Песнь Бернадетте - Франц Верфель

Утром этого дня Бернадетта хочет встать с постели. Но не может. Ноги ее не слушаются. После нескольких попыток она в изнеможении валится на подушку. Дыхание ее останавливается. Приступ астмы такой силы, какого не бывало уже несколько лет. Поднимается жар. Доктор Дозу вынужден известить комитет празднества, что об участии Бернадетты в шествии нечего и думать. Начинается колокольный звон во всех церквах. Стотысячная толпа заполняет улицы и переулки города и выплескивается в долину Гава. Народ жаждет устроить невиданное чествование маленькой Субиру, дочери народа. До слуха Бернадетты доносится необычайный шум. Но она не обращает на него внимания. Все ее силы отданы попыткам глотнуть хоть немного воздуха. Ровно в полдень праздник кончается. Ровно в полдень Бернадетта вновь начинает свободно дышать. Приступ астмы длился ровно столько, сколько было необходимо, чтобы, согласно пророчеству Дамы, избежать по-земному счастливого дня.

Монсеньер Форкад, епископ Неверский, задает Бернадетте Субиру несколько малозначащих вопросов, та на них отвечает, а под конец говорит, что ей не просто нужно, а очень хочется удалиться от мирской жизни и постричься в монахини в обители Неверских сестер, которых она почитает с детства. Высокий гость благосклонно кивает в знак одобрения и объясняет, что рад и готов помочь ей осуществить принятое решение. Он удивительно быстро выполняет свое обещание, и вскоре Бернадетта получает приглашение. Двум лурдским монахиням поручено сопровождать ее в Невер.

Супруги Субиру уже почти год владеют небольшой мельницей в верхнем течении Лапака. Дела у них идут неплохо. Да и то сказать: надо уж очень постараться, чтобы довести до разорения весело тарахтящую мельничку теперь, когда Лурд наводнен приезжими. Каждые полгода новый отель распахивает свои двери. Рестораны процветают. Толстый булочник Мезонгрос приобрел множество конкурентов. И если теперь Франсуа Субиру приходит к булочнику, его встречают совсем иначе, чем в пятьдесят восьмом году. Толстяк услужливо проводит гостя в парадную комнату за лавкой и угощает рюмочкой выдержанного коньяка «наполеон». Да и почтмейстер Казенав, ныне еще и хозяин отеля, уже не кормилец для Франсуа, а его приятель и лучший клиент. Теперь Субиру лишь изредка называет его «господин капитан». А в заведении папаши Бабу, где мельник время от времени появляется, представители вооруженных сил не отважились бы теперь на грязные намеки по его адресу. Бригадир д’Англа, жандарм Белаш и полицейский Калле почтительно вскакивают при виде отца Бернадетты и, здороваясь с ним, вытягиваются в струнку. Субиру возвысился над всеми своими соседями по улице Птит-Фоссе. Кашо опустел. Дядюшка Сажу больше его не сдает. Но сегодня, в дождливый летний день, старые соседи толпятся перед обветшалым зданием бывшей тюрьмы. Бернадетта уезжает, чтобы стать послушницей в монастыре. И все ее прежние друзья и враги, приверженцы и противники, все поверившие в нее позже, хотят попрощаться с ней. Удачная мысль устроить прощальную встречу в кашо пришла в голову портнихе Антуанетте Пере. День нынче будний. Только что прибыла новая партия больных. У всех работы по горло, да и до мельнички на Лапака путь неблизкий. Последние недели Бернадетта жила там с родными. Они и уговорили ее пойти навстречу пожеланиям Сажу и других давних соседей и ненадолго появиться в кашо.

Комната с толстенными сырыми стенами и зарешеченными окошками неравной величины пуста. Обезлюдевший кашо похож на дом скорби, из которого только что вынесли покойника. Семейство Субиру торжественно выстроилось в ряд. Возле Франсуа и Луизы — оба мальчика, Жан Мари и Жюстен, уже подростки. Одежда тринадцатилетнего Жана Мари и двенадцатилетнего Жюстена припорошена мукой: оба они помогают отцу на мельнице. Бернадетте приходится вынести странную процедуру прощания. Люди один за другим подходят к ней, пожимают ей руку и пытаются ее поцеловать, некоторые обнимают ее, и у многих на глаза наворачиваются слезы. Соседка Бугугорт пришла с сыном, которому теперь уже минуло восемь лет; он совершенно здоров, только ножки кривоваты.

— Взгляни еще раз на этого ангела, малыш, — всхлипывает мадам Бугугорт. — Всю жизнь будешь помнить этот час, даже если доживешь до ста лет…

Сын Бугугортов бросает на Бернадетту испуганно-любопытный взгляд, поспешно кланяется и ныряет в толпу. Длинной вереницей тянутся провожающие перед Бернадеттой с застывшей на лице приветливой улыбкой: «Прощайте, месье Бурьет, прощайте тетушка Пигюно, прощайте, мадам Раваль, прощайте, месье Барренг…» Антуанетта содрогается от горьких рыданий:

— Не забудь, что я первая поверила в тебя!

