Доктор Джекил и мистер Холмс - Лорен Эстелман

– А расточительность?

– Одежду Хайд предпочитает дорогую, что, соглашусь, навряд ли является признаком беспечных трат. Однако когда я покопался в его мусорной корзине и обнаружил, что этот тип выкинул две совершенно новые, хотя и запачканные шелковые сорочки, совершенно не позаботившись отнести их в прачечную, то склонился к мысли, что он порядочный мот.

– Да, это представляется довольно простым. А что насчет его предпочтений в женщинах и развлечениях, а также королевского образа жизни?

– Что касается женщин, то сорочки, которые Хайд выбросил, были перепачканы двумя разными оттенками помады – оба можно купить в любой из дешевых лавок для женщин возле порта. Я изучил множество различных типов косметики, используемой прекрасным полом, и даже забавляюсь идейкой написать однажды монографию на эту тему. Пристрастия Хайда в развлечениях я также отнес к низким после того, как нашел в корзине не менее девяти корешков билетов в один из наших сомнительных театров-варьете на Бакс-Роу. Человеку, возвращающемуся туда вновь и вновь, должно нравиться то, что он смотрит. Ну и об образе жизни: это очевидно из того, как небрежно относится Хайд к своему гардеробу, а также из того, что он постоянно снимает деньги со счета в банке, дабы удовлетворить свои потребности.

– Остаются его рост, косолапость и любимый табак.

Холмс улыбнулся.

– Да ладно вам, Уотсон. Вы, несомненно, сообразили, что только низкорослому человеку будет удобно в одежде размера Хайда. И вы не могли не заметить, что подошвы его обуви более остального стерты по внешним краям мысков, что говорит об отклонении стоп.

Я покраснел от смущения.

– Представьте, Холмс, я этого не заметил, хотя и должен был. Ну а табак?

– Плиточный, или моя монография о распознавании табачных сортов по виду пепла написана впустую. Зеленовато-серые остатки, которые я нашел под кромкой ковра, могут быть только от него. А это еще что такое, черт побери!

Причиной сего восклицания послужило драматическое появление в пивной одинокой фигуры – очень маленького мужчины, едва ли не карлика, в смокинге вкупе с начищенным цилиндром и накидкой на алой подкладке, которая развевалась сзади, пока он стремительно шел от двери, а затем обвисла вниз, когда незнакомец остановился посреди зала, сжимая трость и бросая по сторонам яростные взгляды. У него были крупная голова и худое волчье лицо, отмеченное расширенными ноздрями и бровями, воспарявшими над переносицей подобно крыльям летучей мыши и исчезавшими в тени полей шляпы. Помимо этих черт, лицо незнакомца было вполне заурядным – за исключением того, что я по какой-то неведомой причине возненавидел его с первого же взгляда.

Мне нравится думать о себе как о человеке, ни в коем случае не идущем на поводу у собственных эмоций. Но тут, увы, придется со стыдом признаться: как скорбное лицо Дж. Дж. Аттерсона завоевало мою симпатию еще даже до того, как адвокат изложил свою проблему, так и вид этого незнакомца возбудил во мне странную ненависть; ничего подобного я не ощущал с тех пор, как три года назад пуля из винтовки гази едва не отняла у меня жизнь в битве при Майванде. То была какая-то первобытная эмоция, не имеющая ни малейшего разумного основания и именно поэтому столь непоколебимая.

– Где преступники? – взревел коротышка.

Несмотря на громкость, голос его звучал как неприятный пронизывающий шепот, словно по заржавевшей стали водили напильником. Все посетители пивной уставились на него. Его убийственный взгляд прочесывал зал, пока не упал на Холмса и меня, и блеск его глаз тут же стал еще более угрожающим.

– Вот они, проклятые негодяи!

В два прыжка незнакомец оказался у нашего стола. Минуту он стоял, напряженно переводя взгляд с меня на Холмса и с шумом выпуская воздух из изогнутых ноздрей.

– Кто из вас вожак? – с вызовом бросил он.

– Вы, я полагаю, Эдвард Хайд? – сказал Холмс, поднимаясь. Он возвышался над пришельцем едва ли не на полметра.

– А, так это ты! – Карлик осторожно отступил на шаг, поигрывая тростью как дубинкой. У него были короткие руки, мускулистые и покрытые волосами; они напомнили мне, если уж приводить для сравнения еще одно животное, обезьяньи лапы. – Ты и твой сообщник сегодня ночью заходили в мои комнаты без разрешения, и не пытайся этого отрицать. Я почувствовал запах сгоревшего масла. Когда я поставил свою хозяйку перед фактом, она раскололась и все рассказала. Старуха подробно описала вас обоих и сказала, что вы ушли в этом направлении.

