Когда опускается ночь - Уилки Коллинз

отличие от большинства француженок (не сочти за дерзость). Повстречала там одну приятельницу, меня представили импресарио, и я пела в театре — не главные партии, только вторые. Твои милые соотечественницы не смогли перекричать меня на сцене, зато успешно интриговали за кулисами. Короче говоря, я рассорилась с нашей примадонной, рассорилась с импресарио, рассорилась с приятельницей — и вот я снова в Пизе, с небольшими сбережениями в кармане и без особых представлений, чем заняться.

— Снова в Пизе! Почему же ты уехала?

Глаза Бриджиды вдруг утратили ленивое выражение. Она выпрямилась и тяжко оперлась рукой о столик у кресла.

— Почему? — повторила она. — А потому, что, когда против меня ведут игру и я об этом узнаю́, я предпочитаю немедленно выйти из нее, не дожидаясь, пока меня побьют.

— А! Ты имеешь в виду твои прошлогодние планы разбогатеть за счет скульпторов? Любопытно было бы послушать, как так вышло, что ты потерпела неудачу с тем состоятельным юным дилетантом. Не забывай: я заболела раньше, чем у тебя появились новости, которыми ты могла бы поделиться со мной. А твое отсутствие, когда я вернулась из Лукки, и последовавшая почти сразу после этого свадьба твоей намеченной жертвы с дочерью скульптора, естественно, показали мне, что ты потерпела поражение. Но как это произошло, я не знаю. До этой минуты я не знала ничего, кроме того, что приз достался Маддалене Ломи.

— Скажи мне сначала, счастливо ли они живут с мужем?

— Слухов об их ссорах до меня не доходило. У нее есть платья, лошади, кареты, паж-негритенок, самая маленькая комнатная собачка во всей Италии — короче говоря, все роскошества, каких только может пожелать женщина, а вдобавок ко всему еще и ребенок.

— Ребенок?

— Да, ребенок — родился чуть больше недели назад.

— Надеюсь, не мальчик?

— Нет, девочка.

— Рада слышать. Эти богачи вечно хотят, чтобы первый ребенок стал наследником. Наверное, они оба недовольны. Я этому рада.

— Боже милостивый, Бриджида, до чего же злой взгляд сделался у тебя!

— Злой? Очень может быть. Я ненавижу Фабио д’Асколи и Маддалену Ломи — ненавижу и просто как мужчину и женщину, но вдвойне — как мужа и жену. Погоди! Сейчас я расскажу тебе все, что ты хочешь знать. Только ответь мне сначала на один-два вопроса. Ты справлялась о ее здоровье?

— С какой стати? Модистки не слоняются под дверями у знати и не расспрашивают, как их здоровье.

— И то верно. Тогда последний вопрос. Что с этой дурочкой Наниной?

— Не видела ее и ничего о ней не слышала. Она, должно быть, уехала из Пизы, иначе заходила бы к нам просить работы.

— А! Напрасно я спросила о ней: могла бы и сама вспомнить. Конечно, патер Рокко ради племянницы отослал ее подальше от Фабио, с глаз долой.

— Неужели? Значит, он и вправду любил эту серую мышку, как ты ее назвала?

— Сильнее пятидесяти жен вроде той, что у него сейчас! Я была в мастерской тем утром, когда ему сообщили об ее отъезде из Пизы. Ему передали письмо, где говорилось, что девчонка уехала из города из соображений чести и спряталась, да так, что он ее никогда не найдет, чтобы он женитьбой на ней не скомпрометировал себя в глазах всех знакомых. Естественно, он не поверил, что она сама все это придумала; и так же естественно, когда послали за патером Рокко и нигде его не нашли, он заподозрил во всем его руку. В жизни не видела ни у кого такой ярости, отчаяния и гнева. Он клялся перевернуть всю Италию, но найти эту девушку, убить священника, больше никогда не ступать на порог мастерской Луки Ломи…

— И разумеется, не сумел сдержать последней клятвы, поскольку он мужчина?

— Разумеется. За время первого посещения мастерской я сделала два открытия. Во-первых, как я уже упоминала, Фабио и в самом деле любил ту девчонку; во-вторых, Маддалена Ломи в самом деле любила его. Наверняка ты догадываешься, что во время всего этого скандала я не сводила с нее глаз, благо на меня саму никто не обращал внимания. Я понимаю, все женщины тщеславны, но я никогда не позволяла тщеславию ослепить себя. Я сразу поняла, что перед ней у меня только одно преимущество — фигура. Она моего роста, но дурно сложена. Волосы у нее такие же темные и блестящие, как у меня, глаза — такие же черные и ясные, как у меня, а в остальном черты лица лучше моих. Нос у меня грубоват, губы слишком толстые, верхняя губа слишком сильно нависает над нижней. Она избавлена ото всех этих недостатков — и, к чести ее надо заметить, сумела справиться с этим юным олухом в припадке гнева не хуже, чем смогла бы я на ее месте.

— Как же?

— Пока он бушевал и метался по мастерской, она стояла молча, потупив глаза, с опечаленным видом. Наверняка она ненавидела ту девчонку и была счастлива, когда та исчезла, но ничем этого не выдала. «А ты была бы опасной соперницей и для женщины красивее меня», — подумала я. Однако решила не отчаиваться слишком рано и, собравшись с силами, следовать плану, словно этого инцидента с исчезновением девчонки и не было. Подольститься к мастеру-скульптору мне удалось без труда: наговорила приятных слов о его репутации, заверила, что восхищаюсь работами Луки Ломи с самого детства, сообщила, что слышала, как трудно ему найти натурщицу для завершения статуи Минервы, и предложила на это почетное место себя — если он сочтет меня достойной, — сделав особый упор на слово «почетное», ведь позировать ему — большая честь для меня. Не знаю, так ли уж он поверил всем моим словам, но у него хватило ума понять, что от меня может быть прок, и он принял мое предложение, осыпав меня комплиментами. Мы расстались, уговорившись, что первый сеанс будет у нас через неделю.

— Зачем же было откладывать?

— Чтобы дать нашему юному господину время остыть и вернуться в мастерскую, для чего же еще? К чему мне находиться в мастерской, если его там нет?

— Да-да, я и забыла. А скоро ли он вернулся?

— Я дала ему более чем достаточно времени. Увидела его в мастерской, когда уходила после первого сеанса, и услышала, что после исчезновения девчонки он заходит уже во второй раз. Самые буйные мужчины всегда самые нерешительные и непостоянные.

— Значит, он и не пытался отыскать Нанину?

— Что ты! Он и сам искал ее, и других отправил искать, но напрасно. Оказалось, всего четыре дня непрерывных разочарований привели его