И в сердце нож. На игле. Белое золото, черная смерть - Честер Хаймз

Прочих загнали в «коровник» в подвале и выводили по четыре человека.

Вид покойника и поездка в полицейском фургоне выбили хмель из многих голов. Усталые разноцветные лица мужчин и женщин выглядели под прожектором зловеще, словно африканские военные маски.

После того как записывались их имена, фамилии и адреса, сержант Броди задавал обычные в таких случаях вопросы безучастным полицейским голосом:

— Не ссорился ли кто-то на поминках? Не дрался? Никто при вас не упоминал Вэлентайна Хейнса? Кто из вас видел, как уходил Чарли Чинк Доусон? Когда? Один или нет? Когда ушла Дульси? До него или после?

Кто из вас видел, как уходила Дульси Перри? До того или после того, как вернулся преподобный Шорт?

Сколько времени прошло между возвращением преподобного Шорта и тем, когда все пошли посмотреть на корзину? Минут пять? Больше? Меньше? Кто-нибудь уходил в этом промежутке? Были ли у Вэла враги? Никто не питал к нему злобы? Не было ли у него неприятностей?

Среди задержанных было семь человек, не присутствовавших на поминках. Броди поинтересовался, не видели ли они, как кто-то падал с третьего этажа, не проходил ли кто-то мимо этого дома, не проезжал ли на машине. Никто ничего не видел. Все клялись, что были дома в постелях и вышли на улицу, лишь когда приехали полицейские.

— Никто из вас не слышал никаких выкриков? — продолжал допрос Броди. — Не слышали ли шума машины? Или вообще каких-то подозрительных звуков.

Ответы на все эти вопросы были отрицательными.

— Ладно, — прорычал он. — Все вы крепко спали сном праведников, видели во сне ангелов небесных, ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаете. Отлично…

Каждому из допрашиваемых Броди предъявлял нож, извлеченный из тела убитого. Никто его не опознал.

В промежутках между вопросами и ответами было слышно, как скрипит перо стенографиста, изводящего лист за листом.

Когда вводили очередную группу, содержимое карманов каждого вываливали на стол. Сержанта интересовали только ножи. Если лезвие оказывалось длиннее двух дюймов, разрешенных законом, он вставлял их в ложбинку между крышкой стола и верхним ящиком и легким нажатием ломал их. По мере того как допрос продолжался, в ящике росла горка сломанных лезвий.

Покончив с последней группой, Броди взглянул на часы.

— Два часа семнадцать минут, — подвел он итог, — а выяснил я всего-навсего, что в Гарлеме живут столь респектабельные люди, что руки у них всегда чистые.

— А что вы ожидали? — спросил Гробовщик. — Что кто-то возьмет да расколется?

— Мне прочитать стенограмму? — спросил стенографист.

— Ну ее к черту. В отчете коронера сказано, что Хейнса убили там, где и был обнаружен его труп. Но никто не видел, как он туда прибыл. Никто точно не помнит, когда Чинк ушел из квартиры. Никто не знает, когда ушла Дульси. Никто точно не может сказать, выпадал преподобный Шорт из окна или нет. Ну, можно в это поверить?

— Почему бы нет, — сказал Гробовщик. — Это Гарлем, а в нем всякое бывает. Гарлемцы совершают нелепые поступки по самым невероятным причинам.

— Мы, гарлемцы, готовы поверить во что угодно, — сказал Гробовщик.

— Вы надо мной не смеетесь?

— Нет, просто пытаемся объяснить вам, что эти люди не такие простачки, — сказал Гробовщик. — Вы хотите найти убийцу? Отлично. Я верю, что это мог сделать любой из них, только вот надо найти улики.

— Ладно, — вздохнул Броди. — Давайте сюда Мейми Пуллен.

Гробовщик ввел в комнату Мейми Пуллен, поставил свободный стул у стола так, чтобы она могла опереться на него рукой, а также повернул прожектор, чтобы тот не бил в глаза.

Первое, что бросилось в глаза Броди, — это черное шелковое платье, шлейф которого волочился по полу, — форма хозяек публичных домов в двадцатые годы. Затем его взгляд упал на мужские ботинки, видневшиеся из-под платья, остановился на платиновом кольце с брильянтом в два карата на ее скрюченном коричневом пальце, потом задержался на белом яшмовом ожерелье, опускавшемся почти до пояса, с черным ониксовым крестиком. Затем сержант уставился на коричневое старое морщинистое лицо, на котором страх и горе оставили свой след, на стянутые в пучок прямые седоватые волосы.

— Это сержант Броди, тетушка Мейми, — пояснил Могильщик. — Он должен кое-что у вас спросить.

— Здравствуйте, мистер Броди, — сказала она, протягивая через стол свою узловатую правую руку без колец.

— Скверное дело, — отозвался сержант, пожимая руку.

