Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны - Яков Гордин

«Нас мало, и глухая ночь кругом, но мы вышли искать новый путь. Наша слабость нас не пугает. Мы верим, что кругом нас, в темноте, не видя друг друга, тысячи одиноких искателей блуждают в поисках той же цели. Когда мы найдем друг друга, то найдется заветный путь… Мы ищущие, но еще не обретшие. У нас разные мысли, разные веры. Но мы не спорим, а ищем вместе. Голоса перекликаются во мраке…»

Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Франк, Лосский, Степун, Ходасевич, Блок, Федотов, Бердяев… Какие голоса доносятся к нам сквозь темные годы!

Узурпация

Вы доведете Россию до того, что место Николая займет Ленин.

Идет Конституционный суд, который должен подтвердить или опровергнуть конституционность КПСС. По несокрушимой исторической и политической логике рассмотрению подверглась вся история партии. Но – по уникальности этой организации – история большевистской партии есть история ее элиты, ее руководящих структур, ибо делавшие ставку на диктатуру во всех сферах деятельности ленинская и сталинская элиты были диктаторскими группами и внутри партии, абсолютно определяя ее действия.

Один из главных вопросов, которые решает Конституционный суд, – легитимность власти партии, то есть была ли эта власть законно преемственна – имела ли она юридическое и моральное право управлять страной.

Спор на эту тему часто начинается с переворота 25 октября. И здесь у большевиков есть довольно сильный аргумент – Временное правительство не способно было осуществлять управление государством, это правительство никто не поддерживал и не хотел защищать, а потому большевики только пошли навстречу пожеланиям народа России. При видимости правдоподобия этот аргумент ложен по своей сути. Но даже если принять его, то многолетнее правление КПСС не становится оттого законным. Ибо заменив собой – насильственно – Временное правительство, большевики и сами оказались временным правительством. Временное правительство было революционной импровизацией, временным органом, призванным довести Россию до Учредительного собрания. Только Учредительное собрание – всероссийский Собор – могло законно определить постоянную форму власти и выдвинуть ее конкретных носителей. И стало быть, именно судьба Учредительного собрания есть ключевой момент в споре о легитимности власти.

В марте 1917 года, после свержения самодержавия, в России не было политического проекта популярнее, чем созыв Учредительного собрания.

Исключение составляли большевики. Здесь нет возможности рассказывать о борьбе за Учредительное собрание, историю его подготовки и проведения выборов, о лихорадочных маневрах Ленина, не желавшего созыва собрания и делавшего ставку на «захватное право», но не смевшего по тактическим соображениям открыто в том признаться. Нам важен финал; финал этот был предопределен пониманием большевиками сущности власти – как представлял ее себе и осуществлял Ленин, как представляют ее себе его нынешние последователи…

Выборы в Учредительное собрание большевики проиграли. Из 715 мест они получили 175. Вместе с левыми эсерами они составляли около 30 % депутатов. Правых эсеров поддержало 18 миллионов, большевиков – десять с половиной, кадетов – два миллиона.

С кадетами большевики после переворота поступили просто – объявили их врагами народа, подлежащими немедленному аресту, то есть загнали в подполье, лишив возможности участвовать в работе собрания. (Не наводит ли это нынешнего, так сказать, кадета Михаила Астафьева, блокирующегося с коммунистами, на некоторые размышления?)

Левые эсеры нужны были Ленину для коварной игры с крестьянством. Именно необходимость поддержки левых эсеров лишила Ленина возможности сорвать само открытие Учредительного собрания. Он говорил Троцкому: «Надо, конечно, разогнать Учредительное собрание, но вот как насчет левых эсеров?»

