Двойное отражение - Даниэль Клугер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грибоедов слегка замешкался. Его нисколько не смутило и не обеспокоило недоброе внимание Константина, просто он внезапно увидел комическую сторону происходящего, но не мог решить, следует ли указывать на нее остальным. Он снял очки, аккуратно протер их.
– Ваше Высочество, – сказал он. – Мне кажется, все говорилось здесь верно… я, впрочем, человек невоенный…
– И все-таки: что же вас так насмешило? – перебил его нетерпеливо Цесаревич.
– Смех, невольно вырвавшийся, не имел никакого отношения к обсуждаемому вопросу, – сказал Грибоедов деревянным голосом. – Я прошу за то у Вашего Высочества прощения. И прошу также позволить мне высказать некоторые соображения.
«Будь что будет», – подумал он.
Выражение лица Великого Князя несколько смягчилось.
– Извольте, – сказал он.
Грибоедов вздохнул, надел очки. Помолчал немного.
Лицо его вновь обрело невозмутимое выражение или, скорее, неподвижность. Да, неподвижность, словно обладатель этого лица внезапно надел маску, точь-в-точь повторяющую черты лица, но вырезанную из дерева. Маска эта защищала Грибоедова, он нуждался в защите, он мгновенно надевал маску в недобрую минуту, как сейчас. Голос, которым заговорил он, был столь же твердым и одеревеневшим, как и маска.
– Я человек невоенный, – повторил он. – Статский. В силу того, целиком полагаюсь на суждение господ, сведущих более моего, – он слегка поклонился в сторону офицеров, уже высказавших свое мнение. Странно, но и в этот раз он ощутил мгновенный укол тревоги, словно легкий поклон его был принят господами офицерами за издевку. «Только дуэлей мне сейчас не хватало», – подумал он, но продолжил: – Однако, не уверен… – Грибоедов перевел взгляд на Цесаревича. – Я не уверен, Ваше Высочество, что боевые действия будут иметь место. Более того, я совершенно убежден в обратном.
В светлой просторной комнате духота сгустилась невыносимо, и в этой духоте повисла тишина. Тишина эта имела явный привкус настороженности, тишина окрашена была снисходительностью и – чему удивляться – презрением. Как же иначе? Приходило ли в голову бравым воякам этим то, что собирался сказать им этот худощавый, бледный до желтизны господин? Да нет, вряд ли. Их снисходительность, их презрение – отсюда, от этой их плохо скрываемой – а иными и вовсе нескрываемой – мысли: ну что, что дельного может сказать им, боевым офицерам, сей высокомерный статский субъект, фрачник? (Грибоедов одет был не во фрак, в темно-серый сюртук.) Все это он прочитал – на выбритых лицах пехотных офицеров-ермоловцев и на лицах усачей-гусар.
И перестал смотреть.
Перестал видеть эти лица. Они не интересовали его более.
Брови Константина удивленно вздернулись.
– Однако… – протянул он чуть растерянно. – Господин… – он не мог вспомнить имени, поэтому запнулся, это вновь вызвало раздражение. – Извольте-ка объясниться. Я жду.
Грибоедов поднял глаза на Великого Князя и сказал – негромко, бесстрастным голосом, он чувствовал, что и маска на лице чуть смягчилась, стала негромкой:
– Сколько я могу судить, Ваше Высочество, – он обращался только к Константину, прочие его не интересовали более, они не существовали, расплылись, растворились в звенящей плотной духоте, не было их более, и Бог с ними, – военное решение… – Он вздохнул и сказал:
– Военное решение, возможно, не понадобится.
Первое слово было произнесено.
Из душной плотной пелены выплыло лицо очнувшегося от дремы Сипягина. Сипягин уставился на Грибоедова выпуклыми, слегка очумелыми от сна глазами.
– Не понадобится, – зачем-то повторил Грибоедов. И пояснил: – Бунтовщики присягнули вам, Ваше Высочество, – это было самое опасное место в монологе, – как же и кто же из них осмелится повернуть против вас оружие?
Тишина.
– Разве что вы, Ваше Высочество, изволите их примерно наказать, – безразличным голосом сказал он. – Но, в таком случае, речь должна идти не об обороне, а напротив. Впрочем…
Взрыв.
Стены зашатались, скамьи задрожали. Грубая ругань ударила в уши. Лицо Константина мгновенно залилось краской, даже плешь пурпурно засветилась сквозь редкие светлые волосы. Он пристукнул кулаком по столу, еще раз выругался – еще грубее и еще громче. Однако больше не сказал ничего, вместо него зашумел совершенно багровый Сипягин:
– Д-да как в-вы, в-ваше превосходительство, к-как вам… как вам не совестно напоминать о такой м-мерзости, к-как… – разволновался генерал, даже мундир расстегнул, полез за платком. Да и прочие господа военные задвигались, громко выражая свое негодование.
