Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Мельхиор посмотрел на толстые доски пола, на свои тяжелые сапоги на высоких каблуках, шпоры. Бесполезно. Если он попытается стянуть с себя тесную, высокую, размокшую от долгой носки обувь прямо здесь, шуму от него будет, как от троих. Он на цыпочках приблизился к приоткрытой двери и осторожно заглянул внутрь. На мгновение ему сильно захотелось применить древнюю уловку и сначала просунуть в дверь свою шляпу, но он передумал. За прошедшее время он убедился в том, что его первое предположение оправдалось: он здесь абсолютно один. Куда же все подевались?

В кабинете имелось окно, близнец двух окон в коридоре. Света хватало, чтобы рассмотреть детали помещения: черный холодный зев камина, где должен был бы гореть огонь, беспорядок на полу. На столе лежали смятые листы бумаги. Мельхиор задержал дыхание, когда увидел тусклую лужу, покрывавшую половину стола; он принюхался. Это была не кровь. Он заметил, что там, откуда вытекла лужа, лежит опрокинутая глиняная чернильница. Гусиное перо прилипло к засохшим чернилам, приподнявшись над столешницей, словно корабль, севший на мель. Стул отодвинут; на него небрежно брошен плащ с меховым воротником, В глаза Мельхиору бросилось слабое мерцание. К меховому воротнику была приколота брошь – черный герб с изображением красного мальтийского креста с шестиконечной звездой. Впрочем, и без этой броши Мельхиор узнал бы в плаще с дорогим воротником мантию магистра ордена розенкрейцеров. Из-за чего комтурство Эгера так неожиданно опустело, хотя еще два дня назад он разговаривал здесь с магистром, Мельхиор никак не мог понять. Он вошел в кабинет, положил шляпу на чистое место на столе и осмотрелся. Конечно, во время первого посещения Мельхиора магистр ордена не показался ему человеком, который держит все под контролем. Но то, что он мог бросить комтурство вместе со всеми слугами на произвол судьбы? Начальник комтурства был сродни капитану корабля: например, если бы в комтурстве внезапно вспыхнул пожар, то никто бы не удивился, обнаружив позже, во время работ по уборке, труп комтура, до самого конца остававшегося на рабочем месте. Может, оккупанты взяли его в плен? Но зачем им было это делать, если они все годы, когда оккупация подразумевала только жалкую кучку шведских солдат в замке, не считали его опасным? Может, и его самого, и остатки его прислуги насильно завербовали в армию? Сам Мельхиор покинул город в том числе и из-за этого риска, едва успев закончить беседу с магистром. Кто отказывался идти с солдатами, того могли повесить на месте. Некоторые из жителей Эгера, очевидно, узнали об этом так же, как и Мельхиор, и тайком ушли из города. Мельхиор присоединился к ним, и они отвели его к целому ряду спрятанных в лесу землянок, которые, как предположил Мельхиор, в мирные времена служили убежищем браконьерам (возможно, даже отцам тех молодых людей, в окружении которых он находился!). О таких временах, как нынешнее, можно было сказать, по крайней мере, одну хорошую вещь: при известных условиях они накрепко сплачивали тех, кто страдал от них. Он выдержал там два дня, а потом неизвестность стала просто непереносимой, и он украдкой вернулся в Эгер. Он должен был узнать, появились ли уже там отец Сильвикола и его пленники – и хватило ли магистру ордена мужества выполнить просьбу Мельхиора и тайком передать его матери медальон Асклепия, чтобы подать ей знак: он жив и здоров и находится поблизости.

Постепенно наполняющийся светом кабинет не дал ответа на вопросы Мельхиора. Он пошевелил кочергой пепел в камине и понял, что тот совершенно холодный. Тут не разжигали огонь, по меньшей мере, со вчерашнего дня. Он сел в кресло, стоявшее за столом, подвинул его поближе и невольно уловил запах, идущий от воротника плаща. Тот пах потом и вином. С этого места можно было начать разбираться в том, что именно здесь произошло. Магистр ордена пытался что-то записать. Должно быть, он спешил: приклеившееся к чернильной луже перо было покрыто черными отпечатками пальцев. Он запачкал пальцы и даже не потрудился вытереть их. На столе, словно чуть разжатые кулаки, лежали скомканные листы бумаги. Мельхиор никогда еще не встречался с такой расточительностью: даже сделав множество ошибок, лист бумаги можно было хорошенько поскрести, а потом написать все заново перпендикулярно предыдущим строкам. Бумага ценилась почти на вес золота. Он аккуратно поднял не столько скомканный, сколько усеянный отпечатками пальцев лист бумаги из его застывшей чернильной могилы и расправил. Ему показалось, что изо всей кучи листов, покрывавших стол, именно этот должен содержать последнюю неудавшуюся попытку написать письмо.