И мадам Милле прижимает Бернадетту к своей пышной груди.

— Помолись за меня, несчастную и покинутую.

Тетя Бернарда, оракул семейства, успевает дать несколько толковых советов насчет поведения в монастыре. А тихая тетя Люсиль всовывает Бернадетте в руку золотой крестик и шепчет:

— Как я тебе завидую, как я тебе завидую, моя маленькая…

В довершение всего появляется еще и мэр Лакаде с коробкой засахаренных фруктов.

— Немного сладенького на дорожку для благословенной дочери Лурда!

Бернадетта удивлена, что среди пришедших проститься нет Антуана Николо.

Наконец и эта церемония кончается, и семью Субиру оставляют в покое. Родные провожают Бернадетту до больницы, где ее уже ждет коляска, которая должна доставить ее и двух монахинь в Тарб. Здесь прощание не затягивается. Франсуа Субиру, в душе которого отцовская гордость борется с какой-то смутной тревогой, как всегда в поворотные моменты жизни, держится с чопорным и суровым достоинством. И хотя уголки губ у него предательски вздрагивают, он считает своим долгом сказать отъезжающей дочери несколько напутственных слов:

— Держись молодцом, дитя мое, не посрами своих родителей и там, в монастыре.

Луиза Субиру, у которой в последние годы выпали все передние зубы, выглядит очень постаревшей и удрученной. Она старается скрыть свои чувства, бессмысленно суетясь, как делают все матери, надолго расстающиеся с детьми. Зачем-то опять перекладывает вещи в тощем баульчике Бернадетты и вынимает из него шелковый платок — свой прощальный подарок. На Бернадетте новое черное платье городского покроя.

— Повяжи этим платком голову, любовь моя, — просит ее мать. — Пусть увидят, как хороша моя доченька…

И дочь послушно выполняет эту просьбу. Вдруг лицо матери покрывается мертвенной бледностью.

— Мы с тобой больше никогда не увидимся, Бернадетта…

— Ну что ты, мама, — пытается рассмеяться Бернадетта. — Почему это мы не увидимся?

— Ты будешь так далеко, так далеко от меня! — наконец разражается горючими слезами Луиза.

Бернадетта силится придать своему голосу беззаботность:

— Мамочка, но меня можно навещать, и по железной дороге вы быстро доедете до Невера. Ведь отец теперь зарабатывает достаточно, чтобы вы все могли отправиться в это приятное путешествие…

Лишь когда коляска уже с грохотом катится по дороге и родные скрываются из виду, Бернадетту пронзает резкая боль. Но боль эта не столько от разлуки с близкими, сколько от непонятной и внезапной жалости к родителям и братьям. И жалость эта безутешна. Спутницы ее замечают, что Бернадетта, закрыв глаза, в напряженной позе забилась в угол коляски. Они обмениваются понимающим взглядом. Обе еще раньше сговорились доставить девушке последнюю радость. Пусть она попрощается со своим любимым Гротом и еще раз вознесет там молитву своей незримой покровительнице. Кучер, заранее извещенный об этом, останавливает лошадей на новой эспланаде в трех минутах ходьбы от грота Массабьель. Но как несказанно удивлены добрые монахини, увидев, что Бернадетта вовсе не бросается в страстном порыве на колени, как бывало, а просто осеняет себя крестным знамением. Она стоит у Грота, как любой добропорядочный человек стоит у могилы. Что для десятков тысяч — чудотворное место небесной благодати, то для Бернадетты — место упокоения ее любви. Другим суждено пользоваться тем, что она утратила. Она больше не увидит живую Даму. Вместо нее в Гроте стоит заурядная статуя Мадонны работы скульптора Фабиша, копия миллионов пустых копий, которые так же мало походят на живую и любимую Даму, как надгробный памятник на лежащего под ним. Ей и без того было неимоверно тяжко глядеть в покинутый Грот после того последнего прощания. И все же эта покинутость, эта темная пустота оставалась фоном былого присутствия и возможного возвращения. А теперь там стоит чуждая ей фигура из каррарского мрамора с выкрашенным голубой краской поясом, некогда вылепленная мастером из гипса, — стоит всегда, и в любую минуту ее может увидеть каждый. Она вытесняет реальную и живую из памяти той, кто ее действительно видел. С тяжелым сердцем Бернадетта отворачивается и уходит. Но изумленные монахини склонны считать это странное поведение свидетельством отсутствия у Бернадетты подлинного благочестия.