Камчатский Декамерон (СИ) - Всеволод Шипунский

Смеркается, и Володя включает фары… «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами!..» Подстать было и у меня на душе… Я думал о том, что не увижу Ирку теперь месяца полтора, а то и два, и мысль эта вызывала невыразимую тоску. Я представлял, как она, отделавшись от гостей, выйдет с сигаретой на площадку и позвонит в мою дверь. Раз, потом ещё раз. Но никто ей не ответит. «Чёрт!.. Где его носит!» — подумает она, и праздник уже будет не в праздник… Через какое-то время она выйдет опять, потом снова. Но моя дверь так и не откроется.

Рядом крутит баранку и весело матерится неунывающий Володя.

— Ну, Дремучий! Ну, мудило! — со смехом начинает он очередную историю из жизни нашего бессменного заведующего обсерваторией Дремучева, бывшего в устах своих подчинённых личностью легендарно-анекдотической. — Поехали, значит, мы на праздники в Большерецк, за уйком, на этом вот газоне. С вечера поехали, с ночевой. Чтоб с утра, значит, его мешками грести. Говорили, что уйка этого там сейчас — ну, до жопы, воды не видно — одна рыба. Да!.. А там мороз уже — я те дам!.. Снегу-у — тра-та-та!.. Ну, на складе спальники ватные получили: новые, чистенькие — класс! Дремучев распорядился… В общем, всё по уму! Да-а… Приехали уже ночью, чайку попили — и спать, в кунге… Мешки спальные тёплые — нормальный ход!.. А я смотрю — Дремучий лезет в мешок прямо в ботинках! Ну, ему и говорят: Борис Степанович, спальники-то чистые, вы бы хоть ботинки сняли. «Ничего!.. — отвечает. — Они у меня НОВЫЕ!..»

Я хохочу от души: очень уж это в духе нашего дурака-начальника.

— А рыбы-то хоть взяли?

— Две наважки, тра-та-та — на жарёху!.. А уёк, мать его, отошёл — в тот день не было…

— Нормально смотались — за триста километров!

— Так бензин-то казённый!..

…Так за болтовнёй, в мерном, усыпляющем урчании мотора и покачивании кабины проходит час, и вот уже ручей, у которого всегда все останавливаются. Где-то на вершине сопки бьёт ключ и стекает вниз, к дороге, под которой для него проложена труба. Володя глушит двигатель, и мы выходим в промозглый сумрак, пьём воду, которая в ключе необыкновенно вкусна, и смачиваем лица, прогоняя сон. «Хороша, сволочь! — говорит Володя. — Особливо с похмелья!» Ну, похмелье-то у него — состояние, так сказать, перманентное. …И вдруг я понимаю, почему его понесло в лес за шестьдесят километров на ночь глядя, хотя мог бы легко поехать и утром: в экспедиции всегда имеется «спиртовое довольствие» — для приборов и прочих «медицинских» целей, — и Володя мой крепко надеется, что у инженера Кашина, которого я должен сменить, что-то осталось. «Алкаш чёртов, — думаю я, но уже как-то беззлобно, по инерции, — такой вечер испортил!»

Я отхожу в сторону и кутаясь в «аляску», замираю во влажной тишине, вслушиваясь в тихое журчание ручья, которое завораживает. Клочковатый туман спускается с сопки и выползает из таинственно чернеющих зарослей, круто уходящих вверх; сквозь него на не совсем ещё тёмном небе видно бледное пятно луны; вокруг уже темно и жутковато. Я цепенею в каком-то трансе растворения в ночной природе, но тут Володя начинает мочиться, шумно выпуская газы, и — всё: «чуйство» оскорблено, магия исчезла! «Так его, болезного! — усмехаюсь я над собой. — Так его, эстетствующего! …Но тебя, Вовик, я тоже достану!»

— Чего тебя понесло-то на ночь глядя? — начинаю я провокацию, когда мы снова трогаемся. — Я думал, с утра — в обсерваторию, подам Дремучеву заявку, получим спирту… И поехали бы, как белые люди!

