Неповторимое. Книга 5 - Валентин Варенников

Обо всем этом и других особенностях я, конечно, поведал М. А. Гарееву. Разобрали ситуацию на различных направлениях, и он стал «врастать». Конечно, доля выпала ему тяжелая, но, учитывая его личные высокие качества и несравненно возросший уровень афганской армии (в сравнении с 1980 годом), я чувствовал, что все обойдется. Хотя, если говорить об армии, то она, во-первых, несомненно, имела массу недостатков и, во-вторых, армией непосредственно командовал министр обороны РА, а не Гареев. И все-таки надежды были. И, как показала жизнь, М. А. Гареев свой долг выполнил с честью, за что заслуженно получил и воинское звание генерала армии, и орден Ленина.

14 февраля я попрощался с Наджибуллой. Решили никакой помпы не устраивать. Немного погрустили, вспомнили весь долгий и тяжелый путь. Я пообещал через два-три месяца прилететь. Наджибулла внимательно посмотрел на меня, а затем сказал: «Валентин Иванович, у вас в стране такое сейчас творится, что вам лично будет уже не до Афганистана. Виктор Петрович Поляничко от нас улетел и попал в Карабах. Звонил мне оттуда. Конечно, мы будем очень рады, если вы появитесь хоть на один день».

Затем я повстречался с премьер-министром Халикьяром, который сменил на этом посту неудачливого Шарка. Халикьяр после губернаторства на Герате обрел большой авторитет и сейчас умело руководил правительством, был ближайшим соратником Наджибуллы. Говоря о председателе правительства, я должен отметить, что наиболее преуспевающим среди них был все-таки Кешманд, который длительное время возглавлял правительство и лично сам не был замешан ни в каких грязных делах.

Наконец, встретился и распрощался с основными министрами.

В середине дня у меня состоялась встреча в советском посольстве с представителем ООН — финским генералом Р. Хельминеном. Присутствовали советские корреспонденты. Господин Р. Хельминен рассказал в основном о содержании своего доклада в ООН, в котором выражалось удовлетворение своевременным выводом советских войск из Афганистана. В свою очередь я зачитал текст заявления советского командования, в котором выражалась благодарность представительству ООН за постоянное и тесное сотрудничество во время вывода советских войск из Афганистана. В то же время в нем отмечалось наше полное неудовлетворение отсутствием мер по поводу ликвидации инфраструктуры оппозиции на территории Пакистана, что, во-первых, является нарушением Женевских соглашений и, во-вторых, таит в себе потенциал продолжения войны в Афганистане и угрозу переброски боевых действий на территорию советской Средней Азии.

А вечером мы уже были на аэродроме, где нас ожидали три ИЛ-76 (они прибыли в Кабул с грузом и обратно забрали нас). В 19.30 взлетел один, затем второй самолет с личным составом, а в 20.00 взлетел основной состав нашей Оперативной группы. Вместе с нами летел и Юлий Михайлович Воронцов — чрезвычайный и полномочный посол Советского Союза в Афганистане, он же первый заместитель министра иностранных дел СССР. Его после Москвы ожидали переговоры в Тегеране.

Провожало нас, как договорились, всего лишь несколько человек — только от советских представительств. Это делалось еще и потому, чтобы не привлекать внимание банд, вооруженных и дальнобойными реактивными снарядами и комплексами «Стингер». Прощание было короткое, но трогательное. Обнялись с каждым. От сердца к сердцу передавалась тоска. Нам, улетающим, было жаль остающихся, ведь будущее было со многими неизвестными. А остающимся было жаль, что мы их покидаем. Но и те, и другие выполняли свой долг.

При взлете и наборе безопасной высоты, так уж повелось, все хранили молчание (это около 30 минут). А когда вышли на маршрут Кабул — Ташкент, поздравили друг друга — все обошлось (т. е. нас не сбили). Но в полете как-то беседа не клеилась. Каждый, видимо, думал о своем.

Глядя на задумчивое лицо Ю. М. Воронцова, я почему-то вспомнил любопытную историю, которая касалась его и меня. Произошло это после вывода первой очереди наших войск, т. е. осенью 1988 года. Учитывая давление Москвы (особенно КГБ и МИДа) по поводу того, что военные должны разгромить формирования Ахмад Шаха Масуда, а его лично непременно уничтожить, и имея в виду, что первоисточником такого давления был Наджибулла, а также глубоко понимая, что совершается тяжелая ошибка и делается непростительный стратегический просчет, я решил встретиться с Ахмад Шахом лично. В связи с этим поставил задачу нашим разведчикам Главного разведывательного управления (ГРУ) Генштаба готовить такую встречу.

Немного отвлекусь и скажу несколько слов о разведчиках ГРУ и КГБ, с которыми я работал в Афганистане.

