Кузница милосердия - Алексей Смирнов

Я оправдывался, говоря, что писал под диктовку заведующей, но он не слушал, и был прав. Копирайт оставался за мной.

Таких вещей я не прощаю.

Отомстил. Сделал своим документальным героем. А моим героям приходится несладко.

Козы и катыши

Однажды мне прописали гомеопатические горошки. Несколько наименований.

Хавать их почему-то стыдно.

Хотя я давно примирился с существованием гомеопатии. Вообще, я думаю, что в нее поверит любой, кому случалось похмеляться, потому что эффект подобия получается очень мощный.

Лет десять назад я даже пробовал учиться гомеопатии. Я тогда, оголодавший в поликлинике, хватался за все - за иглы, за сексопатологию: авось, пригодится. Черта с два, ничего не пригодилось. И за гомеопатию тоже схватился.

Ходил на дом слушать бесплатные лекции старейшего гомеопата Питера. Была такая старушка, очень милая, устраивала чтения и слушания из чистого альтруизма. Правда, с головой у нее уже было не очень. Один раз я пришел, а у нее все лицо разбито, словно отбуцкали. Но она, конечно, просто упала на улице, как это бывает со старыми людьми.

Никаких тайн она не открывала. Просто читала про всякие снадобья из книг, которых у нее было полным-полно.

Я все записывал, но к записям так ни разу и не вернулся. Все, что запомнил, это один симптом: "Козы".

- Бывают козы, - строго говорила старушка, глядя поверх очков.

Это в смысле козявки.

Гомеопатом я не стал, но искра запала. Меня только одно смущает: у всех этих катышей одинаковый вкус. Что мешает насыпать их из одного мешка, как крупу?

Малый Апокалипсис

Я уже как-то писал, что при советской власти о людях, как ни странно, заботились больше.

Все и всех волновало. Как он там? Что делает? Чем дышит? Не разложился ли?

Помню случай, совершенно немыслимый в наше время.

Я работал в поликлинике; год, если не путаю, был не то 88-й, не то 89-й. Повадился ко мне на прием один тип черт-те с чем. Не то он ударился головой, не то простудил себе шею - неважно. Главное, что он ходил и ходил. И весь был какой-то смурной, но прицепиться не удавалось. Болезнь его казалась неизлечимой, но я не расстраивался: гнал, да гнал ему больничный.

На четвертой неделе моя начальница, которая эти больничные продлевала, не вытерпела. А он как раз не явился почему-то. Призвала она меня к себе и строго приказывает: едем.

Так, прямо с приема - она со своего, я со своего - мы и поехали, к великому унынию очередей. Это было названо активным посещением на дому.

Вышли, как сейчас помню, из машины во двор. На улице я всегда себя чувствовал неуютно в халате, зато начальнице - хоть бы хны. Не только в халате, но и в чепчике, с мерой в руке, очень суровая. Поднялись к больному, дверь не заперта, он лежит на диване. Мы показались ему белыми ангелами смерти, что, в общем, соответствовало действительности.

У стены в его комнате стоял невиданный агрегат. Мне никогда не встречалась емкость для браги под потолок ростом. С краном. На треть опустошенная.

- Постойте, постойте, - захрипел он.

Мы вышли.

Возможно ли нынче такое участие? Не верится. Никто не посетит, не отругает, не выпишет на работу.

Семь колец пещерным гномам

20-е января. Может быть, 21-е. Или 17-е.

Стандартный однокомнатный гоблинарий.

Следы обоев на стене.

Вызвана лечебно-профилактическая бригада.

Из комнаты выползают люди, человек 20 - чтобы освободить место. Кто-то ходит, кто-то нет. Кого-то выносят. Больного и вовсе не видно, его накрыли единственным в дому одеялом. Он там лежит тихонько.

Доктору все интересно. Что это, дескать, за люди вокруг?

Люди, выясняется, празднуют Новый год.

- Чем же празднуете?

- Вот - "Льдинка", даже семьдесят второй портвейн есть, вместо шампанского.

- А что больной? - строго, с каменным лицом спрашивает доктор. Выпивает? - (как бы в уточнение такое).

У больного, оказывается, случились судороги с похмелья.

Доктор:

- А-а... Ну и на хуй его.

Тут вылезает вредная бабка-синяк, лет 25-ти. С подковыркой:

- А у меня вчера муж умер. А вы не успели!

- Ну и хуй с ним.

- Как это - хуй? Мы с Нового года уже семерых похоронили!...

Мой дельтаплан

Я настороженно отношусь к отчаянным людям, любящим риск и берущим города своей смелостью.

Один такой маленький город, именем Сестрорецк, был взят подобного рода смельчаком.

Погода не располагала к подвигам - а может быть, совсем наоборот, очень располагала. Был конец ноября, штормовое предупреждение, мокрый снег. За окнами - кромешная тьма, ветер и стужа. А перед окнами - я, мыкавшийся на дежурстве.

Я всегда знал, что без крайней нужды, без вызова, в приемник спускаться нельзя, потому что сразу найдется занятие. Но делать было совершенно нечего, читать не хотелось, играть в "Цивилизацию" надоело, и я спустился. Без дела, разумеется, не остался.

