Тайна поповского сына - Федор Зарин-Несвицкий

— Не трошь его, не трошь, — послышались угрожающие голоса.

— Майор, — дрожащим голосом, на плохом немецком языке, заговорил Артемий Никитич, — отпустите этого несчастного. Вы видите, в каком настроении крестьяне. Не доводите их до крайности.

— Извольте молчать, — резко перебил его Брант, — я им покажу настроение. Солдаты, целься.

Солдаты приставили к плечу ружья. Толпа шарахнулась, как один человек.

— Ни слова! — махая руками, кричал Брант. — А то, — и он указал на солдат.

Толпа застыла.

— Отставь! — скомандовал Брант, и солдаты опустили ружья к ноге.

Наступила тишина, только с реки, куда поволокли Архипа, доносились отчаянные крики о помощи.

— Прекратите, довольно, — снова заговорил Артемий Никитич, обращаясь к Бранту, — не озлобляйте народа.

Брант взглянул на угрюмые лица крестьян, и их выражение, должно быть, и ему показалось зловещим.

Он понял, что если эти несколько сот людей, хотя и безоружных, но решительных и озлобленных, бросятся на них, то, пожалуй, его людям придется плохо.

— Карошо, я не жесток, довольно, — проговорил он. — Маленький урок есть.

Он махнул рукой и послал к реке солдата, тот побежал бегом.

Кочкарев сел рядом с приказными.

— Что ж теперь будет? — спросил он.

— Придется скот забирать, — ответил один из них. — Что еще с них взять-то… До города недалеко, а там уже есть и покупщик.

— Кто же? — спросил Артемий Никитич.

— А купец Стрекалов. Он, почитай, весь скот в воеводстве скупает. Воевода и полковник уже с ним поладили.

— Но что же они будут делать без рабочего скота, — воскликнул Кочкарев, указывая на крестьян. — Ведь они с голоду помрут.

Приказные с равнодушным видом пожали плечами.

Кочкарев схватился за голову.

— Душегубы, — пробормотал он.

Но что мог он сделать? Теперь только об одном он думал, как бы предотвратить кровопролитие, как уговорить крестьян не сопротивляться. На сердце его лежал камень. Ни одна такая «экзекуция» не кончалась благополучно.

«Да будет воля Божия!» — подумал он.

Брант обратился к нему и сказал, что его присутствие уже не нужно и что если он хочет, то может спокойно отправляться домой. К этому немец добавил, что беспокоиться нечего, что он не позволит никого обидеть и никого не накажет, конечно, если эти «канальи» не окажут сопротивления…

Но Кочкарев ответил, что предпочитает оставаться здесь и надеется, что при нем будет меньше недоразумений. И остался.

В помещичьем доме уже, конечно, знали, что в Артемьевку пришла «экзекуция», чтобы успокоить домашних, Кочкарев попросил Сеню, все время не отходившего от него, сходить в дом и предупредить, что Артемий Никитич не скоро вернется, а на всякий случай, чтобы все в доме было готово для приема гостей. Он все еще не терял надежды как-нибудь отложить «экзекуцию», затащив к себе немца и приказных, подпоив их, сделав им кое-какие подарки.

— А кстати, Сеня, — тихо добавил он, — что я тебе посоветую. Возьми ты с собой, что там есть у тебя в сарайчике, и свези ко мне. Подальше от греха, право. А еще возьми с собой и мать свою. Стара она, а тут, Сеня…

И он выразительно взглянул на крестьян…

— Спасибо, Артемий Никитич, спасибо, — горячо поблагодарил его Сеня.

— Так иди же.

Сеня отправился, не теряя времени. На него никто уже не обращал внимания. Он отыскал стоявшую в толпе баб, в сторонке, Арину и передал ей слова барина.

— Как же это, Сеня, — растерянно говорила она, идя домой за сыном, — сам боярин говорит, что беда может быть, и сам же гонит отсюда. А коли и впрямь пришли эти самые разбойничать, так на кого ж я дом-то оставлю, тут они похозяйничают, всю рухлядь растащут. Нет, Сенюшка, — жалобно причитала старушка, — ты как знаешь, воля твоя, а я останусь. Сам посуди: две штуки холста, телогрейка меховая, что боярыня подарила…

— Эх, матушка, — с досадой прервал ее сын, — до холста ли тут? Коли все запалят, все равно не спасешь. Ну, иди, иди, торопись.

Придя домой, Сеня взял ручную тележку, чем сейчас же воспользовалась Арина и положила на нее холст, телогрейку, хотела еще положить кое-что из посуды, но Сеня решительно отказал.

— Тогда не хватит места для моих вещей.

— Ну, иди, Сеня, я сейчас догоню тебя, — сказала Арина.

Сеня подъехал к сарайчику, вынес уже запакованный ящик, в котором помещалось все его будущее, как он думал, и уложил его на тележку.

