История похитителя тел - Энн Райс

Доктор исчез. Казалось, его поглотили тени, но он, разумеется, оставался где-то там, в темноте.

Я стоял против света, сочившегося из офиса. Меня обволакивал ее аромат – кровь и чистый запах живого существа. Господи, видеть ее этими глазами, видеть ее блестящие щеки. Но я заслоняю свет, не так ли? Дверь совсем маленькая. Хорошо ли ей видны черты моего лица? Видит ли она жутковатый неземной цвет моих глаз?

– Кто вы?

Тихий, настороженный шепот. Она стояла вдалеке от меня, остановившись на полпути в проходе, и смотрела на меня исподлобья, из-под темных, сведенных к переносице бровей.

– Гретхен, – отозвался я. – Это Лестат. Я пришел, я же обещал, что приду.

Ничто не дрогнуло в длинной узкой палате. Кровати словно застыли под сетками. Но по искрящимся пакетам с жидкостью двигался свет, как будто в смыкающейся тьме сверкали многочисленные серебристые лампочки. Я слышал тихое ровное дыхание спящих маленьких тел. И тупой ритмичный звук, как будто ребенок, играя, без конца стучит пяткой по стулу.

Гретхен медленно подняла правую руку и, инстинктивно защищаясь, положила пальцы на грудь, у основания горла. У нее ускорился пульс. Я увидел, как она сжала пальцы, как будто на медальоне, а потом на тонкой как нитка золотой цепочке блеснул свет.

– Что это у тебя на шее?

– Кто вы? – повторила она резким, скрежещущим шепотом, и у нее задрожали губы. В ее глазах отразился тусклый свет, исходящий из офиса. Она уставилась на мое лицо и руки.

– Это я, Гретхен. Я не причиню тебе вреда. Мне и в голову такое не приходило. Я пришел, потому что обещал прийти.

– Я... Я вам не верю. – Она попятилась по деревянному полу, тихо зашуршали резиновые подошвы.

– Гретхен, не пугайся меня. Я хотел, чтобы ты знала – я сказал тебе правду. – Я говорил так тихо. Ей меня слышно?

Я видел, что она, как я сам несколько минут назад, пытается прочистить глаза. Ее сердце неистово забилось, под жесткой белой хлопчатобумажной тканью красиво задвигалась грудь, а к лицу внезапно прилила густая кровь.

– Я здесь, Гретхен. Я пришел поблагодарить тебя. Держи, позволь мне отдать это тебе, для миссии.

Я как дурак полез в карманы, полными пригоршнями извлек оттуда барыши Похитителя Тел и протянул ей; у меня, как и у нее, дрожали пальцы, а деньги оказались грязными и дурацкими, как куча мусора.

– Возьми, Гретхен. Держи. Они помогут детям. – Я повернулся и опять увидел свечу – все ту же свечу! Откуда здесь свеча? Я положил рядом с ней деньги, услышав, как под весом моего тела скрипнули половицы, когда я шагнул к столику.

Когда я повернулся к ней, она направилась ко мне, опасливо, с широко раскрытыми глазами.

– Кто вы? – в третий раз прошептала она. Какие у нее большие глаза, какие темные зрачки, пляшущие по мне, как пальцы, тянущиеся к тому, обо что можно обжечься. – Еще раз прошу вас сказать мне правду!

– Лестат, которого ты выходила в своем собственном доме, Гретхен. Гретхен, я вернул свое настоящее тело. Я пришел, потому что обещал прийти.

Я едва мог сдерживаться; по мере того как усиливался ее страх, как каменели ее плечи, как плотно сжимались ее руки, как ладонь, державшая цепочку, задрожала, во мне распалялось былое бешенство.

– Я вам не верю, – сказала она тем же удушенным шепотом и отпрянула всем телом, хотя не сделала при этом ни шага.

– Нет, Гретхен. Не смотри на меня так, как будто ты меня боишься или презираешь. Что я тебе сделал, что ты так на меня смотришь? Ты знаешь мой голос. Ты знаешь, что ты для меня сделала. Я пришел поблагодарить тебя...

– Лжец!

– Нет, это неправда. Я пришел, потому что... потому что я хотел увидеть тебя снова.

Господи Боже, я что, плачу? Неужели мои эмоции стали такими же изменчивыми, как и моя сила? А она увидит полосы крови на моем лице и оттого испугается еще больше. Я не мог видеть выражение ее глаз.

Я повернулся и уставился на свечку. Своей невидимой силой я толкнул фитиль и увидел, как вверх подскочил желтый язычок пламени. Mon Dieu, на стене точно так же играют тени. Она охнула, переводя взгляд со свечи на меня, вокруг нас разлился свет, и она впервые отчетливо увидела глаза, остановившиеся на ней, волосы, обрамлявшие обращенное к ней лицо, блестящие ногти на руках, белые зубы, едва заметные за моими полуоткрытыми губами.