Смельчак ворвался на дельтаплане в самую гущу бушевавшего подлеска. Супермен проломил себе череп и сломал пятки. От него сильно пахло недорогим ракетным топливом.

По поводу черепа он не особенно переживал, и правильно, а вот о пятках сокрушался. "Кабы не ноги, - канючил он, - встал бы и пошел домой".

Утром я отправился к начмеду докладывать о происшествиях.

Я говорил, а тот доброжелательно кивал.

- Да, - сказал я в конце, - вот еще дельтаплан...

Лицо начмеда побагровело, кулак врезался в стол:

- Как?!... Опять дельтаплан?...

Фарид и Вольков

В каждом институте среди ученых и педагогов найдется зоологическое чудовище. Обычно их несколько, а у нас вообще было много. Одним таким чудовищем был акушер Волков, состоявший в чине доцента.

Это его я рисовал рождающимся через чугунный таз в помойное ведро.

Он был маленький, коренастый, насупленный, с гитлеровскими усиками. Колпак надвинут по брови. Нижняя губа выпячена. Не соображал ничего. Однажды выступал с докладом перед опытными докторами, и матушка моя там была. Так она его только что не выматерила, а он лупал глазами, и все ему по сараю. Доложил, что перевел роженицу с отошедшими водами в дородовое отделение, потому что, дескать, нет схваток. Ну, нету и комментариев.

Зато он назубок знал биомеханику родов. Это очень сложный предмет, сплошная стереометрия с углами да разворотами. Никто не мог толком этого запомнить. Волков лютовал, носил с собой искусственный женский таз и "куклу-аркашку", которая погрязла в бесчисленных инкарнациях. Меня зарезал, и других тоже убивал.

Его очень боялся наш иностранец, Фарид из Туниса, похожий на фотогеничную обезьяну. Фарид работал в Тунисе барменом, и совершенно непонятно, зачем он приехал в 1-й медицинский институт. Один верзила из будущих, но в итоге не состоявшихся, докторов регулярно притискивал его, имитируя совокупление. Фарид бился, таращил глаза и восторженно верещал.

"Кто будет принимать? Вольков?" - дрожал Фарид.

Сидим мы с ним, стало быть, в коридоре, ждем пересдачи. Гадаем, как всегда: кого пришлют.

"Вольков придет", - говорю я Фариду. Пугаю.

Тот прикрывается локтями, округляет рот, суеверно бормочет:

"Ох, Вольков, Вольков".

И тут верно: идет сам Вольков, не глядя ни на кого, с тазом и "аркашкой" в руках.

Фарид потом не стал доучиваться, махнул рукой. Уехал обратно в свою африканскую рюмочную.

Социальный дарвинизм

Отчим мой - невропатолог настолько продвинутый, что лечит не только людей, но и зверей. Бывают же безвыходные ситуации, правда? Он разберется в ком угодно, и если ему не носят хомяков, то это лишь потому, что не знают, что можно нести.

Однажды к нему доставили шимпанзе с подозрением на менингит.

И все состоялось чудесно.

Безотказный отчим взял молоточек, стукнул человекообразное по колену.

"Гу! Гу! Гу!" - заухал шимпанзе, отдергивая ногу и выпучивая глаза.

Этим он лишний раз подчеркнул свое человекообразие. Очень многие пациенты делают то же самое. Причем заранее не угадаешь, кто заухает, всегда приятная неожиданность.

Варангер-фьорд

Военного доктора из меня так и не вышло, хотя государство очень старалось и даже оплатило мне билет в Североморск, чтобы я развивался. Туда даже пригнали радиоактивную лодку "Комсомолец", но припозднились, и я уже успел свалить. Целый месяц нам читали разные лекции, которые на деле мне нисколько не пригодились. Мне совершенно напрасно рассказывали про отравление компонентами ракетных топлив и декомпрессионную болезнь, не говоря уже о сортировке санитарных потерь. Оказалось, что вынужденное бездействие бывает куда полезнее. Месяц прошел, и меня отправили на практику. Кто-то решил, что наилучшего опыта я наберусь у норвежской границы, в микроскопическом местечке под названием Лиинахамари, где Варангер-фьорд.

Явившись, я увидел в заливчике тройку доисторических подлодок. Улыбаясь, я отрапортовал майору медицинской службы, что являюсь начальником медицинской службы надводного корабля. "А у нас таких нет", - майор улыбнулся в ответ и развел руками. После чего списал меня в гарнизонную поликлинику, на амбулаторный прием. Желающих показаться мне не было, хотя слух о серьезном докторе из самого Питера разлетелся быстро: спешите! всего несколько представлений! всю смену на арене. Мне удалось сделать одно доброе дело и уложить в больницу города Никель одного бедолагу с радикулитом, которого третий месяц гробили анальгином. Сегодня, правда, оглядываясь на свой больничный опыт, я начинаю сомневаться, что поступил правильно. Больница Никеля почему-то не внушает мне особого доверия.