Три поколения - Ефим Пермитин

— Убейте, а домой не вернусь!

— Врешь, вернешься! — крикнул Терька, собираясь кинуться в драку.

Амоска угадал намерение брата и прижался к стволу пихты, готовясь пустить в ход и ноги и руки. В этот момент подошел дед Наум, за ним показалась среди деревьев голова Рыжушки, а потом и Феклиста.

Амоска кинулся к деду Науму и упал на колени.

— Возьмите! — выкрикнул он и протянул к деду руки.

Дед Наум и окружающие, как показалось Амоске, молчали очень долго. Это молчание и пугало, и обнадеживало.

«Переглядываются, наверное, — подумал Амоска, не отрывая головы от земли. — Буду лежать, пока не согласятся». Но терпения его хватило лишь на одну секунду. Подняв голову, он устремился к деду Науму:

— Я знаю, дедынька, они давно смерти моей хотят. Одного бросить в Козлушке!.. Да меня или рыжманки на куски раздерут, или Анемподист живьем съест…

Эти слова Амоска уже давно приготовил, и они ему казались неотразимыми. Кроме того, в запасе у него было еще много доводов.

Настроение ребят, особенно Терьки, он угадывал прекрасно и потому смотрел на деда: «В нем вся сила — он всему голова!»

— Лишний я не буду, а провьянту я себе на две зимы заготовил! — с дрожью в голосе выкрикнул Амоска.

А дед Наум все молчал и стоял, крепко задумавшись. Ребята тоже уставились на деда.

Освободив наконец морду от повязки, Тузик затеял с Бойкой игру. Его вытянутая голова с отрубленными ушами и глупыми коричневыми глазенками вызывала невольную улыбку. Куснув отвернувшегося Бойку за кончик хвоста, он, стремительно описав круг, мгновенно припал к земле и глядел искоса и лукаво, готовый при первом движении Бойки сорваться и бежать что есть силы.

С Амоски дед Наум перевел глаза на веселого Тузика, на улыбавшееся лицо Мити.

— Пойдем! — сказал он наконец.

Амоска вскочил и кинулся к нему:

— По гроб жизни… а умрешь — на могилку каждый день… приходить буду…

Ребята молча отвернулись и пошли на дорогу. Феклиста засмеялась, сверкая белыми, ровными зубами.

— Ну и навязчивый парнишечка — пристанет, как смола, никакими силами не отдерешь… На могилку придет, таракан его закусай! — хохотала молодая женщина.

Глава XL

В лесу стояла тишина.

Лишь изредка сорвавшаяся с вершины пихты смолистая шишка со звоном падала на гулкую землю, да треск сломанного под ногой сучка взрывал тишину, как выстрел.

Октябрь серебрился инеем по утрам; ночами стояли крепкие заморозки. Белка была уже пепельно-дымчатой.

— Без снегу, на инеях перелинял зверишка, — вслух сказал дед Наум.

Митю, Амоску и Тузика одинаково волновали и первая мелькнувшая на дереве белка, и упавшая с пихты шишка, и вспорхнувший в мелколесье рябчик, и выскочивший из колодины полосатый бурундук.

Амоска, бойко шагавший впереди всех, и Тузик, рыскавший по сторонам, к обеду заметно убавили свою резвость. Щенок уже не порывался заигрывать с собаками, а, опустив голову, безучастно плелся за хвостом Рыжушки. Амоска передал Феклисте заплечницу, потом винтовку и, наконец, даже натруску.

Отказавшись вначале от предложения Феклисты сесть на лошадь, он теперь ежеминутно ждал, не повторит ли она свое приглашение.

Зотик, Терька, Вавилка и Митя ушли далеко вперед. Дед Наум тоже заметно стал сдавать и на подъемах держался за хвост лошади.

Дорожка уступами лезла в гору. Начинался подъем на Щебенюшихинский белόк.

Феклиста слезла с Рыжушки, замотала повод и пустила лошадь следом за собой по дорожке. Тяжело навьюченная Рыжушка, одолев уступ, останавливалась. Ноги в коленках у нее дрожали мелкой дрожью, тело дергалось взад и вперед, над глазами и на храпке выступили капли пота. Передохнув, лошадь трогалась дальше, одолевала новый подъем и потом снова сама останавливалась отдохнуть.

На остановках дед Наум и Амоска садились у дорожки, и Тузик вытягивался с ними рядом. Дышали они так же прерывисто, как и навьюченная Рыжушка.

— Сидеть бы тебе сейчас дома да есть бы кашу, а мне бы лежать на печке — как ты думаешь, Амоска, славно было бы?

Дед Наум посмотрел на совсем измучившегося Амоску и улыбнулся. Амоска не мог уже и говорить от усталости, но все же отрицательно покачал головой.