Володю буквально перекашивает:

— А ты чего, не получил?..

— Когда-а??

Володя начинает как-то странно дёргаться, подобно роботу, которому поступили противоречивые команды: то ли разворачиваться, то ли продолжать движение. Я пресекаю эти колебания:

— Э-э! Ты чего? Вперёд, неразумный брат мой! Только вперёд! Кашин уже который день без хлеба!

— Эх, ё…! Тра-та-та!

— А вообще, ты прав: от этого алкоголя — сплошной вред, — прикалываюсь я.

— Да иди ты! — моего Володю не узнать, лицо убитое. — …А может, у Кашина осталось, — раздумчиво произносит он.

— Ну, это вряд ли! — жестоко рушу я его надежды. — Кашин и сам выпить не дурак. Раньше надо было думать!

Шофёр мой печально замолкает. Ничего, пусть помучается Вовик! На себе почувствует, как кайф ломать.

Отмщённый и умиротворённый, я начинаю задрёмывать, и во сне ко мне снова приходит Ирка… Но всё как-то странно, непонятно, всё происходит именно как во сне… Вижу близко её яркий рот, она курит, выдыхает дым мне в лицо, нечем дышать; её зрачки совсем близко: «Хочешь меня, милый?» Она пьяна и совершенно бесстыдна; вот она уже голая, она в моих объятьях, её крупные груди с тёмными сосками прижаты ко мне; железными пальцами я мну её зад, бёдра, они упруго прогибаются… Чудесный сон, великолепный, но чего-то мне не хватает… Ах, вот! Если смотреть сзади… там, где её бёдра образуют свод… тёмная ложбина… Да, это она, моя цель. Совершенно ясно, что туда нужно проникнуть… Это будет несложно: ложбина эта — сама нежность… Направить инструмент и легко погрузиться… Ну же!! …Да что такое! Тело как деревянное… Ладно, попробуем ещё… Только нужно её наклонить. Беру её за волосы…

Она наклоняется легко, до самой земли, и с неожиданной силой захватывает мои щиколотки… Замечательно! Теперь мы с ней качающийся, шаткий, но нераздельный механизм. Ложбина открывается мне навстречу… Погружаю ладонь в её мягчайшие заросли… Какой шёлк!.. Напряжённый инструмент настойчиво просится туда, в ложбинку, попастись… Тук-тук, можно?…И утонуть в этой нежности… Как можно глубже… И забыть обо всём… Но опять — облом! Проклятье!! «Ну, вот! — разочарованно говорит Ирка. — Приехали!» «Сейчас, сейчас!» — отвечаю я, чувствуя, что сейчас у меня действительно всё получится и — просыпаюсь…

«Что «сейчас»? Приехали! — говорит Володя. — Вон сворот наш». Вокруг глубокая ночь, темнота кабины. Тело затекло, инструмент напряжён до предела: ещё чуть-чуть, и пришлось бы ехать в липких трусах. Слава богу, проснулся вовремя. …А, может, и чёрт бы с ним, пусть бы в липких, зато такой сон бы досмотрел! Эх!

Фары высвечивают дорогу, которая тянется, говорят, до самого Мутновского вулкана, и почти незаметный поворот налево, в лес. А вон вдалеке, кажется, светится и окошко — это наш так называемый полевой стационар. Среди деревьев в свете фар он смотрится мрачноватой избушкой на курьих ножках: два балка на подставках под общей крышей «домиком». Тусклый аккумуляторный свет в окошке дополняет картину. Да и сам Кашин, встречающий нас в шаркающих стоптанных тапках, в меховой безрукавке на сутулых плечах, всклокоченный, небритый (к чему, если он здесь один?), постоянно покашливающий и с вечной беломориной в зубах — типичная баба Яга. Нашему приезду он рад, хоть и сохраняет мрачное выражение лица.