– Гретхен, не бойся меня. Во имя истины, посмотри на меня. Ты заставила меня пообещать, что я приду. Гретхен, я тебя не обманывал. Ты спасла меня. Я здесь, а Бога нет, ты сама мне говорила. В устах любого другого эти слова ничего не значили бы, но ты сама их произнесла.

Она отшатнулась, и ее руки потянулись к губам, выпустив цепочку, и при свете свечи я увидел золотой крест. Ну, слава Богу, крест, не медальон! Она сделала еще один шаг назад. Этих импульсивных движений она побороть не могла.

Тихим неверным шепотом зазвучали ее слова:

– Уходи от меня, нечистый дух! Уходи из дома Господня!

– Я тебя не трону!

– Уходи от этих малышей!

– Гретхен! Я не трону детей.

– Во имя Господа, уходи от меня... уходи.

Ее правая рука снова нащупала крест, и она наставила его на меня, ее лицо раскраснелось, губы увлажнились, расслабились и затряслись в истерике, и когда она заговорила, в ее глазах не было мысли. Я увидел, что это распятие с крошечным. искривленным телом мертвого Христа.

– Убирайся из этого дома. Сам Господь охраняет его. Он охраняет детей. Уходи.

– Во имя истины, Гретхен, – с чувством ответил я тихим, как и у нее голосом. – Я же был с тобой! Я пришел.

– Лжец, – зашипела она. – Лжец! – Ее тело яростно шаталось, казалось, она сейчас потеряет равновесие и упадет.

– Нет, это правда. Если даже все остальное неправда, то это – правда. Гретхен, я не трону детей. И тебя не трону.

Через мгновение она наверняка окончательно потеряет рассудок, примется испускать беспомощные крики, вся ночь услышит ее, и каждая бедная душа в лагере выйдет наружу, чтобы позаботиться о ней и, возможно, начать вторить ее крику.

Но она стояла она месте, дрожала всем телом, и из открытого рта внезапно вырвались сухие всхлипывания.

– Гретхен, я ухожу, я оставлю тебя, если ты действительно этого хочешь. Но я сдержал свое обещание! Больше я ничего не могу сделать?

С одной из кроватей за ее спиной раздался вскрик, с другой – стон, и она стала оглядываться на эти звуки.

Потом стрелой метнулась в мою сторону, пронеслась мимо через маленький офис, задев бумаги, которые разлетелись со стола, и ширма, служившая дверью, хлопнула, когда она умчалась в ночь.

Я услышал ее далекие всхлипывания и развернулся как в тумане.

Тонким беззвучным туманом падал на землю дождь. Я увидел, что она уже пересекла поляну и спешит к церковным дверям.

«Я же сказала, что ты причинишь ей зло».

Я повернулся обратно и взглянул на темную длинную палату.

– Тебя здесь нет. Я с тобой покончил! – прошептал я.

Теперь, благодаря свече, ее было видно совершенно четко, хотя она и оставалась в дальнем конце комнаты. Она все раскачивала ногой в белом чулке и ударяла по ножке стула каблуком черной туфельки.

«Уходи, – сказал я так ласково, как только мог. – Все кончено».

У меня по лицу катились-таки слезы, кровавые слезы. Заметила ли их Гретхен?

«Уходи, – повторил я. – Все кончено, я тоже ухожу».

Казалось, она улыбнулась, но она вовсе не улыбалась. Ее лицо превратилось в образчик невинности, в лицо с медальона из сна. Я застыл как загипнотизированный, глядя на нее, и образ остался на месте, но совершенно прекратил двигаться. А потом рассеялся.

Остался только пустой стул.

За ширмой жужжали мухи. Какой чистый дождь, теперь он барабанит по земле. Затем раздался мягкий нарастающий звук, словно небо медленно раскрыло рот и вздохнуло. Что-то я забыл. Что же? Свеча, да, задуй свечу, пока не начался пожар и не задел нежных малышей!

И посмотри на тот конец – маленький светловолосый ребенок в кислородной маске, лист помятого пластика сверкает, как будто он соткан из частиц и кусочков света. И как ты мог быть таким дураком, что зажег здесь огонь?

Пальцами я погасил свечу. Я опустошил все карманы. Я выложил все грязные, скрученные купюры, сотни и сотни долларов, а также несколько найденных мной монет.

А затем я вышел и медленно прошел мимо открытых дверей церкви. Сквозь ласковый ливень я услышал, как она молится, быстро и тихо что-то шепчет, а потом через открытый дверной проем я увидел, что она встала на колени у алтаря, за ней задрожало красноватое пламя свечи, и она простерла руки, сложенные в виде креста.

Я хотел уйти. В глубине моей израненной души мне казалось, что больше я ничего не хочу. Но что-то меня удержало. Я почуял резкий запах, в котором безошибочно определил запах свежей крови.

Он исходил от церкви, и принадлежал не горячей крови, пульсирующей в ее теле, – это была кровь, хлещущая из открытой раны.