Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

Смотрят: а вещь ни туда ни сюда, Никуда не годится. Горшечнику место на улице Красной. Он господина корчит напрасно. Это опасно. Если горшечнику мудрость не впрок, Он получит урок, Хороший урок, настоящий урок. Не знаешь, в чем дело, Пока не влетело. Будет, горшечник, тебе укорот! Хвост подожми, не то попадет! Сам император приедет вот-вот. Во многом ты грешен. Вещь докрутилась твоя, Звезда закатилась твоя, Будешь повешен![1]

Под аккомпанемент кифары и барабана она звучала особенно эффектно, но и без аккомпанемента она легко лезла в уши. Ее мелодия была изысканна и вместе с тем проста – напев на арабский лад, но с крохотными двусмысленными непристойными паузами, например, перед словом «вещь» и перед заключительными словами, благодаря чему конец как-то меланхолически и нагло повисал в воздухе, и все то печальное, жалкое, обреченное на гибель, что скрывалось в заемном императорском величии, сразу проступало наружу ощутимее, чем под ударом самых убедительных доказательств.

Требоний мог запретить людям обсуждать события 15 мая, мог жестоко расправиться с любым, кто порицал императора, но он не мог запретить, например, крохотную нахальную паузу перед словом «вещь» или помешать тому, чтобы мелодия меньше чем в две недели завоевала всю страну. Все, и говорившие и не говорившие по-арамейски, знали слова этой песенки. Стоило лишь промурлыкать два-три такта, и каждый уже понимал, что хочет сказать собеседник, злобно и невесело усмехался и думал о своем.

Популярность песенки объяснялась тем, что положение в Междуречье и в той части Сирии, которая управлялась Нероном, становилось все хуже. Ночь на 15 мая укрепила, правда, престиж режима, но хозяйственного положения страны она не улучшила. Хлеба стало меньше, а пироги и вовсе исчезли. Вдобавок росло озлобление, вызываемое произволом ставленников Нерона, насилиями Требония, Кнопса и их помощников, привилегиями, которыми пользовалась небольшая клика за счет всего населения. «Песня о горшечнике» звучала в ушах и сердцах всего народа. Ее пели на улицах больших городов: Самосаты, Эдессы, Пальмиры, Апамеи, Лариссы. Пели ее лодочники, бороздившие Евфрат и Тигр, пели крестьяне и рабы, которые пахали, сеяли и снимали урожай, пели ремесленники и те, кто работал на мануфактурах предпринимателей, пели прачки у колодцев и дети, играющие на улицах, пели бедуины в пустыне – те, что везли на верблюдах тюки с товарами, и те, которые подстерегали караваны, чтобы напасть на них и разграбить.

Это была маленькая песенка, «Песенка о горшечнике», но было в ней что-то такое, что не на шутку подтачивало устои Неронова господства. Правда, императора восторженно встречали, где бы он ни появлялся. Но стоило прислушаться внимательнее, и можно было уловить сквозь возгласы: «О ты, всеблагой, величайший цезарь Нерон» – бесстыдные стишки:

Горшечнику место на улице Красной. Он господина корчит напрасно. Это опасно.

И конец, так печально, так смешно, так жалко и так злобно повисавший в воздухе:

Будешь повешен!

2

Занавешенный ларь

Губернатор Цейоний музыкальностью не отличался. Однако в ожидании гонца, который должен был доставить ему с только что прибывшего корабля почту из Рима, он напевал без слов песенку о горшечнике. Обутый в высокие сандалии сенатора, в тяжелой, украшенной пурпурными полосами верхней одежде, он сидел за письменным столом, напряженный, прямой, и мурлыкал про себя нахальную, глупую песенку.

Цейоний был неузнаваем. Подавленность, летаргия последних месяцев исчезли. Получив сообщение о событиях 15 мая, он впервые за долгое время дернулся и выпрямился. Как и князья Востока, он усмотрел в кровавой ночи жест отчаяния, на который способен лишь человек, чувствующий приближение конца.

Правда, с этих пор прошло уже довольно много времени, а во владениях мнимого Нерона все еще ничего не изменилось. Больше того, Нерон-Теренций достиг даже еще каких-то местных успехов в Сирии. И все же Цейоний был уверен, что закат Теренция наступил, и наивный текст песенки о горшечнике вполне подтверждался теми отчетами о внутреннем положении в Междуречье, которые он получал от своих экспертов.

Цейоний стал мудр, он остерегался проявлять слишком большой оптимизм. Он не думал, что власть Теренция вскоре сама собой рухнет. Он знал, что Требоний со своей прекрасно вооруженной, дисциплинированной армией еще долго мог держать в руках Междуречье. Но власть мошенника Теренция была поколеблена изнутри, и сам он созрел, нужен был лишь внешний толчок, чтобы он пал.

И толчок этот будет дан. Цейоний ждет почты из Рима, он не сомневается, что она принесет ему ответ, разрешающий все вопросы. Время подавленности, бездействия, равнодушия миновало. Цейоний очистил свою армию, он проверил насквозь каждого офицера и солдата, выкинул всех, кого можно было заподозрить в сочувствии движению так называемого Нерона. Полгода тому