Кондуит и Швамбрания (Книга 1, Кондуит) - Лев Кассиль

НАПОЛЕОН И КОНДУИТ

В кондуит я попал очень скоро. Надо было докупать кое-какие учебники. С мамой и братишкой мы поехали в Саратов. Занятия уже начались. Заполнилась первая страница гимназического дневника. Повернулись первые страницы учебника, открывшие массу важного и интересного. Я чувствовал себя весьма ученым. Пароходик "Клеопатра", на котором мы ехали, шел мимо давно знакомого острова Осокорья. А я уже видел не просто остров, но "часть суши, со всех сторон ограниченную водой"... В Саратове, купив учебники, мы зашли сниматься. Фотограф навеки запечатлел негнущуюся фуражку с гербом и новые ботинки. Потом мы гуляли по Немецкой. Фуражка стояла над головой, как венец у святых на иконе. Ботинки скрипели и пели, будто орган. Мы зашли в кафе-кондитерскую "Жан". Мама заказала кофе с пирожными наполеон. В кафе было прохладно и полутемно. В зеркале блестели герб моей фуражки и носки ботинок. Напротив сидел невероятно прямой, сухой господин в форменной фуражке. Господин разговаривал с дамой и смотрел в нашу сторону. Глаза у него были тусклые, снулые, как у рыбы на кухонном столе. Я вгляделся в него и... наполеон застрял у меня в глотке, как в снегах России. Это был наш директор - Ювенал Богданович Стомолицкий. Я вскочил с губами, липкими от волнения и пирожного. Я поклонился. Сел. Опять встал. Директор кивнул головой и отвернулся. Мы вышли. По дороге, у дверей, я еще раз поклонился. День был испорчен. Наполеон беспокойно бурчал в животе... На другой день на большой перемене в класс вошел наш классный наставник. Он потребовал мой дневник и на кондуитной страничке написал: "Воспитанникам средних учебных заведений воспрещается посещать кафе, хотя бы и с родителями". Второгодник Кузьменко, взглянув на запись, сказал: - Эге! Здорово! Это ловко: уже в кондуит попал. Молодец, брат. Хвалю за храбрость! Я, признаться, сначала здорово струсил. Но тут приободрился. Равнодушно пожал плечами: - Втяпался. Черт с ним! А кондитерские с тех пор мы стали называть "кондуитерские".

П. Г.

Покровская мужская гимназия была похожа на все другие мужские гимназии. Холодные кафельные полы, мытые мокрыми опилками. Длинный коридор. Классы. В коридоре - короткий прибой перемен и отлив уроков. Звонок. Лязгающий звон его имел два выражения. Одно, в конце урока, веселое, хихикающее, беззаботное: "Дунь!.. Жизнь - дребедень!" Другое - в начале урока, когда кончается перемена. Брюзжащая, злая морда: "Дрррать вас надо, дрянь!" Уроки. Уроки. Уроки. Классные журналы. Кондуит. "Вон из класса!" "К стенке!" Молитвы, молебны. Царские дни. Мундиры. Шитая позументом тишина молебнов. Руки по швам. Обмороки от духоты и двухчасового неподвижного стояния. Сизые шинели. Сизая тоска. Дни листались страницами дневника. Расписание. Что задано? Балл - отметка. Подписью классного наставника кончалась неделя. И только воскресенье, самый короткий день в неделе, не имело своей графы в дневнике. Все остальное было отчеркнуто "от сих до сих". 18. Воспитанникам средних учебных заведений запрещается с 1 ноября по 1 марта пребывать вне дома после семи часов вечера. 20. Воспрещается посещение воспитанниками театров, кинематографов и прочих увеселительных заведений без особого на то разрешения г. инспектора для каждого раза. Безусловно воспрещается посещение кондитерских, кафе, ресторанов, мест публичного гулянья и т. д. Примечание. В г. Покровске таковыми местами являются: Народный сад, Базарная площадь и железнодорожные платформы. Так было написано в наших гимназических "билетах", и всякий поступок, нарушающий святость устава, грозил кондуитом. Говорят: все дороги ведут в Рим. В гимназии все дороги вели в кондуит. Жизнь каждого сизяка (гимназиста) была вписана в кондуитный журнал. Штрафы, "безобеды", выговоры, исключения из гимназии... Страшная это была книга! Тайная книга. "Голубиная книга". Есть такое предание, что "Голубиная книга" упала много веков тому назад с неба и написано было в ней будто бы про все тайны мироздания. Замечательная такая книга, вроде кондуита для планет. И никто из мудрецов не смог прочесть ее целиком и понять: слишком глубоки были ее тайные смыслы. Вот такой "Голубиной книгой" казался нам, гимназистам, кондуит, ибо тайны его свято блюлись начальством. Никто не смел и думать о том, чтоб прочесть кондуитные записи.

