В Августовских лесах - Павел Федоров

— Чем же? — спросил Усов, ускоряя шаги.

— А ты и не разглядел?

— Разглядел. Но ведь если бы и тебя по-иезуитски нашпиговать, ты была бы такой же…

— При чем тут я?

— Я говорю о воспитании.

— Извини, — вспыхнула Шура, — как бы меня ни воспитывали, но уж это…

— Нечего отговариваться, милая моя, — подзадоривал Усов. — Я знаю твой характер, потому и говорю.

— А какой у меня характер? И вообще я тебя сегодня не узнаю. Ты с самого утра придираешься ко мне. Ну, какой у меня характер?

— Упрямый.

— Слыхали. Дальше?

— Заносчивый, если хочешь, капризный, мелочный, эгоистичный, самолюбивый, властный… Если тебе дать волю, то выйдет такая Станислава, что сбежишь без оглядки на Памир…

— В общем, я чудовище? Так, да?

— Сухопутное, но не морское. Морское чудовище глупее, а ты умненькая…

— Ага, признался все-таки, что я умненькая. И на том спасибо. А вот у тебя какой характер, представь себе, никак не могу определить.

— Твердый, как вот этот камень. — Усов показал глазами на лежащий у дороги большой серый валун.

— Что верно, то верно, — согласилась Шура. — Этого-то я и боюсь. Выйдешь за тебя замуж, ты меня в тряпочку завернешь и будешь возить, как игрушку, куда тебе захочется. А я люблю жить самостоятельно и хочу хоть немножечко мужем командовать, ну хоть капельку… И вот всем сердцем чувствую, что этого никогда не будет. Ты какой-то уж чересчур правильный человек, никакой в тебе трещинки, хоть бы ноготком поковырять. Ну дашь маленечко кое-когда покомандовать, а? Слышишь, жених?

Шура ласково смотрела сбоку на сумрачное красивое лицо своего друга.

— Ну что же ты молчишь? Дашь немножко покомандовать? — покачивая его тяжелую руку, спрашивала Шура. Вся эта любовная история с Кудеяровым и Галиной настроила ее сегодня на веселый лад.

— Я больше к тебе, милашка, не сватаюсь, — сказал Усов и многозначительно, с озорством подмигнул.

— Это что же, тебя Франчишка завлекла, что ли? А может быть, Стася? Она женщина заметная. С итальянским носом.

— Это ты верно говоришь, — согласился Усов. — Только как раз не она, а дочка ее. Вот девушка так девушка! Завидую Косте.

— Но ты опоздал, милый.

— Ничего не опоздал. Вторая-то, Ганна, которая в саду копалась и вино приносила… Если бы ты видела, как она на меня поглядывала. Я ведь не буду вздыхать и Клавдию Федоровну донимать, а сразу в машину, на поезд — и на Памир!

— Скатертью дорожка, — пропела Шура и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась невеселая. В сестру Галины можно было влюбиться. Двадцатипятилетняя Ганна уже была замужем, но через год после свадьбы похоронила утонувшего мужа, местного лесничего. Она выделялась среди подруг яркой и зрелой красотой. Ганна иногда приходила в школу и брала книги на белорусском языке, которому научилась от своего мужа, белоруса. Шура хорошо знала ее историю. Замуж она вышла против воли родителей, стремившихся найти для нее состоятельного жениха.

— Надо было сегодня посвататься, зачем откладывать? — колко заметила Александра Григорьевна.

— Мы уж обойдемся без сватовства, — в тон ей ответил Усов.

У Клавдии Федоровны с Кудеяровым между тем продолжался все тот же разговор.

— Ты сейчас в отпуске, и нечего раздумывать! — говорила Клавдия Федоровна. — С родителями ее каши не сваришь. Теперь они создадут твоей Галине такую жизнь, что она вниз головой в канал может броситься. Ты бы посмотрел только, с какой ненавистью ее мать смотрела на меня, когда я пошутила о сватовстве. У меня даже уши покраснели… А если бы она знала всю правду? Я даже поражаюсь, почему у такой монахини, как эта Стася, такие прекрасные дочери?

— Времена не те, Клавдия Федоровна. Кроме того, Галина мне рассказывала, что муж у Ганны был хороший человек. Очевидно, он всерьез повлиял на Галину. Говорят, это был начитанный человек. Научил Ганну и Галину белорусскому языку, давал им читать Мицкевича, Пушкина, Некрасова… Потом он как-то загадочно утонул.

Кудеяров замолчал, потер ладонью широкий лоб и упрямо сжал красные, как у девушки, губы. Он был еще совсем молод и любил первый раз в жизни.

— Ну, а как все это сделать, Клавдия Федоровна? С Виктором, что ли, поговорить?

— Обязательно поговори. Он опытнее тебя, — ответила Клавдия Федоровна и крикнула шагавшему впереди Усову: — Виктор Михайлович!

— Что случилось? — приостанавливаясь, спросил Усов.

— Идите скорее, а то они удерут, — подтолкнула Клавдия Федоровна Кудеярова и задержалась, поджидая детей. К ней присоединилась и Шура, взвинченная разговором с Усовым, недовольная им и собой.

