Ели халву, да горько во рту - Елена Семёнова

– У вас, Елизавета Борисовна, все дураки, – нахмурился Владимир Александрович. – У них мужики себя помнят, и в строгости живут! А вы их распустили! Каждое неумытое рыло на барское крыльцо лезть норовит!

– У Муромцевых мужики отродясь досыта не ели. И пусть лучше они со своей бедой ко мне на крыльцо приходят, чем в леса бегут!

– Мужворьё пороть надо, Елизавета Борисовна! Пороть! Прежде то и было, нынче как крепостное право отменили, так и управы не стало!

Допив чай, отец Андроник поднялся:

– Поздно уже. С вашего позволения, Елизавета Борисовна, я вас покину.

– Разумеется, батюшка, как вам будет угодно.

– А я думал, вы нам скажете что-нибудь, – почти вызывающе сказал Владимир Александрович. – Кто прав, по-вашему, я или княгиня?

– Вы меня в мирские распри не мешайте, – отозвался священник. – Я свой выбор давно сделал. Я не с либералами, не с консерваторами, не с Царём, не с бунтарём, а с Тем, Кто сказал «я есмь Истина», не с тем, кто твердит о хлебе насущном, но с Тем, Кто сам есмь Хлеб.

– Я провожу вас, отец Андроник, – вызвался Родион.

– Не стоит, сын мой, я знаю дорогу, – остановил его священник и, благословив всех присутствующих, добавил: – Господь да сохранит вас всех в эту ночь и дарует сон мирный!

– Володя, княгиня, полно вам ссориться, – подал голос Каверзин, когда отец Андроник ушёл, и доктор заметил, что тот сделался ещё бледнее, чем прежде. – Отчего бы и впрямь не развлечься предложенной забавой? Георгий Павлыч, как вы смотрите на это?

– Я не возражаю, – пожал плечами Жигамонт, не вынимая изо рта трубки.

– Помнится, я некогда присутствовал на сеансе у графини Шурановой, – произнёс Каринский. – Явившийся дух был не очень вежлив, и наш почтенный спирит постеснялся повторять его откровения при дамах…

– Что ж, столоверченье, так столоверченье, – махнула рукой Олицкая. – Только, Катя, если твой дух задержится, я уйду. Мне в шесть утра уже надо быть на ногах.

– Мне, если честно, не по нутру эта забава, – сказал Родя. – Спиритизм есть грех.

– Ах, мон ами, какой ты всё-таки педант! – воскликнул Володя. – Просто пренесносный, нудный педант! Это всего лишь забава!

– И всё-таки я не имею желания в ней участвовать, – сказал Родион.

– Я тоже лучше поднимусь к себе, – тихо произнесла Маша. – Мне будет страшно, если дух придёт…

– В таком случае, я провожу тебя, Машенька, – улыбнулся Родя. – Чтобы ты снова не столкнулась с нашим призраком. Спокойной ночи!

– Они правы, между прочим, – заметила княгиня, поглядев вслед сыну и Маше. – Нам мало одного фантома, а вы хотите вызвать на нашу голову ещё одного…

– Может быть, он-то и расскажет нам про первого, – беззаботно рассмеялся Володя.

Все присутствующие заняли места вокруг большого круглого стола. В сплошном мраке, освещаемом лишь стоящей на столе свечой, едва можно было разобрать лица находящихся рядом. Каверзин то и дело утирал испарину, изредка делая мелкие глотки из бокала с вином, захваченного из столовой. Антон Александрович выглядел совершенно равнодушным, точно спал с открытыми глазами, а его брат смотрел мрачно, насупив брови, явно ещё не остынув от стычки с мачехой, также принимавшей участие в «забаве» с усталым и раздражённым видом. Веселился лишь Володя. Алексей Львович отнёсся к сеансу с любопытством, вызванным отчасти ностальгией. Лишь на лице Екатерины Васильевны был написан почти священный трепет. Эта женщина явно верила в то, что делала.

– Возьмёмся за руки, – сказала она. – И, что бы ни случилось, никто не должен прерывать цепь.

«Кажется, скучно всё это будет… – подумал Жигамонт, почувствовавший, что насыщенный день всё-таки утомил его, и едва сдерживаясь, чтобы не зевнуть. – Скорее бы уж закончилось!»

В этот момент в комнате раздался шорох.

– Это он! Он здесь! – выдохнула Екатерина Васильевна. – Кто ты? Назови своё имя!

– А.К., – прошелестело едва слышно. – Смерть зовёт смерть, смерть идёт к смерти, смерть уже здесь, смерть посреди вас, смерть за каждым из вас!

– Это она! Она! – прохрипел Каверзин, хватаясь за горло.

– Чёрт возьми! Включите кто-нибудь свет! – закричал Владимир Александрович.

– Не вспоминай его теперь! – вскрикнула Екатерина Васильевна.

– Дура!

В темноте мелькнула белая фигура, раздался грохот падающей мебели. Вспыхнул свет. Первое, что увидели участники сеанса, это отсутствие Антона Александровича. Стул его лежал на полу.