20 ноября Совнарком, ссылаясь на транспортные трудности, отложил открытие собрания, которое должно было состояться 28 ноября. Кадетов-депутатов выслеживали и арестовывали. Но сделать решительный шаг все же еще не могли. Общественное настроение еще играло немалую роль. Большевикам нужно было собрать достаточный военный кулак, чтобы подавить возможные волнения. Один из кадетских деятелей, Оболенский, выразительно описал этот день:

«28 ноября весь Петербург с нетерпением ждал открытия Учредительного собрания. Наконец этот день настал. По этому случаю городская Дума решила в полном составе двинуться к Таврическому Дворцу приветствовать народных избранников. В условленный час гласные, собравшись в помещении Думы, вышли на Невский проспект и направились пешком к Таврическому дворцу. Понемногу мы обросли густой толпой народа, которая с пением “Марсельезы” двигалась по улицам. Русская революция не выработала своего революционного гимна. Конкурировали между собой два иностранных – “Марсельеза” и “Интернационал”. “Марсельезу” пели преимущественно патриотически настроенные революционеры, а “Интернационал” – социал-демократы – интернационалисты, и в частности большевики. И вот эти два чужестранных гимна наполнили своими звуками улицы Петербурга. Ибо в уличной толпе у нас были и сторонники, и противники. Последние, стоя шеренгами на панелях, старались заглушить нашу “Марсельезу” пением “Интернационала”.

Среди этой ужасающей какофонии с панелей раздавались по нашему адресу недвусмысленные угрозы, тем более опасные, что мы были безоружны, а многие из наших врагов – солдаты и красногвардейцы – были вооружены. Однако они все-таки не решились напасть на нас, так как наша все возраставшая толпа значительно превышала их численностью. А “Марсельеза” в этот день одержала решительную победу над “Интернационалом”. Через два месяца по такой же безоружной толпе большевики открыли огонь. Они уже чувствовали себя крепче. ‹…› Мы благополучно дошли до Таврического дворца, но там сообщили, что за неприбытием многих депутатов Учредительного собрания первое его заседание отсрочено на несколько дней»[109].

Если Октябрьский переворот большевики еще как-то оправдывали безвластием Временного правительства, опасностью контрреволюции или хаоса, то в ситуации с Учредительным собранием, избранным совершенно законно и демократично, у них никаких оправданий не было. Попытки собрать сведения о нарушениях процедуры в провинции не удались. Оставалось пойти на откровенное беззаконие с опорой на военную силу. Тезис о том, что большевики опирались на народное большинство, весьма спорен. Они опирались на штыки. Это было совершенно естественно и определялось сущностью их идеологии и методологии.

В январе 1918 года судьбу Учредительного собрания, за которое стояло большинство российского общенародия, решил вооруженный кулак, собранный Лениным за месяц отсрочки. За этот месяц большевики яростно устанавливали контроль над столицами. И если 28 ноября в демонстрации, описанной Оболенским, участвовало, по данным тогдашней печати, до двухсот тысяч петроградцев, то в начале января следующего года расстановка сил оказалась иной. И не столько физически, сколько психологически.

Многие активные деятели партии конституционных демократов, пользующиеся влиянием в средних слоях, были уже арестованы. Другие скрывались. Милюкова не было в Петрограде. Эсеры, победители на выборах, не могли решиться на вооруженное выступление в защиту Учредительного собрания, которое было последней надеждой и партии социалистов-революционеров, и русского крестьянства, и России вообще. Но тогда это понимали немногие. Еще 27 ноября Никита Окунев записал в дневник:

«Арестован главный избирательный комитет Учредительного собрания. Причины довольно загадочны, но дело клонится к тому, что Учредительное собрание будет сорвано большевиками. ‹…› Что же делается у нас? И что эти “трое” – Ленин, Троцкий и Муралов – за законодатели превращения интеллигентных людей в каторжников? Неужто это их законное право и никто не отменит их ужасных, бесчеловечных “декретов”? События последних дней не сулят скорого избавления от такого неслыханного произвола. Большевики сильны, безусловно… Нет такой силы, которая могла бы урезонить ликующих большевиков. “Буржуазные” газеты надеются на образумление “темных масс”, но я не вижу этого вскоре и склонен думать, что террор родины прогрессирует и может быть остановлен только союзом европейских государств, но для этого там нет таких гениев, как Наполеон или Бисмарк»[110].

Никита Окунев, крестьянский сын, крепкий мещанин, коммерческий служащий, человек той русской земщины, которая не раз спасала Россию, надеется только на иностранное вмешательство.