Звездная река - Гай Гэвриел Кей

Она не шевелилась. Ветер шевелил, поднимал ее волосы. Он не знал, сколько времени провел здесь с ней. Он почти потерялся в красном цвете ее губ, в белом цвете зубов, в тугих выпуклостях ее тела, предлагающего ему себя под шелком, обещающего ему почти вечность, сколько позволит мир.

Почти потерялся, но держался. У нее под шелком ничего не было. У нее такие большие глаза. Он мог сделать один шаг и поцелуем закрыть их. Мог прикоснуться своими губами к ее губам. Она бы…

Как во сне, он услышал ее слова:

– Это не жалость. Не знаю, что это такое. Но мне любопытно. И я могу быть терпеливой. Может быть, ты увидишь меня снова, а может быть, и нет. Иди, Жэнь Дайянь, пока я не передумала. Ты делаешь глупость, может быть, ты уйдешь отсюда в холодную, горькую жизнь, но я позволю тебе вкусить ее.

Кажется, его опять охватила дрожь.

– Ты… ты знаешь будущее, дайцзи?

Она покачала головой. Ее волосы летели по ветру. Серьги издали мелодичный звон при этом движении.

– Я не богиня, – ответила она. – Иди.

На полпути к коню, когда он шагал по дорожке, не оглядываясь, оставив позади озеро, и дайцзи, и ветер, он почувствовал внезапную жгучую боль, словно раскаленный добела меч солнца пронзил его. Он закричал, почувствовал, что падает, не смог устоять на ногах.

– Подарок, – услышал он ее голос издалека. – Помни меня.

А потом он перестал ощущать этот мир.

Глава 16

Она все еще пытается решить, чего больше в ее ощущениях в Синане: тревоги или горя. Этот город пропитан чувством утраты. Обычная жизнь кажется такой ничтожной, когда попадаются редкие прохожие – каждый из них похож на остров – на таком широком проспекте, как имперская дорога. «Ее размеры – насмешка над ними», – думает она.

Ворота Славы у западной стены, куда она приходила уже несколько раз и пила чай под ивами, служат величественным укором. Слишком много иронии в этом названии, в развалинах башни, которая когда-то венчала ворота.

За минувшие годы императоры прилагали усилия, чтобы снова заселить Синань, она знает об этом, они заставляли людей возвращаться, предлагали награду. Это принесло мало плодов, к тому же горьких. По-видимому, очень немногие хотят жить среди многочисленных призраков. Начать с того, что выбор этого места для столицы был не самым удачным, так далеко от Большого канала – трудно было кормить людей во время засухи. Синань стал тем, чем он был, благодаря тому, что первые императоры были родом из этого региона. Он был сердцем их земли. Многие из них похоронены неподалеку в огромных гробницах.

«Вполне можно возненавидеть Девятую династию, если живешь здесь», – думала Шань. Есть нечто гнетущее, унизительное в том, каким великолепным городом он был когда-то.

Кто бы захотел жить здесь и пересекать две колоссальных, почти пустых рыночных площади, каждая из которых больше многих крупных городов? Торговцы, случайно забредавшие сюда артисты, нищие терялись в этом обширном пространстве. Масштаб и расстояния заставляли людей чувствовать себя ничтожными, их драгоценная жизнь начинала казаться тусклой и невыносимой, словно они уже стали призраками.

Это не ее образ мыслей. Она чувствует, как в ней нарастает тревога, нервозность. Жарко, всю неделю гремели грозы. Ее песни выдают ее настроение. Она выбрасывает большую их часть. Подумывает о том, чтобы уехать, вернуться в Еньлин или домой, в Ханьцзинь, хотя в столице летом еще жарче. Она может оставить здесь письмо Ваю, он последует за ней, когда вернется на юг. Она не совсем понимает, почему медлит.

Гостиница, где она остановилась, хорошая. У хозяина больная нога, он опирается на палку при ходьбе. Его жена – добросердечная женщина, внимательная к Шань, мягкая и хорошенькая. Ее муж с нежностью смотрит на нее, когда они оказываются в одной комнате. Интересно, что и она смотрит на него так же. Их поведение и разговоры не свидетельствуют о том, что жизнь в Синане заставляет их чувствовать себя униженными. Возможно, они не ждали от жизни многого. «Возможно, – думает Шань, – они счастливы друг с другом».

Несколько раз она посещала храм Пути в юго-восточном районе, некогда называвшемся семьдесят первым кварталом, хотя это ничего не значит теперь, когда ворота кварталов отсутствуют, и Синань стал открытым городом, как все современные города. Никого не запирают в кварталах по ночам во времена Двенадцатой династии. Может быть, они живут лучше, чем во времена Девятой в этом смысле, хотя, когда она читает о том, что тогда позволяли женщинам делать, кем быть, эта мысль не так уж греет.

Она сделала щедрое пожертвование храму и получила разрешение ознакомиться с их документами, свитками, созданными, по крайней мере, четыреста лет назад. Свитки хранились в полном беспорядке, их никогда не разбирали. Они валялись в сундуках, на полках, грудами лежали на полу в одной из комнат. Мыши и насекомые добрались до некоторых из них. Она просматривала эти свитки – вяло, без энтузиазма, апатично, как скучающая служанка, расчесывающая волосы своей хозяйки в жаркий день.

Это списки подарков храму, заказанных и прочитанных молитв, перечень доставленных припасов: четыре кувшина шафранового вина с Лососевой реки и уплаченная за них цена.

Она находит журнал, составленный в году великого восстания, когда город был разграблен и сожжен: записки безымянного управляющего усадьбой, описывающие его старания сохранить чей-то замечательный дом во время неоднократных переходов власти из рук двора в руки мятежников и обратно. Он описывает то лето, когда тагуры воспользовались временем хаоса, чтобы нанести удар вглубь Катая, и разграбили Синань – то, что от него осталось – перед тем, как уйти на свое горное плато.

Это вкус прошлого, голос с другого края пропасти. Она делает еще одно пожертвование и покупает этот свиток для коллекции. Раньше ее бы взволновала такая удача. Она бы с нетерпением ждала Вая, чтобы показать его, потом они бы по очереди читали его друг другу за чаем или вином. Возможно, решили бы узнать больше об этом управляющем, что случилось с ним и с этим домом, как этот свиток очутился в храме… «Так много историй, – думает она, – и большинство из них исчезают в безвестности».

Она пишет письмо Лу Чэню, в котором рассказывает, среди прочих вещей, о найденном журнале. Поэт жив и в безопасности, он отбывает ссылку в семейном поместье у Великой реки. Весной она послала ему песню, ту, которую написала о нем, – ее пела девушка с перебинтованными ногами, в Гэнюэ, в тот день, когда сверху прилетела стрела.

«Тогда был сложный день и вечер», – думает она.

Лу Чэнь теперь отвечает на ее письма, на все то, что она ему посылает. Это большая честь для нее. Он сообщает, что восхищается ее «цы». Он пишет свои «цы» и посылает ей. Она по-прежнему отвечает ему, что он нарушает форму, пытаясь размыть простые темы песенной формы, превратить ее в продолжение официального стиха. Она говорила ему об этом еще девочкой, в тот первый день, когда они познакомились, в саду Си Вэньгао. Страшно подумать, как давно это было.