Федька-Зуек — Пират Ее Величества - Т. Креве оф Барнстейпл

— Ребята, ваши люди в куда лучшем положении, чем мои: на «Льве» ровно столько же продовольствия, только делить его предстоит не на восемнадцать, а на две дюжины едоков. Фунт в фунт столько же итого же, — миролюбиво сказал Дрейк.

— Вот видишь, Фрэнсис!

— Что я вижу? Надеюсь, что не вижу благочестивых христиан англиканского происхождения. Не так ли?

— Так, так. Но что из того? — раздались недоумевающие и раздраженные голоса.

— Как то есть что? Как что? Вы что, забыли о том, что Божественное провидение никогда не оставит в беде тех, кто истинно верует? Вам не стыдно, что вы усомнились открыто в милосердии Господа вашего? Итак решено: мы поплывем в Кюрасао!

— Фрэнсис, это же еще четыре сотни миль к востоку!

— Не четыре, а пять сотен, — невозмутимо отвечал Дрейк. — Ну все, ребята, совет окончен, спасибо всем, по местам!

Люди ворчали, но до бунта дело не успело дойти, потому что ровно через полсуток, в семи милях от того места, где происходил этот совет, с пинасе увидели испанский корабль. Паписты еще издали открыли артиллерийский огонь. Но толку от него было крайне мало. Трехбалльное волнение не позволяло канонирам стрелять прицельно. А с маленьких, низкобортных пинасе при волнении вообще стрелять можно было исключительно из мушкетов: отдача от первого же артиллерийского выстрела заставила бы пинассу черпануть бортом воду. Но на испанце могло оказаться продовольствие, поэтому англичане и не думали отступаться. Они шли параллельным курсом на расстоянии, чуть большем дистанции действительного огня. Между тем к полудню волнение улеглось — и англичане могли отвечать испанцам. Но они не стали ввязываться в артиллерийскую дуэль, а подошли к испанцу вплотную, не подставляя борт под его огонь (но по той же причине и лишаясь возможности самим вести огонь), и по абордажным мосткам стали резво карабкаться на палубу. И оказалось, что на испанском корабле продовольствия запасено как для плавания через океан! Тут были свиньи и куры в клетках, и семь бочонков солонины, и дюжина окороков, и колбасы, и десяток больших, двух футов в поперечнике, кругов белого козьего сыра, и вино в бочонках и бурдюках, и вяленого инжира большой мешок, и изюм ветками… На радостях испанцев отпустили с миром и только что не с почестями.

— После обеда — два… Нет, четыре часа на пищеварение и — совет! — известил Дрейк.

Совет был еще короче, чем обычно у Дрейка:

— Голодной смертью мы не подохнем. Но и плыть к Кюрасао теперь никакого расчета нет. Испанцы будут подстерегать нас именно на этом пути. Скорее всего у побережья Новой Андалусии. Поэтому мы поворачиваем обратно. Настало время идти к нашим кораблям. Пришла пора объединить все наши силы для осуществления нашей главной цели!

Пробыв в плавании две с половиной недели, обе пинассы благополучно достигли Форт-Диего. А здесь их ожидали плохие новости. Джон Дрейк, плывя на третьей пинассе вдоль берега, встретил испанский галион и попытался его захватить. Тщетно Том Муни, оставленный заместителем Джона с очень широкими полномочиями, удерживал его. Юноша рвался в бой, ему не терпелось открыть свой счет побед. Не «побед брата Фрэнсиса, в которых и его доля есть», а всецело своих. Он устал быть в тени старшего брата. И он ввязался в бой, хотя оружия на пинассе было крайне мало. На палубу вражеского корабля он взобрался, имея в одной руке обломанную рапиру в качестве меча, а в другой — подушку в качестве щита! И получил пулю в живот, после чего промучался менее одного часа и отдал Богу душу…

— Ах, как жаль. Не ради слова, а поистине. Юноша явно подавал большие надежды. Честно говоря, от него я ожидал большего, чем от остальных десяти своих братьев, вместе взятых, и вот такой глупый конец. Конец раньше настоящего начала, — скорбно сказал Дрейк, тряся головой. — Где его похоронили, Том?

— В море, капитан. Я счел, что для моряка достойнее упокоиться в пучине, нежели в чужой земле. — И старый моряк напряженно уставился вдаль, явно приготовясь услышать свирепый разнос. Но Дрейк покивал и сказал глухо:

— Согласен. Координаты записаны?

— Конечно. В судовой журнал.

— Молодец, Томми. Да не убивайся ты так. Джон был настоящий Дрейк — и потому ни ты, и никто другой, не смог бы удержать его, если он рвался в бой. Том, я знаю тебя и потому ни на миг не усомнился: ты сделал все, что в человеческих силах, — но тут уж ничего не поделать. А где второй Дрейк? Я о Джозефе.

— И он не в порядке. Нет-нет, живой. Но приболел, лежит в своей каютке.

— Я к нему! Я ненадолго. Кому понадоблюсь — пусть ждут здесь.

Дрейк вернулся тут же и мрачно сказал:

— Спит парень. Пусть, я не стал тревожить. Ничего конкретного мне сейчас от него и не нужно, так, повидаться. Но вид больного мне не понравился.

— Да, вид плохой.

К вечеру этого дня слегли еще трое, а утром не смогли подняться уже пятеро. Симптомы у всех были одни и те же: адски болел затылок, вспухли суставы пальцев и началась лихорадка, слабеющая к середине дня и усиливающаяся к ночи. Лекарь только руками разводил:

— Каждый симптом в отдельности хорошо известен, но вот такая их совокупность… Не понимаю!

Через четыре дня один из заболевших (которых всего оказалось десять человек) умер. На следующий день без особых жалоб умер еще один. На следующий — еще… Затем умер Джозеф — паренек одних с Федором лет, но ни на Фрэнсиса, ни на Джона совершенно непохожий: заносчивый, высокомерный и непомерно, для моряка, брезгливый. С ним еще один. Лекарь по-прежнему недоумевал.

Тут уж Фрэнсис Дрейк не на шутку рассердился и, видимо, перепугался: ведь если мор заберет еще полтора десятка жизней, надежды на добычу растают. Оставшегося числа людей едва хватит на то, чтобы оборониться в случае нападения, а уж о захватах, нападениях и думать не стоит! Но мор ограничился десятью заболевшими. Из них выжили только двое. Тогда Фрэнсис приказал лекарю (который чрезвычайно гордился тем, что он не пират-самоучка какой-нибудь там, а выпускник университета, дипломированный хирург!) вскрыть труп брата Джозефа и выяснить причину болезни и, главное, пути ее лечения. Лекарь вскрыл тело, ковырялся в нем битых три часа — и наконец отступился, признав, что это никак не приблизило к решению поставленной задачи: все внутренние органы нормального цвета и размера… Наутро сам хирург заболел тою же неведомою болезнью и через три дня умер. Он оказался последней жертвой, девятой. После похорон Фрэнсис прилюдно заявил:

— Ну, все! Я по горло сыт анатомией. Больше экспериментов по этой части у меня на борту не будет. Ни-ко-гда!

Мор отступил и не возвращался, но одежду и посуду умерших Дрейк приказал сжечь, как если бы на команду напала чума или оспа…