— Зараза, господь бы ее любил! — бормотал дед. — Вот и старик я, а увидел белку — ровно бы даже затрясся весь…

Амоска, начавший было считать остановки Рыжушки, сбился со счету, а вершина точно отодвигалась все дальше и дальше.

— Гляди, Амоска, с хребта, кажется, шапку на небо забросить можно. А ну-ка, прибавим ходу да потом опять присядем…

Так шутками и окриками дед подгонял мальчика. Тузик отстал далеко, и дед сказал о нем:

— Не кованый, подошвы отбил щенчишка. Хоть на Рыжушку его верхом сажай…

Ближе к гребню лошадь останавливалась все чаще, передышки делались все продолжительней… Близость хребта чувствовалась во всем: холодней и крепче дул ветерок, давно исчезли пихты, все гуще становился кедровник.

С хребта нанесло ладанным запахом верескового дыма.

— Ребята костер разожгли: нас ждут, обед варить будем… Давай-ка отдохнем да приналяжем в последний раз, — сказал дед.

На Щебенюшихинском гребне Амоска и Митя увидели, что впереди, насколько только хватает глаз, синеют хребты гор, значительно возвышающиеся над Щебенюшкой. Вершин дальних хребтов рассмотреть было нельзя: густой туман окутывал их до половины, но дед Наум и Зотик утверждали, что вершины этих гор в снегу, потому они и называются белками. И что в эти-то белк они и идут на промысел.

— Это еще что за горы, — сказал дед, — а вот к Шумишихинскому белку;´ подойдем, ну это, верно, горы. Взглянешь — шее больно, и шапка с головы валится.

— А ежели, дедушка Наум, на лыжах с эдакой горы катнуться? — спросил Амоска.

— Ловкие катаются… Нефед все время промышлял в Шумишке, да, видно, час пришел…

Дед Наум оглянулся на сноху и замолчал. Феклиста лежала, уткнувшись лицом в вереск, и не то от сырости вздрагивала ее спина, не то от подступивших рыданий.

Зотик подтолкнул локтем Митю и глазами показал на Амоску: тот, не дождавшись обеда, сидя уснул, прислонившись спиной к стволу кедра. Чуть подальше они увидели еще более занятную картину. Рядом с кедром, под защитой нависших лап, виднелся огромный муравейник. Большие коричневые, точно покрытые лаком, лесные муравьи беспокойно сновали взад и вперед по городищу, а рядом с муравейником спал Тузик, как человек, опрокинувшись на спину. Передние ноги щенка, слегка перегнувшиеся в коленях, были положены на грудь, а задние торчали вверх.

Обеспокоенные необычным соседством, десятка два рыжих тружеников запутались в густой шерсти щенка. Один из них, толстоголовый черно-коричневый атлет, быстро бегал по сухому носу Тузика и ожесточенно щипал его, но Тузик только вздрагивал во сне и время от времени чихал.

— Оттащить нужно пропастину, а то и глаза выедят — не услышит.

Терька схватил щенка за задние лапы и волоком оттащил от муравейника. Тузик, точно пьяный мужик, слегка приподнял голову, посмотрел на окружающих мутными от сна глазами и снова уронил ее на землю.

— Теперь хоть шкуру сдирай — не учует, а главное — кверху копытцами, — рассмеялся Зотик.

— Это он со сноровкой раскинулся. Ноги, видишь, отекли у него с непривычки. Первое дело собаке уснуть с поднятыми кверху лапами: кровь на свое место расходится, — разъяснил ребятам необычную позу Тузика дед Наум.

Глава XLI

В Нефедовой промысловой избушке было тесно. Артельщики задыхались от дыма. Запасы продуктов не помещались в амбарчике.

Ребята мирились с теснотой и рвались скорей на промысел. Но дед Наум удерживал их.

— В эдакой тесноте да духоте всю зиму жить? Сами подумайте, — убеждал он.

Митя встал на сторону председателя, и в Шумишихинской пади зазвенели топоры, затрещали падающие вокруг старой избушки деревья.

— Уж коли об артельной скотине вон как позаботились, так о себе — и от бога грешно и от людей стыдно не позаботиться, — согласились ребята.

Феклисту с лошадью решили задержать дня на три: лошадь была нужна для перевозки леса и моха.

Через неделю отпраздновали новоселье, и вечером Митя записал в свой дневник, с которым не расставался даже в тайге:

«Собакам мы устроили просторную конуру. Строить конуру придумал самый младший член артели, двенадцатилетний Амос Фотич, за что и получил звание «Почетного собачея». Амоска с радостью принял шефство над артельными собаками. Перемена подстилки, организованное кормление — его дело, и Амоска этим гордится.

Хорошо пахнут новые, еще не прокопченные стены нашего общежития. Именно общежития, а не избушки. Утром организованными рядами выйдем на промысел».

Дежурный кашевар Вавилка приготовил завтрак и разбудил артельщиков.