Герой должен быть один - Генри Олди

Юродивый и в храм-то даже не попытался войти, а сел, скрестив ноги, у памятника Фебу-Сверкающему, высившемуся у мраморных храмовых ступеней, где и просидел до самого вечера.

На закате к человеку с глазами загнанной лошади подошла одна из старших жриц – властная женщина средних лет.

– Ты должен покинуть территорию священного округа, – приветливо, но твердо сказала она. – Если хочешь, приходи завтра.

Юродивый молча встал и побрел по дороге.

«Немой», – подумала жрица, проникаясь непонятным сочувствием к этому могучему и еще совсем молодому человеку, столь страшно искалеченному судьбой.

– Погоди! – Она догнала юродивого и пошла рядом. – Кто ты? Как тебя зовут? Если не можешь говорить, то покажи знаками!

Юродивый, не останавливаясь, пожал плечами.

Жрица видела за свою жизнь немало паломников: и пришедших вознести мольбы, и желающих очиститься от скверны, и просто любопытствующих; она видела зевак, фанатиков, братоубийц и раскаявшихся разбойников – но никто не возбуждал в ней такого интереса, как сегодняшний гость.

«Он похож на безумного бога, – обожгла жрицу кощунственная мысль. – Или скорее на павшего титана. Олимпийская сила с печатью Тартара, выжженной в душе! Боги, как жаль…»

– Если ты хочешь остаться, – удивляясь самой себе, предложила она, – то за стеной, левее, есть заброшенные постройки. Во время Пифийских игр там останавливаются рапсоды и кифареды, приехавшие состязаться. Но это случается раз в год, а в остальные месяцы там никто не живет.

Юродивый кивнул без малейших признаков благодарности и прибавил шагу.

Назавтра он снова сидел у ног мраморного Феба.

Паломники, явившиеся к оракулу за пророчеством, огибали его и шли дальше, воспринимая сидящего как часть храмового павильона. Неподвижность юродивого и впрямь была сродни неподвижности изваяния; служители Аполлона тоже привыкли к нему и, когда на десятый день он остался на территории священного округа на ночь, все отнеслись к этому спокойно, как к чему-то само собой разумеющемуся.

Груженая повозка застревала в колдобине – юродивый подставлял плечо, и колесо мигом освобождалось из плена; оползень грозил засыпать Кассотиду, второй священный источник Дельф – юродивый работал как проклятый, таская такие валуны, что жрецы-мужчины только переглядывались между собой; обветшали некоторые постройки – он клал крышу, вкапывал опорные столбы…

Его кормили.

С ним пытались заговорить; вернее, его пытались разговорить – безуспешно.

Молоденькие жрицы не раз подглядывали за пришельцем, когда тот купался, и опять же не раз совершали попытки увлечь этого грандиозного самца в заросли – Феб-Аполлон, сам немалый бабник, поощрительно относился к такого рода забавам, в отличие от своей сестры Артемиды-девственницы, – но женщины, похоже, совершенно не интересовали юродивого.

В отместку жрицы прозвали его Женишком, Любимчиком Геры, покровительницы брака, утверждая, что на Женишке лежит печать супруги Громовержца, берегущей Женишка для себя. Жрицы Аполлона вообще позволяли себе великие вольности по отношению к Златообутой Гере – знали, негодные, что Аполлон-Мусагет терпеть не может мачеху-ревнивицу, так и не простив жене Зевса преследований собственной матери Латоны с двумя богами-младенцами на руках.

Так и закрепилось за юродивым новое имя – Геракл.

Отмеченный Герой.

– Эй, Геракл, сбегай-ка в кладовую за мешком сушеных абрикосов!

– Геракл! Где тебя носит?! Иди сюда, пособи укрепить скобы на воротах!

– Где Геракл? Старый Фрасибул слег, надо к лекарю тащить, а такую тушу и втроем-то…

И никто не знал, что ночами юродивый беззвучным призраком проникает в сокровенную часть храма, куда не допускались паломники и младшие жрицы, – только пифия-пророчица, хлебнув воды из Кассотиды и пожевав листьев лавра, входила туда и садилась на золотой треножник над расщелиной скалы, вдыхая поднимающийся снизу терпкий туман, рождающий грезы о будущем.

Юродивый присаживался на край расщелины, отодвинув треножник в сторону, и часами глядел в клубящийся бездонный провал.

В эти минуты он и впрямь походил на безумного бога, с отрешенной улыбкой заглядывающего в Тартар собственной души.

Иногда он тихо смеялся – это случалось, когда две ленивые змеи выползали из марева к его ногам, раздвоенными язычками облизывая волосатые голени Геракла и странно подергивая головками, словно у змей были перебиты шеи.

Следом за змеями со стороны провала к юродивому приближался сухощавый человек лет сорока, гладко выбритый по микенской моде, держа в руках кифару и раздвоенный учительский посох. Отложив посох, гость садился неподалеку и, настроив инструмент, беззвучно перебирал струны; а голова кифареда, подобно головам призрачных змей, все время клонилась набок, как будто сломанная шея отказывалась держать этот груз.

Время шло, и все больше смутных фигур становилось вокруг молчащего Геракла: огромный лев, скалящий острые клыки, какие-то воины в помятых доспехах, явно вышедших из орхоменских кузниц, пятеро мальчиков в возрасте от года до четырех с темными обуглившимися лицами…

А перед рассветом юродивый вставал, поворачивался к пропасти спиной и уходил, чтобы назавтра прийти снова.

На третий месяц ночных бдений, уже собираясь встать и покинуть привычное место, юродивый увидел кого-то на том краю расщелины.

И задержался, вглядываясь в туман.

Напротив него сидел он сам.

«Ты – это я?» – спросил Геракл.

Слова складывались плохо и непривычно.

В последнее время он отвык думать словами.

«Я – это ты», – ответил двойник.

«Тогда почему ты – там, а я – здесь? Мне кажется, что это неправильно».

«Ты сам так выбрал».

«Я ничего не выбирал. Это получилось само собой».

«Неправда. На том краю, где ты, – одни жертвы. Значит, и ты – жертва».

«А ты?»

– А он – нет, – отозвался чужой голос.

Рядом с двойником стоял мальчик. Неправильный мальчик. Он стоял, как стоят немолодые мужчины, и отвечал, как отвечают старики – сухо и беспощадно.

– А ты кто? – Отмеченный Герой даже не удивился тому, что говорит вслух. – Ты жертва или нет?!

– Нет, хотя мог бы ею быть.

– Тогда кто же ты?

– Твой отец.

– Ты не можешь быть отцом. Ты маленький. Прошу тебя – уйди… не обижай меня.

– Это ты маленький. А маленьких всегда обижают. Нет, я отец большого сына… сына, который плыл ко мне через разъяренный Кефис.

– У меня действительно был отец?

– Если ты сидишь на том краю – нет. Если ты по-прежнему хочешь считать себя жертвой, прячась от прошлого и самого себя, как раньше прятался от безумия, – у тебя нет и не было отца. И, значит, я зря боролся за тебя с богом.