Он угадал. На бумаге был нацарапан текст в ширину ладони. Он попробовал расшифровать его и невольно вздохнул. Латынь!

О, salutaris hostia, quae caeli panais ostium, non confundar in aeternum.…

Пораженный Мельхиор поднял глаза. Его губы шевелились, пытаясь выудить перевод из памяти. Когда же он слышал эти слова в последний раз? Во время причастия?… Батюшки, сколько же лет прошло с тех пор! Эти слова им вбивали в головы, и старый кардинал Мельхиор, улыбаясь, перевел их, поскольку его юный крестник жаловался на то, что ему приходится послушно повторять что-то, смысла чего он не понимает.

Ты, Который принес нам спасение на кресте и открыл нам небесную дверь…[52]

…libera me de morte aeterno!

…спаси меня от вечной смерти!

Мельхиор продолжал читать, а брови его все сдвигались. Это больше не был гимн, исполняемый в конце заутрени!

Çonfiteor Deo omnipotenti…

Исповедуюсь перед Богом всемогущим…

… .quia peccavi nimis…

…что я много грешил…

…cogitatione, verbo et opère!

… .мыслью, словом и делом!

Nil inultum remanebit!

Ничто не может избежать наказания!

Это уже из секвенции «Судный день»! Чтобы понять это, Мельхиору не нужно было копаться в памяти: он будет вечно помнить эти слова. Их пели в церкви, когда старый кардинал Мельхиор проводил поминальную службу по Киприану Хлеслю и в церковь так неожиданно ворвался король Богемии. Это была песня… для мертвеца.

Он так резко отодвинул стул, что его ножки поцарапали пол. Последняя запись просто бросалась в глаза: она была покрыта кляксами, поскольку бумагу скомкали, не дождавшись, когда высохнут чернила. Эти два слова походили на капли черной крови на белой стене.

Kyrie eleison!

Господи, помилуй!

Мельхиор выскочил из помещения и побежал по коридору к двери, за которой находилась спальня магистра. Попробовал открыть ее. Но ему что-то мешало, как будто кто-то прислонился к двери с другой стороны. Он попытался вышибить дверь плечом, и она внезапно распахнулась. Он влетел в помещение.

На него бросилось тяжелое тело. Мельхиор отчаянно вцепился в него, желая увлечь за собой на пол, но неизвестный удержался на ногах сам и удержал его. Тогда-то Мельхиор все и понял и в ужасе отпустил тело. Шлепнувшись на зад, он, охваченный ужасом, уставился наверх и вгляделся в лицо нападавшего.

Nil inultum remanebit.

Мельхиор с трудом встал на ноги. Он отбросил ощущение, что открытые глаза преследуют его. На самом деле они смотрели сквозь все, что относилось к миру живых, а судя по выражению лица мертвеца, его взгляд устремился прямо в ад. Мельхиор посмотрел в потолок. Веревка была обвита вокруг железного крюка, торчащего из потолочной балки. Она была короткой. Носки повешенного касались земли. Опрокинутый стул лежал рядом, как будто он упал после того, как взобрался на него, привязал веревку, надел себе на шею петлю, затянул ее, а затем оттолкнул стул ногами. Так, словно стул упал сам.

Мельхиор почувствовал, как содержимое желудка подступило к горлу, но усилием воли сдержал рвотный позыв. Он не знал, следует ли ему испытывать сочувствие или же гнев. Наконец он прошептал: «Господи, помилуй», – так как в голову ему не пришло ничего лучшего, чем последний, покрытый кляксами, смазанный крик магистра. Он покачал головой. И тут он понял, что не может оставить магистра вот так висеть здесь, и желудок его снова взбунтовался, но Мельхиор взял его под контроль.

Рапира была острой. Мельхиор знал, что его отец не одобрял применение оружия. Если истории о Киприане Хлесле были правдивы, то те случаи, в которых он брался за оружие, чтобы защитить себя или кого-то другого, можно было пересчитать по пальцам. Сталь перерезала веревку, и тело магистра упало на пол. Мельхиор сорвал покрывало с постели, подтащил к ней труп и с некоторым усилием взгромоздил на кровать. Торопливо попытался стереть полоски грязи, которые сапоги покойника оставили на чистой простыне. Наконец он сложил мертвецу руки на груди и накрыл его одеялом. На то, чтобы опустить магистру веки или разрезать глубоко впившуюся в горло веревку, Мельхиору не хватило духа. Он отступил и перекрестился.

И тут по тихому, покинутому комтурству пронесся громкий, словно пушечный выстрел, стук распахнутой входной двери на первом этаже, и раздался голос: