Манон Леско. Опасные связи - Антуан-Франсуа Прево

Сесиль, Сесиль, сжальтесь надо мной! Согласитесь повидаться со мной, согласитесь на любые для этого средства! Видите, до чего доводит разлука? Страхи, подозрения, может быть — охлаждение! Но один только взгляд, одно лишь слово, и мы будем счастливы. Но что я говорю? Может ли еще быть речь о счастье? Уж не потеряно ли оно для меня, потеряно навсегда? Истерзанный страхом, мучительно разрываясь между напрасными подозрениями и еще более мучительной правдой, я не могу остановиться ни на одной мысли — живу лишь своим страданием и любовью к вам. Ах, Сесиль, от вас одной зависит сделать мне жизнь милой, и первое же слово, которое вы произнесете и которого я так жду, вернет мне счастье или же повергнет в вечное отчаяние.

Париж, 27 сентября 17…

Кроме горя, которое причинило мне ваше письмо, я ничего в нем не поняла. Что такое сообщил вам господин де Вальмон и почему вы вообразили, будто я вас больше не люблю? Может быть, это было бы и лучше для меня, так как тогда бы я, наверно, меньше страдала. Очень ведь тяжело, когда я вас так крепко люблю, видеть, что вы всегда считаете меня неправой, и вместо утешения получать от вас только самые для меня мучительные страдания. Вы думаете, что я вас обманываю и говорю вам не то, что есть на самом деле! Хорошего же вы мнения обо мне! Но даже если бы я и была лжива, в чем вы меня упрекаете, то с какой целью стала бы лгать? Уж, наверно, если бы я вас больше не любила, мне стоило бы только сказать об этом, и все стали бы меня хвалить. Но, к несчастью, любовь сильнее меня, да вдобавок еще любовь к человеку, который мне за это нисколько не признателен!

Что же я сделала, чтобы так вас рассердить? Я не посмела взять ключ — я боялась, что мама это заметит и получится только новая беда и для меня и для вас из-за меня, и еще потому, что мне это казалось очень уж дурным. Но ведь об этом говорил со мной только господин де Вальмон. Я не могла знать, хотите вы этого или нет, раз вам ничего об этом не было известно. Теперь, когда я знаю, что вы так хотите, разве я отказываюсь взять его, этот самый ключ? Завтра же возьму его, и тогда посмотрим, что еще вздумается вам говорить.

Пусть господин де Вальмон вам друг. Мне кажется, я люблю вас уж, во всяком случае, не меньше, чем он. А по-вашему, выходит, что он всегда прав, а я всегда виновата. Уверяю вас, что очень на вас сердита. Вам-то это безразлично, вы ведь знаете, что я очень отходчива. Но теперь, когда у меня будет ключ, я смогу видеться с вами, когда захочу; так вот, знайте, что я не захочу, если вы будете так поступать. Я предпочитаю самой быть причиной своих горестей, чем переносить их от вас. Подумайте только, до чего вы доводите.

Если бы вы только хотели, как бы мы любили друг друга! И, во всяком случае, горе причиняли бы нам только другие! Уверяю вас, если бы я была сама себе хозяйка, вам бы не пришлось на меня жаловаться. Но если вы не станете мне верить, мы всегда будем несчастны, и не по моей вине. Надеюсь, что вскоре мы сможет увидеться, и тогда у нас не будет таких поводов для огорчений, как сейчас.

Если бы я могла это предвидеть, я сразу же взяла бы тот ключ. Но, право же, я думала, что поступаю, как надо. Так прошу вас, не сердитесь на меня. Не грустите больше и любите меня всегда так же, как я вас люблю. Тогда я буду счастлива. Прощайте, милый мой друг.

Из замка ***, 28 сентября 17…

Прошу вас, сударь, будьте добры, передайте мне тот ключик, который вы мне уже давали, чтобы положить на место ключа от моей комнаты. Раз уж все этого хотят, приходится и мне согласиться.

Не знаю, почему вы сообщили господину Дансени, будто я его больше не люблю: кажется, я никогда не давала вам повода так думать. А его это ужасно огорчило, и меня тоже. Я знаю, что вы его друг, но это ведь не причина, чтобы огорчать его, да заодно и меня. Пожалуйста, в первом же своем письме к нему сообщите, что это совсем не верно, и добавьте, что вы в этом убеждены, ибо он доверяет вам больше, чем кому-либо другому. Я же сама не знаю уж, что и делать, если говорю что-нибудь, а мне не верят.

Что касается ключа, то будьте совершенно спокойны: я отлично запомнила все, что вы мне советовали делать в своем письме. Однако, если это письмо вы сохранили и пожелали бы передать мне его вместе с ключом, обещаю вам отнестись к нему с величайшим вниманием. Если бы вы смогли это сделать, когда мы все будем идти к обеду, я бы передала вам другой ключ послезавтра за утренним завтраком, а вы вернули бы мне его тем же способом, что и первый ключ. Я хотела бы, чтобы проволочек было как можно меньше, — тогда меньше будет и опасность, что мама все это заметит.