– Володя, где Антон? – спросила княгиня. – Он сидел подле тебя!

– Мне кажется, Антон Александрович за тем комодом, – кивнул Жигамонт на старинный комод, рядом с которым лежал ещё один уроненный стул и разбитая ваза.

Владимир Александрович решительно подошёл к комоду и вытащил из-за него перепуганного брата.

– Водочки мне, водочки… – шептал тот, едва шевеля дрожащими губами.

– Пьяница! – раздражённо бросила Олицкая.

– Идиот! – с не меньшим раздражением выдохнул князь, чьё лицо сделалось багровым.

Вновь послышался грохот и звон. Все обернулись, и увидели лежащего на полу без движения Каверзина, рядом с ним валялись осколки разбитого бокала, вокруг которых алым, похожим на кровь пятном разлилось вино.

Жигамонт бросился к Борису Борисовичу, и, встретившись глазами с его невидящим взглядом, уже почти безнадёжно пощупал его пульс.

– Что с ним? – тихо спросила побледневшая Елизавета Борисовна.

– Он мёртв, – ответил Георгий Павлович, подбирая осколки бокала…

Глава 2

В рассветный час Москва ещё дремлет, не спеша пробуждаться в отличие от северной столицы, отобравшей некогда её первенство, но и подарившей тем ей счастливую безмятежность. Розоватая дымка окутывает золотистые маковки и шеломы её церквей, разливаясь перламутром по их белым стенам. Сказочно смотрится в такой час Москва! Особенно чудно глядеть на неё с возвышения: с Воробьёвых гор, например. Но совсем не туда направлялся скорым шагом Илья Никитич Овчаров, грызя жёлтыми зубами семечки, насыпанные в карманы старого, чуть ли не до дыр затёртого архалука серовато-зеленоватого цвета. И мало обращал он внимание на московские красоты, погрузившись в свои думы и глядя под ноги.

Илья Никитич направлялся к Бассейне, месту утреннего сбора всех московских дворников. Дворники, как известно, народ знающий. Потолковать с ними всегда полезно. А особливо нужно поговорить с теми, что работают в нужном месте – то бишь в Староконюшенном переулке и по соседству. А уж после можно заняться и «Балканами». Хотя вряд ли по прошествии такого срока кто-нибудь помнит там несчастную Аннушку и её прачку-мать. Недурно было бы ещё свести знакомство с полицейскими чинами. Кто-нибудь наверняка должен помнить дело о жестоком убийстве юной девушки: такие преступления случаются не каждый день. Когда бы дело происходило в родной Коломне, Овчаров нашёл бы нужных людей в считанные дни. Но Москва велика. А, главное, чужда, и не чувствовал в ней Илья Никитич привычной лёгкости.

Дойдя до Бассейни, Овчаров остановился, вглядываясь в суровые лица дворников, перекидывавшихся друг с другом малозначащими словами. Дальнейший план действий ещё не созрел в его голове. Илья Никитич, вообще, редко составлял какой-либо план, предпочитая действовать по обстоятельствам. Внезапно кто-то тронул его за плечо. Овчаров обернулся и увидел дворника средних лет с тёмными, несколько растрёпанными волосами. Илья Никитич мгновенно оценил его белоснежный фартук и новые, блестящие сапоги, при взгляде на которые Овчаров невольно покосился на свои, истоптанные и грязные. Дворник, между тем, изучающе смотрел на него любопытными бирюзовыми глазами.

– Тебе чего, борода? – спросил Илья Никитич.

– Мне-то ничего, мил человек. А, вот, почто ты тут огинаешься? Али ищешь что?

– Да с чего ты взял? Вот, привязался!

– Ищешь-ищешь, – уверенно сказал дворник. – Ты откулешний будешь-то?

– Почём ты знаешь, что я приезжий?

– А своих я знаю, а тебя впервой вижу. Физиомордия у тебя не московская.

– Ходила к дьяку попадья… Прям-таки всю Москву знаешь? – недоверчиво усмехнулся Овчаров.

– Всю – не всю, а уж кого надо знаю. Так что ищешь-то ты, мил человек? Сказывай уж. Авось, я знаю.

– Ну, когда ты, брат, всю Москву знаешь, так, чем чёрт не шутит, может, и поможешь мне, – задумчиво произнёс Илья Никитич. – Не знавал ли ты некой мадам Ульбрехт, что держала швейную мастерскую на Староконюшенном?

– Куда хватил! – удивился дворник. – Она уж скоро лет двадцать, как из Москвы не своею волей выбыла. Небось, бесу душу давно отдала.

– Отчего ж бесу, а не Богу?

– А не для Господа Бога этакие души. Что тебе, мил человек, в сей даме?

– А работала у ней девушка. Аннушкой звали. Может, слыхал?

– Слыхивал, – кивнул дворник. – Значит, ты той тёмной историей антиресуешься?

– Любопытствую, – подтвердил Овчаров. – Ты, борода, вижу, и впрямь всё тут знаешь. Так, может, подскажешь, с кем я об том деле потолковать могу?