Тропою волка - Михаил Голденков

— Богуславом.

— Да ну! — брови Богуслава взметнулись вверх.

— Пусть ты и плохой дипломат, — улыбнулся кузену Михал, — но я хочу, чтобы мой сын вырос таким же смелым и успешным воином, как ты. Ну, а дипломатии я его научу…

Они медленно шли по коридору, минуя зеркала, картины и латы рыцарей времен Ягайло, этого первого литвина в польской короне, который так и не научился говорить по-польски. Каблуки гулко стучали в пустом коридоре, слегка скользя по начищенному до блеска мраморному полу.

— Иногда мне кажется, Михась, что и не ты меня младше на пятнадцать лет, а я тебя!

— Мне так тоже порой кажется, — улыбнулся Михал.

— Я в твои годы все же был менее терпеливым! Всегда готов был правду сплеча рубить. Но… это плохая черта в политике.

— Это уж точно. Я, кстати, думал, как же тебе исправить твою пошатнувшуюся репутацию у поляков и придумал.

— Да что ты говоришь?!

— Точно.

— И что же мне нужно сделать?

— Ты, Богуслав, прекрасный рассказчик, пишешь вдохновенные гимны. Как внимательно, открыв рты, тебя слушают не только молодые паненки, но и умудренные опытом паны, прямо затаив дыхание, когда ты рассказываешь про бои с испанцами, про дуэли, Бастилию, про то, как чуть не погиб в шторме на море, про разгром Хмельницкого и татар! Напиши про все это роман, только обязательно на польском языке, или если не можешь роман, то хотя бы автобиографию. И мы эту книгу издадим в Польше.

— Шутишь? — Богуслав аж остановился, с удивлением глядя на кузена. — Бастилия, говоришь? А что насчет того, как я громил Полубинского и Короткевича? Как гонял, словно зайца на охоте, Сапегу и отстрелил под Варшавой башку Ковалевскому? А как насчет Трансильвании, где я делил земли Речи Посполитой вместе с Ракоши и Хмельницким, словно речь шла о серебряных ложках умершей бабушки Альжбеты?

— А вот про это ты вообще ничего не должен писать. Свой союз с Карлом Густавом распиши как временную вынужденную меру, мол, Родина была в опасности и никто не помогал, ну, а потом-де вернулся в лагерь любимого Яна Казимира. Ну, не мне же тебя учить, что стоит писать, а чего нет! — всплеснул руками Михал и, неожиданно покраснев, добавив:

— Вот послушай. Может, это тебя натолкнет.

Михал неожиданно отвернулся от Богуслава, подошел к окну и, глядя сквозь мутное стекло на дворцовый двор внизу. принялся читать:

Руды певень драпежна б ’е хціваю дзюбай,Нахілілася долу зламаная сліва…Крумкачы ў прадчуваньні крывавай пагубыЗавял i карагод над харугвай маўклівай…Паўтараючы сэрдцамі покліч Айчыны, Удыхаючы прагна паветра абшарау,Конным шыхтам загаду чакаюць ліцьвіны,Ваяры маладыя, гиэсьць соценъ гусараў…Нібы грымнула зь неба: «Абранцы Радзімы!Абаронім жа гонар братоў паспалітых!»Шаблі вырваўшы з похваў, ашчэрыўшы дзіды,Рушаць вершнікі ў бой — на варожых наймітаў!Для паэтаў вайны не бывае сумневаў,Подых еернае згубы спыніць іх ня здольны…Залп гарматаў… у чорнага дыму cnaeeea…Гінуць шчырьія бойцы, і гінуць няўмольна.Звон ляза… Грукат латаў… Хрып коняў… I стогны…Посьвіст куляў сьмяротных… крывавая поўня3 плачам коціцца зь неба на сьнег бел-чырвоны…Усе меней на полі штандартаў з «Пагоняй».Злоснай хеўрай сьціскаецца ворагаў кола…Ды жыве ліцьвіноў непарушная вера!Решткі слаўнай харугвы ня хіляцца долу:«Хто жывыя? Да зброі! Гусары, наперад!»Дапамогі ня будзе. Ня будзе ратунку,Будзе вечны спакой. Будуць гонар і слава…У Бялолукскім полі апошні прытунакНапаткалі ліцьвіны. Шэсъцъ Соценъ Гусараў.[20]

Михал замолчал, упершись горячим лбом в оконное стекло, глядя, как внизу расходятся группами шляхтичи, живо жестикулируя и обсуждая насущные вопросы… Богуслав тоже молчал, подперев подбородок пальцами. В его глазах заблестели слезы. Михал обернулся на кузена и остолбенел — он явно не ожидал такой сентиментальности от своего вечно ироничного родственника. Богуслав тряхнул головой, кивнул:

— Впечатляет, Михал. Сильно, пан брат, очень сильно. Это мне следовало написать такой верш. Ты ведь никогда ранее не писал, в отличие от меня?

— Так. Не писал. И этот верш написал вовсе не я. Это Самуль, наш пан Кмитич, прислал из своего лесного отряда. Вот же чудак! О себе лишь две строчки начертал, а потом на целую страницу вот эту поэму, посвященную Ковалевскому, Хворостовскому и другим героям. Вечная им слава. Если бы не ты, Богусь, я бы тоже остался там, под Бялолукским лесом. Странно, не правда ли? Меня твое присутствие спасло, Со-бесского и Полубинского тоже, а вот Ковалевского погубило.

Богуслав хотел что-то сказать, но Михал положил ему на плечо руку, продолжая сам говорить:

— Я ведь в той трагедии нашей тяжелой кавалерии раньше винил в первую очередь Карла Густава, Фредерика Брандер-буржского и даже тебя. Но вот время прошло, и теперь мне кажется, что больше виноваты я сам и мой крестный. Сапега остался чистеньким, умело изобразив травму ноги. Кмитич… Он вообще не хотел во всем этом участвовать и ушел от Яна Казимира после того, явно в обиде и на меня.

— Ковалевского и остальных погубил не ты, и даже не я, а Ян Казимир, — глухо ответил Богуслав, опустив голову, — поляки смотрели, как гибнут литвинские гусары за Варшаву, а потом бросились бежать, оставляя свой город. Позор им и всему королевскому войску.

— Каюсь, — словно и не слышал кузена Михал, — я и на тебя зуб имел, думал, вот Богуслав, какого черта он делает в той армии шведов. Только сейчас я понимаю: ошибался и я не меньше. Ведь я считал, что чем быстрее выбросим из Польши Карла, тем быстрее поляки кинутся помогать нам выбрасывать из Литвы московитов.

— Точно так же рассуждал и я, — грустно улыбнулся Богуслав, — думал, чем быстрее шведы и немцы помогут разбить Яна Казимира, тем быстрее помогут выбросить из страны царских гуннов. Какой смысл был в том, что под Варшавой погибла большая часть всей элитной конницы Литвы? Какой смысл в том, что гибли и мои драгуны и гусары? Но я и сейчас так же думаю, как и тогда: неужели нашим католикам дороже престиж короля, чем собственная Спадчина? Ведь эти шестьсот молодых гусар могли запросто опрокинуть не один стрелецкий приказ под Слуцком, Менском или Оршей!

— Верно, Богусь. Все так закручено на этой войне! — вздохнул Михал. — Если бы все знать наперед, любый мой брат! Если бы! Тем не менее я твой должник и теперь тоже хочу спасти тебя. Напиши оправдательную перед великим князем биографию, Богусь!