную слабость. Нет, надо идти до конца, и если умереть – то на ногах.

– Я готов, пойдем, – сказал охотник мрачно.

– Теперь я вижу мужчину, – улыбнулся Ратан. – Давай сюда мешок.

Хорт ощутил, как кровь приливает к щекам, но мешок отдал. Какой смысл настаивать, проявлять гордость, если при ходьбе с грузом приступ повторится через версту. А так – может и обойтись.

Налегке Хорт пошел быстрее. Нести осталось только оружие. Охотник ловко обходил завалы, находил дорогу через сплетение ветвей. Ратан, отягощенный двойной ношей, едва поспевал за ним.

Солнцу надоело карабкаться по голубому скользкому куполу, и оно остановилось, истекая зноем. Затем потихоньку начало спускаться. Тени, что были совсем короткими, стали понемногу удлиняться. От Хорта, что шел в пяти шагах впереди, доносился могучий аромат пота.

Облитый жарой, словно блин – сметаной, Ратан утратил бдительность. И когда слева затрещали под могучим телом кусты, не успел среагировать. Пахнуло зверем, и взору путников предстала мощная туша высотой в сажень. Человекоподобное тело, та же сажень в плечах и бычья голова на толстой шее. Маленькие глазки смотрели тупо, в длинных, ниже колен висящих руках, чувствовалась неодолимая мощь. Прежде, чем Ратан успел что-то предпринять, тренькнула тетива, и стрела бессильно отскочила ото лба быкоголового, оставив над бровью небольшой порез.

Рогатый нахмурился, почти по человечески. От яростного мычания посыпались листья, и могучая туша устремилась к Ратану. Воин, отягощенный двумя мешками, отскочил с грацией поросой свиньи и едва не упал. Но огромный противник пронесся мимо, и пока разворачивался, Ратан успел сбросить мешки и взять мечи.

Роя копытами землю, быкоголовый опустил рога, и помчался на Ратана вновь. Воин легко увернулся от выставленных вперед рогов. Отскакивая, чиркнул лезвием по заросшему рыжей шерстью боку. Шкура лопнула, потекла кровь. Но перерубить ребра не удалось.

Но досталось и Ратану. Кулак размером с человеческую голову угодил в грудь. Что-то хрустнуло там, и Ратан отлетел на несколько шагов. На ногах, правда, устоял.

Рогатое чудище вновь помчалось в атаку, безжалостно топча траву. Ратан пригнулся и полоснул по бугрящейся мускулами ноге. Быкоголовый полетел кувырком. Но длинные руки вновь сделали свое дело. На этот раз Ратан получил по бедру.

Шипя от боли, Ратан отступил. Первый раз в жизни он встретил врага, столь сильного и увертливого одновременно. Рогач поднялся, хотя и хромал, но пасовать и не думал. Глаза под низкими бровями налились кровью, по мускулам бежали судороги ярости.

Воин отступал, пока не уперся в дерево. Быкоголовый подходил медленно, следя за каждым движением противника. Хлопнула тетива, и рогач замычал, выдергивая стрелу из плеча. Развернулся и ринулся на нового противника.

Ратану хорошо был виден Хорт. Решительно сжав губы, охотник целился. Громадная туша неслась на него, но ни тени страха не было на лице охотника. Не добежав сажени, быкоголовый зашатался и рухнул, как подрубленное дерево. Из горла у него торчала стрела.

Ратан отклеился от ствола, на негнущихся ногах подошел к Хорту:

– Что же ты сразу начал стрелять? Он бы, может, и не напал.

– Я испугался, – ответил охотник прямо. – Как видишь, от меня одни неприятности!

– Да нет, не одни, – Ратан усмехнулся. – А вдруг бы он все-таки напал? Тогда без твоих стрел мне бы туго пришлось!

Ратан ощупал себя. Бедро распухло и отзывалось болью. Синяк на груди также хорошо прощупывался. Но кости оказались целы.

– Ну что, идем? – сказал он.

– Идем, – ответил охотник и проворно засеменил вперед – разведывать путь.

«Хорошо видеть яркие сны в первый день месяца, в день Грифона». Это положение «Книги Дней» действует даже в том случае, если день Грифона приходится не на полный месяц в тридцать дней, а на тот довесок, который находится между месяцем Собаки, последним месяцем старого года, и месяцем Ежа, первым – года нового. Иногда он бывает в пять дней, иногда – в шесть, но, тем не менее, имеет свой тотем. Месяц Окуня называют его.