— Смерть одна не ходит, — отозвалась Мейми. — Так было всегда. Умирает один, потом другой и так дальше. Похоже, так угодно Всевышнему. — Затем она подняла голову, чтобы взглянуть на полицейского, который был с ней так учтив, и воскликнула: — Господи, да это же маленький Джонс! Я помню, когда ты еще мальчишкой бегал по 116-й улице. Я не знала, что это тебя зовут Могильщиком.

Могильщик смущенно улыбался, словно мальчишка, которого застали, когда он воровал яблоки.

— С тех пор я маленько вырос, тетушка Мейми…

— Как бежит время! Как говорил Большой Джо, его не догонишь. Тебе сейчас лет тридцать пять.

— Тридцать шесть. А это Эд Джонсон, мой партнер.

Гробовщик вышел из укрытия. Мейми чуть не ахнула, увидев его лицо.

— Боже, что… — начала она и осеклась.

— Один подонок плеснул мне в лицо кислотой, — сказал Гробовщик, пожимая плечами. — Профессиональный риск, тетя Мейми. Я как-никак полицейский. Без этого нельзя…

— Я помню, читала об этом в газетах, только не знала, с кем именно это случилось. Я все больше сижу дома. Выходила только с Джо, но теперь вот его не стало… — Затем она добавила с чувством: — Надеюсь, того, кто это сделал, посадили в камеру, а ключ выбросили.

— Его давно похоронили, — буркнул Гробовщик.

— Эду пересаживают кожу с бедра, — пояснил Могильщик. — Но на это нужно время. Не меньше года, говорят.

— Ну а теперь, миссис Пуллен, — твердо сказал сержант, — я бы хотел услышать от вас, что же произошло в вашей квартире вчера вечером, а точнее, сегодня утром.

— Расскажу, что знаю, — вздохнула она.

Когда она закончила свой рассказ, сержант сказал:

— Ну что ж, по крайней мере, теперь хоть понятно, что произошло в вашем доме после возвращения преподобного Шорта и до того, как обнаружили труп. Кстати, как по-вашему, он действительно выпал из окна спальни?

— Ну да. А то зачем же ему было говорить, что он выпал, если бы он никуда не выпадал? Да и как он мог оказаться за дверью? Разве что выскользнул незамеченным.

— Но вам не кажется это странным? Выпал из окна третьего этажа…

— Ничего странного, сэр. Он человек болезненный, и у него еще бывают трансы…

— Он эпилептик?

— Нет, религиозные трансы. Его посещают видения…

— Какие?

— Да всякие! Он рассказывает о них в своих проповедях. Он вылитый пророк, Иоанн Богослов.

Сержант Броди, будучи католиком, ничего толком не понял, и Могильщик стал объяснять:

— Иоанн Богослов — пророк, который видел семь завес и четыре всадника Апокалипсиса. Гарлемцы очень уважают святого Иоанна. Это единственный пророк, который в своих видениях увидел выигрышные номера. Апокалипсис — это Библия гадалок и предсказателей, — добавил Могильщик.

— И не только это, — возразила Мейми. — Святой Иоанн видел, как прекрасен рай и как ужасен ад.

— Хорошо, но вернемся к убийству. У Чинка были какие-то основания пытаться убить преподобного Шорта, — спросил Броди, — кроме того, что тот был пророком?

— Нет, сэр, абсолютно никаких. Просто от падения у преподобного помутилось в голове и он не очень соображал, что говорит.

— Но до этого у них с Чинком, кажется, была ссора?

— Да никакая это не ссора. Просто преподобный и он не сошлись во взглядах на тех, кого я пригласила на поминки. Но это вообще-то не их дело!

— А что за раздоры были между Дульси и Шортом?

— Да ничего особенного. Просто преподобный считает, что Дульси надо беречься от греха, а она постоянно его осаживает. Но я-то думаю, что он тайно в нее влюблен и очень этого стесняется, ведь он как-никак проповедник, а она замужняя женщина.

— В каких отношениях преподобный был с Джонни и Вэлом?

— Они уважали намерения друг друга — вот и все.

— Сколько времени прошло между уходом Дульси и вашим заходом в спальню?

— Да нисколько! — уверенно отвечала Мейми. — Она еще не успела спуститься.

Броди задал еще несколько вопросов насчет гостей, но ситуация с Вэлом не прояснилась.

Тогда Броди зашел с другой стороны:

— Вы не узнали того, кто звонил вам, когда вы уже увидели покойника?

— Нет. Голос был далекий и невнятный.

— Но так или иначе звонивший знал, что в хлебной корзине лежит труп?

— Нет, все было не совсем так. Тот, кто звонил, и словом не обмолвился насчет Вэла. Он говорил о преподобном Шорте. Он видел, как выпал из окна преподобный, и решил, что он помер. Потому-то он и позвонил.