– Я – Шерлок Холмс, а это мой друг и коллега доктор Джон Уотсон. Мы уже давно жаждем познакомиться с вами, мистер Хайд. Не присоединитесь ли к нам за виски с содовой, пока мы не обсудим все как джентльмены?

– Как джентльмены? Да вы простые взломщики! Сэр, я требую сатисфакции! – Он поднял трость.

Я вскочил на ноги, готовый встать на защиту своего друга. Холмс покачал головой и махнул мне рукой.

– Спасибо, Уотсон, но я вполне справлюсь сам. – Он принял боксерскую стойку.

Какую-то мучительную минуту мне казалось, что эти двое действительно сцепятся. Раздался скрежет стульев, это сидевшие рядом посетители стали покидать свои столы. А возле нашего Холмс и Хайд готовы были наброситься друг на друга, словно драчливые бараны. Но прежде чем хоть один из них успел сделать какое-то движение, из-за стойки уверенными шагами подошел Штюрмер с полуметровым обрезком кия, налитым с одной стороны свинцом, и что есть силы вдарил им по столу между противниками. От взрывоподобного грохота оба так и подскочили на месте.

– Я сказал: никаких драк! И видит бог, я не шучу! – От раскатистого голоса немца даже стаканы задребезжали. Он перехватил мой взгляд. – Забирай своего друга и уходи. Я задержу Хайда, пока вы не скроетесь из виду. Что будет потом, меня не касается. Schnell![5]

Повторять дважды хозяину пивной не пришлось. Мы с Холмсом схватили свои шляпы и трости и устремились к выходу, пока Штюрмер при помощи дубинки удерживал взбешенного Хайда.

– Теперь вы можете оценить мою предусмотрительность, старина, – заметил Холмс, когда мы сели в кэб, поджидавший за углом. – Когда намереваешься совершить преступление, хорошо спланированный побег – уже само по себе вознаграждение.

То была последняя попытка придать нашей ночной деятельности легкомысленный характер. По дороге домой знаменитый сыщик погрузился в глубокую задумчивость.

– Здесь замешаны темные силы, Уотсон, – изрек он, вперив взгляд в окружавший кэб сумрак.

Я не ответил, ибо пытался, применяя методы своего друга, разобраться, чем вызвана моя собственная, прямо скажем, удивительно примитивная реакция на личность Эдварда Хайда. Его наглые угрозы не имели к этому ни малейшего отношения, поскольку мое крайне негативное мнение об этом человеке формировалось прежде, чем я узнал, кто он такой и на кого обращен его гнев. Как я ни старался, мне удалось лишь вспомнить следующий детский стишок, который до этой ночи мне казался полнейшей чушью, но теперь обрел глубочайший смысл:

Я не люблю вас, доктор Фелл,Причин чему не усмотрел;То знаниям моим предел:Я не люблю вас, доктор Фелл[6].

IV. Глухие стены и ореховая морилка

– Во всяком случае, мы не умрем с голоду, – объявил мой товарищ, стоило нам вернуться домой и зажечь газовую лампу. – Миссис Хадсон – настоящее сокровище среди хозяек.

Причиной его похвалы послужил ужин из холодной птицы, выставленный в наше отсутствие на буфете. Мы принялись за еду, запивая ее бургундским вином – это была не та ночь, в которую можно было насладиться более мягким воздействием портвейна, – и какое-то время ужинали молча. Наконец я спросил:

– И что теперь, Холмс?

– Спать, – ответил он. – Нужно как следует выспаться, ибо завтрашний день обещает быть весьма напряженным для нас обоих. Вы, например, – если мои советы чего-то стоят – нанесете визит в свой клуб и возобновите старые знакомства. Вы слишком долго там не были, Уотсон.

– А чем займетесь вы?

– А я как только смогу обеспечу работой городских извозчиков и посещу банк, архив, Скотленд-Ярд и прочие места, пытаясь разузнать историю жизни Эдварда Хайда, известного гуляки и наследника состояния Джекила. Как говорится, «знай врага своего», Уотсон, ибо мы, несомненно, нажили в его лице врага.

– Но состояние вашего здоровья… – начал было я.

– …Ничуть не ухудшится от бодрой прогулки по Лондону, – закончил он. – Вы ведь, Уотсон, вечно браните меня за то, что я не делаю физических упражнений. Это пойдет мне на пользу.

– При условии, что вы не перестараетесь.

– Мой дорогой друг, меня изнуряет именно бездеятельность. – Холмс поднялся из-за стола. – Ну, пора в объятия Морфея, и весьма надеюсь, что ко времени нашего следующего разговора мы уже будем располагать прочным фундаментом сведений, на котором сможем выстроить кое-какие устойчивые заключения.