Это удивительные и необыкновенные люди. В Афганистане для всех было тяжело, и особенно для тех, кто ходил на «боевые» (так у нас называли боевые действия всех видов). Но даже те воины, которые на них ходили, измученные и израненные после кровавых схваток, возвращались к себе домой, могли морально и физически передохнуть. А разведчики? Они каждый день балансируют на грани жизни и смерти. Каждый день ходят по лезвию бритвы. Ведь им приходится в основном работать у них — у мятежников, большая часть которых — бандиты. И то, что каждый день разведчики со «своими» мятежниками троекратно обнимаются (кстати, не все мятежники это позволяли) —  это еще не значит, что они к тебе с добром и открытым сердцем — тут же может кто-то всадить в спину нож или распороть живот. Это в лучшем случае, а в худшем — схватят и начнут четвертовать, а перед этим отрежут уши, нос, язык и все остальное… Вырвут глаза, ногти, зубы… Вырежут или выжгут на груди и спине звезды… Останки от такой жуткой казни я видел не один раз.

Конечно, было и беспощадное возмездие. Но человека не вернешь.

И вот максимально приближенными были к такому исходу наши разведчики ГРУ и КГБ. Я их глубоко уважал, многих знал лично, исключительно ценил и всячески оберегал от разных бед. Помню, даже начальник разведцентра в 1985 году подвергся злостному навету. Вышестоящие органы толком не разобрались и отправили его в Советский Союз (на Дальний Восток) как несправившегося. Представляя всю эту несправедливость, я все-таки добился, чтобы офицера наградили орденом Красного Знамени и тем самым реабилитировали его в глазах офицеров.

Разведчики «грушники» и «кагэбисты» делали свое дело без шума и суеты, но результаты этих действий часто стоили крупной операции.

Вот и в этот раз. Я вызвал к себе подполковника, чтобы лично поставить задачу об организации моей встречи с Ахмад Шахом (разведчик был «свой человек» в отрядах Ахмад Шаха на перевале Саланг). Он явился неслышно и негромко представился. Офицер выше среднего роста, лет 30–35. Поздоровались (рука жесткая, сухая и крепкая). Предложил ему сесть и начал рассматривать. Когда-то черная шевелюра уже с сединой. Лицо и руки смуглые. Черты лица тонкие, хотя скулы широкие. Глаза большие и голубые, как озера в Карелии. Под униформой чувствуется крепкое сбитое тело, плечи крутые. Держится очень спокойно, уверенно и ровно.

— Вы будете записывать?

— Нет, я все запомню, — сказал подполковник.

Я решил сразу перейти к делу:

— Мне нужно лично встретиться с Ахмад Шахом.

У подполковника никаких эмоций и никакого движения лица, будто мы беседуем на какую-нибудь бытовую тему. После небольшой паузы я добавил:

— Чем быстрее такая встреча будет организована, тем лучше.

Подполковник без жестов и не отводя своего взгляда говорит:

— Масуд сейчас в Панджшере. Но учитывая, что он почти ежесуточно меняет свое место, для решения этой задачи потребуется минимум двое суток.

— Я согласен. Какие, на ваш взгляд, могут быть условия со стороны Ахмад Шаха?

— Главное — это встреча на его территории и без охраны с вашей стороны. Безопасность он обеспечит.

— А будет ли он интересоваться вопросами, которые я буду поднимать?

— Вначале, мне кажется, надо в принципе договориться с ним о встрече. Получив его согласие, затем предложить вопросы для обсуждения. Он очень чувствителен и если на него навалиться сразу и с тем и другим, то может неправильно истолковать ваши намерения.

— Хорошо. Решили.

— Разрешите действовать?

Получив разрешение на выполнение намеченного плана, подполковник ушел так же незаметно, как и пришел.

Раздумывая о возможном дальнейшем развитии событий, я пришел к выводу, что, конечно, о возможной встрече с Ахмад Шахом Масудом надо поставить в известность нашего посла Ю. М. Воронцова и президента Афганистана Наджибуллу. Негоже организовывать такие шаги за спиной главы дружеского нам государства, даже если этот глава патологически не переносит Масуда. Должно быть все честно и открыто.

В связи с этим я отправился к Юлию Михайловичу Воронцову. Изложил ему суть проблемы, т. е. намерение встретиться с Ахмад Шахом с целью договориться с ним о недопущении возможной блокады его отрядами дороги Термез — Кабул на участке перевала Южного Саланга. В обмен на это мы могли бы всячески содействовать в разрешении следующих вопросов в его пользу: полное прекращение всех видов обстрелов (в т. ч. авиацией) территорий, которые находятся под контролем его отрядов; оказание гуманитарной помощи населению этих территорий; установление автономии (в составе Афганистана) северо-западной части страны, где проживают в основном таджики; сохранение за этой автономией на правах собственности копий (рудников) по разработке лазурита и непрепятствование его продажи (вывоза) за пределы Афганистана; участие представителей автономии в составе центральной законодательной, судебной и исполнительной власти; организация строительства на территории автономии школ, мечетей и больниц; восстановление транспортных коммуникаций с основными населенными пунктами (а с главным городом автономии — авиационного сообщения). Были названы и некоторые другие вопросы.