Кудеяров пошел рядом с Усовым.

— Поговорить надо, Витя. Ты знаешь, друг, я того… Решил, значит… Да тебе, наверное, Шура все рассказала, — начал Кудеяров, смущаясь и краснея.

— Ну так. Дальше… Не мямли, ну? — поторопил его Усов и своим холодным "ну" окончательно сбил с толку.

Мысли начальника заставы были очень далеки сейчас от любви Кудеярова к Галине. Он и Шуру слушал рассеянно. В голове Усова засело упоминание Франчишки Игнатьевны о загадочном родственнике ксендза.

— Понимаешь, такие дела, такие дела… — продолжал Кудеяров. — Так складываются, братишечка…

— Что ты, на самом деле, разводишь! Говори толком, что тебе от меня надо? Мне некогда! А сват… честное слово, плохой из меня сват.

— Ну тогда иди к черту! Я ему, понимаешь, хочу всю душу выложить, а он! Подумаешь! — вскипел Кудеяров, стараясь попасть быстро шагающему Усову в ногу. Такого отношения к себе со стороны друга он никак не ожидал. — Я думал, ты настоящий человек, а ты булыжник! — Кудеяров яростно пнул попавший под ноги камень.

— Так его, так! Еще разок! — Вспомнив, что сегодня уже говорилось о камне, Усов весело рассмеялся и, поймав друга за плечо, зашептал: Служба, понимаешь? Служба! И не злись.

— Сегодня воскресенье. Не оправдывайся! Выходной день!

— Дорогой мой товарищ артиллерист! У пограничников выходных не бывает. Они всегда на службе. У них есть только часы отдыха. Вот тогда и приходи. Нужно тебе невесту высватать или просто выкрасть у родителей выкрадем. Посадим тебя, как Ивана-царевича, на серого волка — и дуй! Никакая теща не догонит. А от твоей тещи надо вообще удирать без оглядки… Извини, брат, бегу. Ты только женщин не оставляй одних. Иди с ними потихоньку, цветочки пособирайте и обсудите вместе, если еще не обсудили все это жениховское дело… Женщины все предусмотрят лучше нас. А волка серого я добуду… Поймаю, будь покоен. Ну, бывай, Костя!

Усов ловко козырнул и быстро зашагал полем к переброшенному через канал мосту.

— Катись, булыжник, вместе со своим волком! Служба! — крикнул ему вслед Кудеяров и погрозил кулаком.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Смутно вспоминая все случившееся, Юзеф Михальский, расставив некрепко стоявшие на земле ноги и держась за воткнутую в землю палку, ошеломленно смотрел то на кусты, где только что исчез Сукальский, то на Ивана Магницкого, тоже растерянно переступавшего с ноги на ногу.

— Иван, скажи мне, тут сейчас кто-нибудь был, или мне померещилось? тряся головой, вкрадчивым стонущим голосом спросил Михальский.

— Зачем меня спрашивать? Ты же отлично знаешь, что здесь был твой знакомый, пан Сукальский. Так, кажется, ты его называл? Не знаю, к чему задавать такой глупый вопрос, — ответил Иван Магницкий. Он старался понять и осмыслить все то, что здесь сейчас произошло.

Кто такой Сукальский? В голове малоопытного в таких делах Магницкого возникали разные противоречивые мысли, и разобраться в них сразу казалось невозможным. До сего времени он считал язык Юзефа Михальского пустой трещоткой. Так ли это? До освобождения Западной Белоруссии Михальский слегка бранил панов и помещиков, но не так зло, как сейчас издевался над новой властью. А чем его обидела новая власть? Лишила управления селом, не позволяет обижать бедняков.

То, что делала Советская власть, по мнению Ивана Магницкого, было справедливым. Советская власть призывает делать добрые дела и помогать друг другу. А к чему призывает Юзеф Михальский? Страшно подумать! Действительно ли язык его только шутовская трещотка? Иван Магницкий нахмурился и, не спуская с Михальского напряженного взгляда, снова спросил:

— Может быть, ты, Юзеф Войтехович, скажешь, кто этот странный человек в измятой шляпе?

— Что он за человек? Бес его знает, что он за человек… Так, значит, тут кто-то был, мне не померещилось? И он слышал, как мы с тобой, ну, трошки побранились, повздорили! Эх, пропала моя голова! — неожиданно пьяным голосом захныкал Михальский.

Появление Сукальского на самом деле отрезвило его. Он смекнул, что не мешало бы по-настоящему заплакать — может быть, тогда Иван поверит ему. И тут же заплакал с гортанным завыванием.

— Эх, пьяная моя голова! — причитал Михальский, дурашливо размахивая руками. — И зачем мне этот лес? И зачем нам с тобой, дорогой братка Иван, браниться? Ну, бери этот лес, бери. Я сыну прикажу, и он сам его привезет до тебя. Бери эти яблоки, и пусть на здоровье кушают их твои малюсенькие ребятишки. Я беру всех твоих пацанчиков на яблочный кошт! Зачем нам ссориться и трясти бородами?