Если столкнешься с собой... (сборник) - Юрий Вяземский

Странная запись. А вот еще одна, не менее странная:

«Когда ученик пришел к учителю, тот сидел за бумажной ширмой…

Чудак, он вступился за котенка, и ему надрали уши. Он ничего еще не понимал в этом мире, и поэтому ему было больно и страшно. Он не выдержал и зашел в кабинет к отцу, когда тот играл на скрипке. Он искал Ответа на Вопрос, но и рта не успел открыть, как его прогнали.

Лучше бы его ударили смычком по лицу. Лучше бы его пнули ногой. Но ему сказали: «За ужином обо всем поговорим. А сейчас не мешай. Ты видишь, я играю на скрипке».

За ужином?.. Глупый человек однажды уронил свой меч за борт и тщательно пометил борт, чтобы показать капитану, где следует искать, не понимая, что корабль движется»

Но, пожалуй, самой странной и самой нелепой записью следует считать вот какую:

«И тут Шут вдруг вспомнил, как звали эту женщину – Зина. Вале тогда было всего пять лет. Отец брал его гулять в лес, и всякий раз на поляне возле качелей их ждала эта Зина. Отец заставлял называть ее то тетей Леной, то тетей Ирой, то тетей Олей, но она была Зиной, и даже пятилетний Валя понял, что это ее настоящее имя.

Теперь понятно, почему Шут ни разу не видел, чтобы отец поцеловал мать. Теперь понятно, почему каждое лето отец на две недели уезжал на юг, но никогда не брал с собой ни мамы, ни Вали. Теперь понятно даже то, почему отец с матерью ни разу не сказали друг другу грубого слова. Но зачем же тогда жить вместе?

Если бы Шута спросили, чем человек отличается от животного, Шут бы ответил – лицемерием. Все остальное есть и у животных.

Река течет тысячи миль на север.Затем поворачивает на восток и течет непрерывно.Неважно, как она изгибается и поворачивает,Важно, что ее питает горный источник.Нет ничего страшнее лицемерия!Даже жестокость!»

Впрочем, как мы уже предупреждали читателя в самом начале, многое в «Дневнике Шута» преувеличено, и не следует целиком ему доверяться. А посему вывод наш останется неизменным: у Вали родители были, и хорошие.

Глава VI. Друзья шута

Однажды у Шута спросили: «У тебя много друзей?» – «У меня нет друзей», – ответил Шут. «Неужели и правда у тебя нет ни одного друга?» – удивился Спрашивающий. «Кто тебе это сказал? У меня есть друзья!» – ответил Шут

Предвидим недоумение читателя по поводу этого диалога, равно как закономерный вопрос: так как же все-таки, были у Шута друзья или их не было?

Однако, прежде чем разъяснить это обстоятельство, предложим вниманию читателя две записи из «Дневника Шута».

Например, вот эту:

«Кто способен дружить без мысли о дружбе? Кто способен быть искренним, не зная, что это верность? Кто способен понимать, не спрашивая, и любить, не говоря?.. Это и называется дружбой двух людей»

А вот еще одна, по нашему мнению, более доступная:

«Когда-то Шут считал своим другом одного человека. Всё делали вместе: вместе ходили в школу, вместе готовили уроки, клялись друг другу в дружбе. А оказалось – и не друг вовсе. Совсем чужой человек!.. Можно себе представить глупое, сонное лицо Шута, когда он понял, что его предали… Настоящей дружбе не нужны клятвы на каплях крови. На старом сливовом дереве в цвету южная ветвь так же обладает весной, как и северная»

Для тех же, кто и теперь ничего не понял, разъясним.

Все правильно ответил Шут: у него не было друзей, и в то же время они у него были. Вернее, это Шут считал их своими друзьями, тянулся к ним душой, радовался, когда открывал в них новые для себя качества, гордился ими и знал, как самых близких своих. Они же и не подозревали о том, что они – друзья Шута.

Одним из таких «друзей» был его товарищ «по кисти и туши»[9], уже знакомый нам Костя Малышев. Что именно привлекло Шута в Косте, какую такую родственную себе душу мог он обнаружить в этом затравленном переростке, неуклюжей туше на тоненьких ножках? На этот вопрос, поди, и сам Шут не смог бы ответить. Но, видимо, привлекло, и, наверно, обнаружил.

Шут несколько раз бывал у него дома, причем всегда заходил под каким-нибудь сторонним предлогом: то задание забыл записать и, случайно проходя мимо Костиного дома, решил зайти и осведомиться; то книжка какая-нибудь ему была нужна, которой якобы ни у кого из знакомых, кроме Кости, не было; а однажды просто попросил дать ему напиться и, выпив три стакана воды, тут же ушел. Но чаще, придя к Малышеву, просиживал у него несколько часов, как правило, молча, задумчиво листая книгу или разглядывая квартиру, и уходил с таким видом, точно сам не понимал, зачем приходил.