Затем, раз уж этот ключ останется у вас, будьте так добры, воспользуйтесь им, чтобы брать мои письма, и тогда господин Дансени чаще станет получать от меня известия. Верно, что так будет гораздо удобнее, но сперва я очень уж боялась. Прошу вас простить меня и надеюсь, что вы, несмотря ни на что, по-прежнему будете так же любезны, как и раньше. Я же, со своей стороны, тоже буду всегда вам признательна.

Остаюсь, сударь, покорнейше преданной вам…

Из ***, 28 сентября 17…

Держу пари, что после своего приключения вы каждый день ждете от меня похвал и славословий. Не сомневаюсь даже, что мое долгое молчание вас несколько рассердило. Но что делать? Я всегда считал, что, когда женщина заслуживает только похвал, она уж сама о себе позаботится, и можно заняться другими делами. Однако поздравляю вас с тем, что вы сделали для себя, и благодарю за услугу, оказанную мне. Чтобы вас совсем осчастливить, готов даже признать, что на этот раз вы превзошли мои ожидания. А затем посмотрим, не оправдал ли я хотя отчасти ваших.

Я намереваюсь говорить с вами не о госпоже де Турвель. Слишком медленный ход этого дела вам не нравится. Вы любите только законченные дела. Тягучие сцены внушают вам скуку. Я же никогда не испытывал такого удовольствия, как в этих мнимых проволочках.

Да, мне нравится видеть, наблюдать, как эта благоразумная женщина, сама того не замечая, вступила на тропу, с которой возврата нет, как крутой и опасный склон невольно увлекает ее, заставляя следовать за мной. Вот, испугавшись грозящей гибели, она хотела бы остановиться, но уже не в состоянии удержаться на месте. Благодаря своим стараниям и ловкости она может двигаться медленней, но ей все же неизбежно приходится идти вперед. Иногда, не смея взглянуть в лицо опасности, она закрывает глаза и перестает бороться, всецело полагаясь на меня. Но чаще какое-нибудь новое опасение заставляет ее возобновить усилия: в смертельном ужасе она еще хочет сделать попытку возвратиться вспять, изнемогает в мучительных стараниях проползти хоть немного вверх, но вскоре какая-то таинственная сила опять приближает ее к опасности, которой она тщетно пыталась избежать. Тогда, не имея никого, кроме меня, в качестве поводыря и опоры и уже не помышляя о каких-либо упреках за свое неизбежное падение, она умоляет меня хотя бы отсрочить его. Горячие мольбы, смиренные просьбы — все, с чем устрашенные смертные обращаются к божеству, получаю от нее я. А вы хотите, чтобы, оставаясь глухим к ее мольбам, я собственноручно разрушил культ, который она создала вокруг меня, и для ускорения ее гибели использовал ту власть, от которой она ждет поддержки. Ах, дайте же мне, по крайней мере, время понаблюдать эту трогательную борьбу между любовью и добродетелью.

Неужели же зрелище, ради которого вы жадно спешите в театр, которому вы там пылко рукоплещете, представляется вам менее увлекательным в жизни? Вы ведь с восторгом внимаете чувствам чистой и нежной души, страшащейся желанного ей счастья и не перестающей обороняться даже после того, как она прекратила сопротивление. Так не драгоценны ли эти чувства для того, кто виновник их появления? Но именно подобные восхитительные услады, именно их дарит мне каждодневно это божественное создание. А вы упрекаете меня за то, что я ими наслаждаюсь! Ах, слишком скоро наступит время, когда, униженная своим падением, она станет для меня лишь самой обыкновенной женщиной.

Но, говоря о ней, я забываю, что совсем не собирался вам о ней говорить. Какая-то непонятная сила приковывает меня, беспрестанно возвращает к ней даже тогда, когда я ее оскорбляю. Отгоним же опасные думы об этой женщине. Надо мне стать самим собой, чтобы заговорить на более веселую тему. Речь идет о вашей подопечной, ныне попавшей под мою опеку, и надеюсь, что тут вы отдадите мне должное.

Так как за последние несколько дней моя нежная святоша стала обращаться со мной несколько лучше и, следовательно, мне не пришлось так много заниматься ею, я заметил, что маленькая Воланж и впрямь очень хорошенькая. Тут я сообразил, что если влюбиться в нее, подобно Дансени, было бы глупостью, то, может быть, с моей стороны не менее глупо не поразвлечься с нею, ибо я в своем одиночестве весьма нуждаюсь в развлечении. Справедливым казалось мне также вознаградить себя за хлопоты, которых она мне стоит, к тому же я вспомнил, что вы мне предлагали ее еще до того, как у Дансени появились какие-то притязания. И я счел, что имею некоторые основания предъявлять кое-какие права на добро, которым он завладел лишь вследствие моего отказа и пренебрежения. Хорошенькое личико юной особы, ее ротик, такой свежий, ее ребяческий вид и даже сама неловкость — все это укрепило меня в моих мудрых размышлениях. Я решил действовать в соответствии с ними, и предпринятое мною увенчалось успехом.