– Воля покойного государя…
– Губернатор…
– Генерал…
– Таганрог… Петербург… Варшава…
– Присяга… Сенат…
– Елизавета Александровна… Вдовствующая государыня…
– Армия… Армия… Армия…
– Гвардия… Гвардия… Гвардия…
– И в конце концов…
Зашаркали стульями, завертели головами, однако в рамках пристойности. Ибо и в справедливом возмущении своем помнили о Высочайшем присутствии.
И замолчали, видя, что их возмущение и негодование нисколько не взволновали холоднокровного господина.
Грибоедов по-прежнему не видел их, они по-прежнему не интересовали его. Он смотрел на разгневанного, но молчащего Великого Князя и ждал возможности продолжить.
Лицо Константина изменилось, краска сошла, будто слиняла. Константин стал бледен… бледен… бледностью, а вернее, внезапно проступившей нездоровой желтизной мог бы теперь поспорить с ним самим. Глядя в стол, сцепив судорожно лежащие на столе белые пальцы, сказал негромко и вежливо:
– Прошу вас, сударь, продолжайте, – и шум тут же прекратился. Вновь повисла в комнате тишина, менее снисходительная, менее презрительная, и куда более напряженная.
И Грибоедов продолжил:
– Не говорю сейчас о мерзости или, напротив, о сладости, – он дернул уголком рта. – Скажу лишь – войска, принесшие присягу Вашему Высочеству, искренне присяге этой верят… – он на миг замолчал. Так ли? Да, так, он уверен в этом, сейчас, во всяком случае, уверен. – Убежден, что мятежники не могли, да и не хотели изъяснять свои подлинные планы нижним чинам… да и многим офицерам также. Не думаю даже, что сами они ясно понимают собственные планы. Взбунтовать войска, поднять их, помешать вашему въезду в столицу… – Грибоедов сделал короткую паузу. – Уверен, не в их силах совершить это сейчас, – он слегка выделил слово «сейчас». Впрочем, заметил ли это Константин, сказать с уверенностью Грибоедов не мог. Он собирался было пояснить, что имел в виду, но Константин предостерегающе поднял руку, и Грибоедов замолчал.
– Благодарю всех, господа, – сказал вдруг Великий Князь. – Можете быть свободны. Переход был труден, дальнейший, возможно, будет труднее. Еще раз – благодарю.
Когда офицеры вышли, Цесаревич поворотился к Грибоедову, поднявшемуся при его словах, но несколько замешкавшемуся. Цесаревич некоторое время молча смотрел на него, глаза его были спокойны и холодны, Грибоедову стало зябко.
– Я отпустил и вас, сударь, – медленно произнес Константин. – Но коль уж вы изволили остаться, прошу, – он коротко указал на скамью. – Вам я особенно благодарен. Вы просветили меня. Садитесь же, – повторил он. Грибоедов подошел к скамье, но остался стоять, поскольку Константин встал. Цесаревич смотрел мимо, молчал. Вздохнул, прошелся по комнате. Остановился против Грибоедова. – Что же, – Константин по-прежнему смотрел в сторону, – и генерал Ермолов мыслит так же? – Светлые, чуть навыкате, глаза Великого Князя обратились на Грибоедова.
– Генерал Ермолов не делился со мною мыслями, Ваше Высочество, – это было сказано не весьма любезно, но Грибоедов устал. – Он лишь приказал мне сопровождать его превосходительство генерала Сипягина.
– Да-да… – рассеянно кивнул Константин. – Кавказский царь обходится без советников. Ах, старый лис… Все еще мнит себя львом… – он снова взглянул на Грибоедова, слегка прищурился. – Итак, сударь, вы полагаете, что в Петербурге меня ждут верные войска и верные люди? Хорошо, коли так… Впрочем, – Цесаревич вдруг усмехнулся, – не на это ли надеются бунтовщики? Будь императором, коль мы того хотим! А вот! – Константин скрутил кукиш и ткнул им куда-то, в сторону окна. – Вот вам, голубчики! Не принудите. Войдем в Санкт-Петербург, перевешаю, как собак…
Грибоедов произнес:
– Ваше Высочество, въезд в столицу может иметь последствия самые различные…
«Кровь, – подумал он, – кровь на снежном поле. Не дай, Господи…»
– Вы свободны, – сухо сказал Великий Князь. – Не задерживаю вас более, благодарю.
«Красное и белое».
Грибоедов склонил голову и пошел к выходу. В двери он едва не оглянулся. Ему очень хотелось увидеть лицо Цесаревича, но он пересилил себя, вышел и плотно прикрыл за собою дверь.
6
Ну вот, дорогой брат, наконец-то и мы дождались. У нас нынче с утра выпал снег. Удивительное явление! Знаешь ли, чувство мое к снегу всегда имело мистическую окраску. О, я знаю: снег – замерзшая вода… Ну что за объяснение? Не хочу я такого объяснения, нет у меня интересу к такому объяснению. Разумом понимаю его правоту, но вижу белизну сию, божественную белизну и – не верю. Как!