Но решительно все знал о Косте, в частности о страстном увлечении Малышева. В школе Костя по биологии с трудом выкарабкивался на тройку. Но о муравьях знал решительно все. Мог безошибочно отличить муравья-листореза от муравья-древоточца, муравья-рабовладельца от муравья-фаэтончика, серого лесного от волосистого лесного, остробрюхого от краснощекого, прыткого степного от черного садового и всех их друг от друга. Знал их латинские названия, а также такие мирмекологические[10] термины, которые в устах четырнадцати-пятнадцатилетнего подростка звучали весьма странно, а тем более при Костином-то косноязычии: моногиния, трофиллаксис, динамическая плотность особей, иерархия функциональных групп и т. п. Был хорошо знаком с именами ученых, их работами и иногда позволял себе, например, такие заявления: «Нет, Шовен, в общем-то, конечно, не прав. Он, видите ли, считает: муравей, так сказать, почти как автомат, то есть опять-таки запрограммирован семьей для любой точки. Чепуха! Семья, в общем, никак не может дать ему, так сказать, полную программу действий. Ни в гнезде, ни на участке. Понимаешь, из опытов видно». При этом всегда приводил имена тех, кто ставил эти опыты, и принимался описывать их.

Однажды Костя целую неделю не показывался в школе. Через неделю явился без какого-либо письменного оправдания своего отсутствия и тотчас же был направлен к директору. Однако ни директор, ни Костина мать, вызванная на следующий день в школу, так и не добились от Кости вразумительных объяснений его прогула. Лишь Шуту он потом признался, хоть тот и не спрашивал ни о чем: «Понимаешь, муравьи переселялись. Никак не мог пропустить». Оказалось, что в ту неделю в одном из муравейников в лесопарке, расположенном неподалеку от Костиного дома, происходило «образование отводка, то есть почкование, в общем, целостность семьи была под угрозой, и, так сказать, проводилось деление общины…» Думается, что никакой силы, наверно, не хватило бы, чтобы оторвать Костю от березы, под которой все это творилось, и притащить его в школу.

Несколько раз Шут возникал рядом с Малышевым в момент, когда тот ставил свои эксперименты над муравьями, молча и мрачно наблюдал за тем, как Малышев в резиновых перчатках метит муравьев, баррикадирует «кормовые дороги», а потом исчезал так же неожиданно, как появлялся.

Однажды, заметив у себя за спиной Шута, Костя прервал эксперимент, подошел к Шуту и, зачем-то, толкнув его кулаком в живот, спросил испуганно, но с затаенной надеждой:

– Тебе интересно?.. Значит, и ты… Ты любишь муравьев?

– Вот еще! – криво усмехнулся Шут и ушел. Причем так грубо это произнес и так стремительно удалился, что у Кости пропала всякая охота продолжать опыт, и он побрел домой, забыв у муравейника резиновые перчатки.

Зачем Шут так поступил с Малышевым? В «Дневнике» мы находим следующее объяснение:

«У комнатных птиц на ногах красные веревки. Но, несмотря на свою красоту, это все-таки веревки. Шут не может быть привязан и поэтому рвет все веревки!..»

Был у Шута и другой «друг» – Сергей Жуковин, или Сосед с Запада, как называет его в своем «Дневнике» Шут. Жуковин был на три года старше Шута. Он уже окончил школу, год проработал на заводе.

«Дружить» с Жуковиным Шуту было проще, чем с Малышевым. Во-первых, жили они в одном доме, а во-вторых, Сергей постоянно был на виду, так как в свободное время ни минуты не мог сидеть без дела, такого, которое принято называть общественно полезным.

Полгода, например, потратил на то, чтобы выстроить во дворе дома детский городок. Настойчивостью своей, а пуще заразительностью идеи «пробил» через ЖЭК необходимые строительные материалы и почти без посторонней помощи создал нечто, о чем потом даже писали в газетах и показывали по телевидению. Чего там только не было, в его «сказке, ставшей былью», как назвали ее журналисты: и избушка на курьих ножках, и терем-теремок, и голова сказочного витязя, и даже русалка на ветвях сидела. Причем каждая конструкция выполняла не только воспитательно-эстетическую, но и утилитарную функцию: избушка на курьих ножках вращалась вокруг своей оси и служила каруселью, теремок в непогоду мог вместить в себя с десяток ребят, изо рта Головы спускалась горка, а к русалке крепились качели. И во всем чувствовалась, как бы выразился Шут, «высокая рука»[11].