ГОЛУБИ-СИЗЯКИ

Сизяками называют диких голубей. Сизяками нас дразнили за сизые шинели, которые мы должны были носить. В "Голубиную книгу", в кондуит, была вписана жизнь трехсот "диких голубей". Триста голубей томились в силке. Город Покровск раньше был слободой. Слобода Покровская. Слобода была богатая. На всю Россию торговала хлебом. На берегу Волги стояли громадные, пятиэтажные деревянные, с теремками, амбары. Миллионы пудоз зерна хранились в этом амбарном городке. Тучи голубей закрывали солнце. Зерно грузили на баржи. Маленькие буксирные пароходы выводили громадные баржи из бухты, как выводит мальчик-поводырь слепца. Жили в слободе Покровской украинцы-хлеборобы, богатые хуторяне, немцы-колонисты, лодочники, грузчики, рабочие лесопилок, костемольного завода и немного русских крестьян. Летом калились до синевы под степным солнцем, гоняли верблюдов. Ездили на займище, дрались на берегу. Гонялись на лодках с саратовцами. Зимой пили. Справляли свадьбы, танцуя по Брешке. Лущили подсолнухи. Зажиточные хуторяне собирались в волостном правлении "на сходку". И, если подымался вопрос о постройке новой школы, о замощении улиц и т. д., горланили обычную "резолюцию": - Нэ треба! Болота и грязь затопляли слободские улицы. Так жили в слободе Покровской, в семи верстах от Саратова. И вот великовозрастные сыны этой степной вольницы, хуторские дикари, дюжие хлопцы, были засажены за парты Покровской гимназии, острижены "под три нуля", вписаны в кондуит, затянуты в форменные блузы. Трудно, почти невозможно описать все, что творилось в Покровской гимназии. Дрались постоянно. Дрались парами и поклассно. Отрывали совершенно на нет полы шинелей. Ломали пальцы о чужие скулы. Дрались коньками, ранцами, свинчатками, проламывали черепа. Старшеклассники (о, эти господствующие классы!) дрались с нами, первоклассниками. Возьмут, бывало, маленьких за ноги и лупят друг друга нашими головами. Впрочем были такие первоклассники, что от них бегали самые здоровые восьмиклассники. Меня били редко: боялись убить. Я был очень маленький. Все-таки раза три случайно валялся без сознания. На пустырях играли в особый "футбол" вывернутыми телеграфными столбами и тумбами. Столб на до было ногами перекатить через неприятельскую черту. Часто столб катился по упавшим игрокам, давя их и калеча. Сдували, списывали, подсказывали на уроках безбожно и изощренно. Выдумывали хитроумнейшие способы. Изобретались сложные приборы. Механизировались парты, полы, доски, кафедры. Была организована "спешная почта", "телеграф". Во время письменных ухитрялись получать решения из старших классов. Некоторые "назло учителям" нарочно горбились. Так, уродуя себя, согнувшись в три погибели, они стояли в углах, куда их ставили "на выпрямление". Дома же это были прямые, стройные парни. В классах жевали макуху (жмых), играли в карты, фехтовали ножами, меняли козны и свинчатки, читали Ната Пинкертона. На некоторых уроках половина класса стояла у стенки, четверть отдыхала и курила в уборной или была выгнана из класса. За партами лишь кое-где торчали головы. В классах жгли фосфор - для вони. Приходилось проветривать класс, и заниматься было невозможно. Под учительскую кафедру прикрепляли пищалку. Во время урока потянешь за ниточку - игрушка пищит. Учитель бегает по классу - пищит. Учитель обыскивает парты - пищит. - Встаньте и стойте! Класс на ногах - пищит. Приходит инспектор - пищит. Весь класс сидит два часа без обеда. Пищит... Гимназисты воровали на базаре, дрались на всех улицах с парнями. Били городовых. Учителям, которых невзлюбили, наливали всякой гадости в чернила. На уроках тихонько играли на расщепленном пере, воткнутом в парту. У расщепленного пера звук нестерпимый, зудящий, как зубная боль: зиньицив...

ДИРЕКТОР

Директор Ювенал Богданович Стомолицкий был худ, высок, несгибаем и тщательно выутюжен. Глаза у него были круглые, тяжелые, оловянные. За это прозвали его "Рыбий Глаз". Рыбий Глаз был ставленником прославившегося своей мерзостью министра народного просвещения Кассо. Больше всего на свете Рыбий Глаз любил муштровку, тишину и дисциплину. Каждый день, когда кончались уроки, он становился у выхода из раздевалки. Одевшись, мы должны были проходить мимо директора, останавливаться, снимать фуражку за козырек (обязательно за козырек!) и низко кланяться. Один раз я торопился домой и снял фуражку не за козырек, а за околыш. - Стой! - сказал директор. - Иди обратно и пройди еще раз. Надо кланяться как следует. Он никогда не кричал. Голос у него был пустой, бесцветный, как жестянка из-под консервов. Распекая, он говорил: "Скверный мальчишка". Это было самым грозным ругательством в его устах. Это пахло всегда тройкой по поведению и другими неприятностями. Всюду, где он ни появлялся, будь то класс или учительская, стихали разговоры; все, встав, напряженно молчали. Становилось душно. Хотелось открыть форточку, громко закричать. Любил Рыбий Глаз неожиданно зайти в класс во время урока. Класс вскакивал с дробным грохотом парт. Учитель краснел, закашливался на полуслове и казался сам накурившимся гимназистом. Директор садился у кафедры и следил за тем, чтоб вызываемые ученики сначала кланялись ему, а потом уже преподавателю. А когда приехал однажды попечитель округа, старенький, седой, с большой звездой, то директор, придя с ним в класс, показывал глазами тем, кого вызывали, что сначала надо кланяться попечителю, потом ему, директору, а потом уж учителю. В кондуите по милости директора были такие записи: Глухин Андрей был встречен г. директором в шинели, надетой внакидку. Оставить на четыре часа после уроков, Гавря Степан... был замечен г. директором на улице в рубашке с вышитым воротником. Шесть часов после уроков. Авдотенко Николай без разрешения не посетил занятий 13 и 14 октября. Оставить на двенадцать часов в классе (в два праздника).