Действительно, Арина скоро догнала его. Но он ахнул, увидев ее. Несмотря на палящий зной, она надела на себя длинный, потертый овчинный тулуп. В левой руке она держала икону, в правой хворостину, которой гнала бежавших перед ней с визгом свинью и трех поросят.

— Ну, вот, — заговорила она, запыхавшись, — теперь все, теперь можно идти. А там уж, что осталось, Господь с ним.

Сеня ничего не ответил. Но чувство мучительного стыда, обиды за свою бедность и еще новое, до сих пор неведомое тяжелое чувство охватило его, когда он подходил к усадьбе.

Чтобы войти в ворота, надо было обогнуть сад. А около сада, на берегу, на своем любимом месте сидела Настенька и рядом с ней блестящий гвардеец.

Сеня готов был провалиться сквозь землю.

И действительно, их странная процессия невольно вызывала обидный смех, соединенный с жалостью: визжащие и разбегающиеся во все стороны поросята и громко хрюкающая свинья, и эта женская смешная фигура, бросающаяся за ними и вправо и влево, размахивая хворостиной, с криком:

— Ну, родненькие, ну, беленькие!..

И длинная худая фигура Сени, в разорванном во время борьбы кафтане, в неуклюжих сапогах, с тяжелой, самодельной тележкой.

Низко опустил свое пылающее лицо поповский сын и свернул к саду, не смотря в ту сторону, где сидела Настенька.

Они были довольно далеко от него. И он не знал, послышался ли ему веселый насмешливый смех или это было на самом деле.

VI

АРТЕМЬЕВКА В ОГНЕ

Марья Ивановна страшно встревожилась, когда Сеня передал ей то, что происходит в Артемьевке.

Она уже знала о прибытии воинской команды, но надеялась на мужа, что он как-нибудь поможет, что-нибудь сделает. Но теперь из слов Сени она поняла, что каждую минуту могут быть беда и кровопролитие.

Сеня был слишком взволнован только что пережитым, чтобы спокойно исполнить, никого не тревожа, данное ему Артемием Никитичем поручение. Он сам ждал беды и был полон тревоги.

— Господи! Господи! — восклицала Марья Ивановна. — Горе-то какое! Бедные, бедные!..

И ее добрые, светлые глаза наполнились слезами.

— Настеньке поди скажи, Настеньке, пусть приготовится, — продолжала Марья Ивановна. — Не дай Бог, если будет как в Богучаровке. Пожар, пальба… О, Господи, помоги… Всю ведь деревню дотла тогда выжгли. Дотла, — с отчаяньем проговорила она, — сколько людей перебили, остальных, как зверей, в лес загнали…

— Милостив Бог, — проговорил Сеня, — не волнуйтесь так. Не допустит этого Артемий Никитич. Чего же загодя пугаться?

Марья Ивановна покачала головой.

— А он сам еще, не дай Бог, вмешается, что тогда… убьют, в острог отправят…

Взволнованные разговором, Марья Ивановна и Сеня и не заметили, как на веранду тихо вошли из сада Настя и Павлуша.

Уже несколько минут они стояли на верхней ступеньке.

При последних словах Настя сильно побледнела и громко вскрикнула:

— Господи! Что же это, матушка? — продолжала она, бросаясь к матери. — Сеня, что случилось? Батюшке грозит опасность?

— Нет, нет, — торопливо ответил Сеня, — пока ничего. Артемий Никитич в безопасности.

И Сеня повторил свое сообщение.

Молодой гвардеец слушал его, нахмурив брови.

— Они на днях и к нам придут, — сказал он. — Ничего, Артемий Никитич сам офицер и дворянин. Они не посмеют его тронуть.

Так говорил Павлуша, но и сам не верил своим словам. Если в самой столице, при малейшем подозрении, клевреты Бирона, не говоря уже о нем самом, нисколько не стеснялись ни с дворянами, ни с офицерами, то чего же можно было ждать от клеврета всемогущего Бирона в глухой провинции, где старше его нет никого, где сам воевода боится его пуще черта.

— О, Господи, пронеси, — проговорила, крестясь, Настя.

— Даю вам слово офицера, Настасья Алексеевна, что при первой тревоге я буду рядом с Артемием Никитичем, — произнес молодой офицер.

Настя слабо улыбнулась и бросила на Павлушу благодарный взгляд.

— Ах, что же это я! — вдруг воскликнула Марья Ивановна. — Ведь совсем из головы вон. Артемий-то Никитич приказал, на всякий случай, все к приему гостей приготовить.

— Ну, вот видите, — рассмеялся Павлуша. — Артемий Никитич гостей с собой привести хочет, а вы невесть какие страхи выдумываете.

Марья Ивановна грустно покачала головой и со словами: «Дай-то Бог» — вышла хлопотать по хозяйству.