Яко Вертоград во цветении - Юрий Медведев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К чему клоню?.. Единственной фразой: «У Зуба Шайтана» — припечатала насмерть меня горбунья. Показала все ничтожество тайных наших с Рамвайло замыслов и ухищрений. Она видела меня насквозь, как видит препаратор амебу под микроскопом. Да, насквозь — честолюбивого, мятущегося, жалкого, обласканного властителями людских судеб и ими же втоптанного в грязь.
— Очнись, страдалец, — улыбнулась Мария. — И скажи: согласен ты. сегодня, после обеда ехать со мною к Зубу? Или утратил былую отвагу?
Я сказал:
— Согласен, Мария. Надо только заправиться на выезде из города, у начала Кульджинекого тракта.
— Предлагаю выехать около трех, — сказала Мария. — У тебя есть еще время поспать. Пойду готовить провизию в дальнюю дороженьку. Приятных сновидений, страдалец!
11
Я оставил сестре записку, чтобы не беспокоилась. Сообщил, что поехал в горы на два-три дня. Солнце висело еще высоко, но жара начинала спадать. Мария примостилась сзади. До Иссыка молчала, на все мои расспросы о житье-бытье отвечала нехотя, односложно. Но за Иссыком попросила:
— Можно, я оставлю тебе записи моих песен? Как подарок в лучший день твоей жизни, помнишь, я тебе его обещала перед тем, как ты ускакал в Россию? С той поры, как мы расстались, ты много лгал, петлял, изворачивался. И был наказан небесами. Но страданиями своими ты рассеял карму. Светлоликий великан побеждает.
Она протянула мне две кассеты. Я тут же вставил одну в магнитофон и наконец услышал чарующее:
— Э-сан-то-ма-а де-вин-тегми-ни-о-о…
Мария пела до самого моста через Тас-Кара-Су. За мостом я повернул резко вправо, мотор зарычал на крутом подъеме. Мария выключила магнитофон. Стемнело. Над горами затеплился язычок луны, пока и вся она не воссияла древней красою. Когда мы проезжали мимо Клондайка (он оставался метрах в двухстах справа), Мария попросила остановиться и некоторое время сидела, закрыв левой рукою глаза. Потом сказала:
— Через час твоего Литовца оглушат в купе. Ударом кастета по голове. И вышвырнут на полном ходу. Не доезжая двадцати трех километров до станции Тюлькубас. А золото ваше заберут.
— Кто оглушит Рамвайло? — заорал я в лицо отшатнувшейся горбунье.
— Те, кто еще летом выследил вас здесь. Трое молодых мужчин-наркоманов и их подружка с гитарою, тоже наркоманка.
— Чушь! Не верю твоим бредням!
— При чем тут вера или неверие. Мне так высветилось.
— Где же логика? То лучший день моей жизни, то убьют приятеля! И почему ты мне утром не сказала о готовящемся покушении?
— Утром и я не знала. Мне только что высветилось.
Я газанул в ярости, проклиная и себя, и горбунью, и Зуб Шайтана, но присмирел от мысли, ожегшей мозг: «Значит, не расстанься я с Рамвайло, — и лежать бы нам вместе под откосом?..»
Вот и снова зачернели слева древние развалины, снова обнажился в потоках лунного светопада Зуб Шайтана. Я погасил фары, откинулся устало на сиденье.
— Хочешь еще кофе? — спросила Мария.
— Хочу, чтобы ты раскрыла, наконец, все карты! — жестко отвечал я. — Обещание мое выполнено. Любуйся сколько хочешь на свой Зуб Шайтана. Настала твоя очередь — говори всю правду! Ты здесь и раньше бывала?
— Не торопись, герой. Лучше помоги мне выйти из колесницы. Давай подойдем поближе к Зубу.
Я помог ей ступить на траву. Оказывается, в машине она распустила волосы, и они стекали до колен, разделяемые надвое горбом. Она ухватила мою ладонь своею влажной ладошкой и повторила:
— Подойдем к Зубу поближе.
По мере приближения к бумажному барьеру она стала дышать все чаще, начала спотыкаться. Ее шатало из стороны в сторону.
На границе Зоны Содроганий я остановил Марию.
— Дальше нельзя. Сначала страшно гудит в ушах, а двинешься дальше — и бьет в мозг иглами. Может быть, ты знаешь это лучше меня?
— Каждому — свое, — сказала горбунья. — Допустим, для меня граница окажется шагов на двадцать ближе к Зубу. Или еще ближе… Смотри и не двигайся!
Она вырвала руку из моей, сделала шаг, другой, третий… и еще… и еще…
— Мария! Опомнись! Вернись! — завопил я в ужасе и услышал властное:
— Не двигайся! Стой и смотри!
Кинулся было вслед за нею, но ударило иглами в мозжечок и поясницу так, что я опустился на траву, не в силах подняться.
12
Мария приближалась к Зубу Шайтана, и с удалением от меня колдуньи на поверхности скалы все ярче разгорались золотистые и алые прожилки, молниевидные ветви, самосветящиеся лозы, оплетающие всего дельфина.
— Мария! — шептал я в бессилии той, кого уже сокрыла тень Зуба.
Время понеслось скачками.
И луна стала заметно, как исполинский корабль, перемещаться вправо.
И звезды задвигались в небе, переменяя свой вековечный узор.
И слева уже не чернели развалины, а мерцал куполами прекрасный град, и на стене крепостной вились языки пламени в плоских железных чашах, и стражники перекликались, и на холме, в центре града, возвышался белоснежный и невесомый, как дыханье младенца, дворец.
13
Приподнялся над телом Земли живосветный дельфинИ в великом безмолвии медленно ввысь устремился,Весь во гроздьях огней — золотистых, карминных, пурпурных,И луну, воспаривши над градом старинным, на миг заслонил,А когда свет луны снова тронул мне очи —Слился с ночью подъятый Марией небесный скакун.
14
И впал я в спасительное забытье.
15
Очнулся от холода травы и земли. Часы на руке показывали 4.15. Луна скрылась за горами. Бледное пятнышко рассвета проступало на востоке. Голова на удивленье ясная, боль улетучилась. Там, где красовался раньше Зуб Шайтана, остались только звезды на небосклоне.
Я поднялся с мокрой травы и направился туда, уже не опасаясь ничьих и никаких раскаленных игл.
На месте Зуба Шайтана чернела глубокая цилиндрическая яма. Котлован, на дне которого поблескивали лужи.
Пахло озоном, как после грозы.
Я побрел по краю ямы и наткнулся на ту самую яблоню. Сломал сухую веточку, она хрустнула. И тут заметил лежащую у ствола овцу, а несколько правее — орла. Овца потянулась, поднялась на ножки, проблеяла. Я смотрел на вернувшееся из загробного мира животное, ошарашенный. Она подошла к орлу, обнюхала — и кинулась в ужасе прочь — к развалинам древнего города, недавно воскресшего на краткий срок и сызнова обретшего смерть.
Я подошел к царю пернатых, осторожно тронул рукою его головку. Она была холодной, твердой. Я отломал от яблони толстый сук-рогульку, свободной рукою поднял с травы орла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});