Портрет Лукреции - О&#39

Лукреция внимательно смотрит мужу в лицо. Его слова теряют всякий смысл, покуда не превращаются в бессвязный лепет, бурчание неведомого зверя. Зачем он все это говорит? Как он может спокойно есть, рассказывать о конюхах и сбруях, когда в голове у него зреет план убийства?

И снова Лукреция вспоминает хриплый шепот его сестры Элизабетты: «Ты понятия не имеешь, на что он способен».

Хотя в большом камине гудит огонь, а в комнате надышала и она, и муж, и притихшие слуги, воздух холоден, как сталь. Непривычно морозная зима никак не кончается. Даже слабые огоньки в красивых латунных подсвечниках дрожат, и в зале царит полутьма. Лицо Альфонсо то расплывается, то опять становится четким. Его выражение меняется при каждом колебании свечи. Лукреция следит как завороженная: вот он задумчив, вот добр, сердит, оживлен, строг, красив, игрив и, наконец, — отстранен. Верно, она понятия не имеет, на что он способен, и выяснять не хочет.

Ее подозрение столь смешно и нелепо, что в груди булькает пузырек тайного веселья. Если не держать себя в руках, то попросту расхохочешься: в какую несуразную историю она попала! А муж сидит рядом, разглагольствует, притворяется спокойным!

Муж, замысливший ее убить — самолично или чужими руками, — стирает салфеткой каплю супа со щеки, будто это невесть какое дело. Муж, желающий ей смерти, отбрасывает непослушную прядку со лба и заправляет за ухо. Муж-убийца бросает слугам через плечо, что повар недосолил суп. Будто им сейчас до приправ! Муж, который вскоре лишит ее жизни, тянется к ней, хочет согреть ее пальцы. Тут она спохватывается. Вернувшись к реальности, она отдергивает руку, берет ложку и набирает супа.

Скукожившись, пузырек в груди сгорает и перерождается в слепую ярость. Как Альфонсо смеет?!

Она поднимает ложку ко рту, а рука дрожит от напряжения. Нельзя выдать ему своих мыслей, нельзя… Здесь главное не выдать себя. На поверхности супа блестят масляные кружочки. Лукреция вглядывается в них. Если только она увидит лицо мужа, аккуратный пробор и белые зубы, гнев ее перельется через край, и она закричит, ударит его или выбежит из комнаты.

Она не даст ему себя убить, уничтожить. Только как может шестнадцатилетняя девушка, хрупкая для своих лет, и вдобавок без друзей и союзников в этом страшном месте, одержать верх над солдатом, герцогом, взрослым двадцатисемилетним мужчиной? Ее братья ходили на уроки боевого мастерства: часами учились драться на мечах, дротиках и копьях, тренировались душить неприятеля веревками, бить палицами, колоть и резать кинжалами, отражать удары, делать выпады и калечить, блокировать атаку одной рукой, а другой отвечать противнику, уворачиваться, высвобождаться из хватки врага, убивать и выживать. Всему этому их обучали, как в свое время Альфонсо, а они с Изабеллой и Марией томились наверху, вышивая цветы шелковыми нитями.

«Тебе нужен план, — звучит в ушах шепот старой няньки Софии. — Выдашь себя — проиграешь».

План. Стратегия. София все продумывает наперед. Лукреция частенько говорила ей: родись она мужчиной, из нее вышел бы прекрасный condottiero[17].

«Так тому и быть, — отвечает Лукреция невидимой Софии. — Так тому и быть».

Она медленно выдыхает через нос. Выдавливает улыбку, поднимает ложку и прихлебывает суп.

За три года до свадьбы план у Лукреции и вправду был. Она пошла в кабинет отца («И погляди, чем кончилось», — сказала бы она Софии, будь та в комнате. Впрочем, за такое нахальство нянька могла и надрать ей уши). Решительно переступила через заветный порог, сжав руки и подняв подбородок. Она все продумала.

Секретари и писари отца изумленно на нее взглянули и вновь усердно принялись за бумаги. За окном пустым листом пергамента белело небо. С пьяццы несколькими этажами ниже долетали обрывки звуков: чуткий слух Лукреции уловил непристойную песенку, надрывный плач уставшего ребенка и отголоски звонкого девичьего смеха.

— Папа!

Он стоял у кафедры и что-то читал, быстро водя пальцем по бумаге.

— Папа!

Он не обратил внимания. Вителли заглядывал в документ через плечо отца и только выставил ладонь, прося помолчать.

Но ждать было некогда. Брачный договор в любую минуту могли закончить, скрепить печатью и выслать в Феррару. Еще немного, и станет слишком поздно.

— Папенька, — вновь позвала она, подражая Изабелле, и попыталась вспомнить хорошо отрепетированные слова. — Я не хочу выходить за него замуж. Сожалею, если вас это огорчает, но…

Не отрывая пальца от строчки, отец что-то прошептал секретарю и только потом повернулся к ней.

— Милая! — Он вышел из-за стола, странно поглядывая на Лукрецию, будто самому себе не веря: она еще ни разу не появлялась у него кабинете. Правый глаз отца косил больше обычного: он либо устал, либо рассердился. Увы, наверняка узнать нельзя.

— Подойди. — Отец поманил ее пальцем. — Сюда, давай же.

Она послушалась. Интересно, он обнимет ее или обругает? Один глаз неотрывно смотрел на нее, а другой блуждал по комнате, словно отец умел думать о нескольких вещах одновременно.

Он положил руки ей на плечи, закрыв складками мантии.

— Лукре… — Отец наклонился к ее лицу, и они оказались словно в маленьком шатре. — Я понимаю. Замужество для девушки серьезный шаг. Очень страшно, правда? Вижу по тебе, что страшно. Не тревожься! Мама тебя ко всему подготовит. А я? Я нашел тебе лучшую партию. Да разве я мог отдать родную дочь дурному человеку?

Он легонько потрепал ее по щеке, и на мгновение его глаза сошлись в одной точке.

— Ты ведь доверяешь папе, правда?

Лукреция кивнула.

— Конечно, дов…

— Разве я о тебе не заботился?

— Заботился, но…

— Ну вот! Волноваться не о чем. Альфонсо — прекрасный мужчина. Однажды станет герцогом, а как образован! К тому же…

— Он такой старый! — выпалила Лукреция. — А еще…

— Ему и тридцати нет. По-твоему, это старость? Кто же тогда я? — Отец отодвинулся от нее в притворной обиде. — Мне пора в гроб ложиться? — пошутил он, на что помощники и советники услужливо рассмеялись.

Впрочем, Лукрецию не обманул отцовский тон: взгляд его оставался пристальным и серьезным.

— Ни о чем не беспокойся. — Отец повел ее к двери. — Не сомневаюсь, брак будет необыкновенно удачный. Посмотри на нас с мамой. Сама знаешь, мы едва познакомились, как…

Лукреция прервала отца:

— А нельзя женить его на моей кузине? — разом выдала она план, который сочинила тем утром в спальне.

Козимо замер: он только теперь понял, как твердо и упорно противится дочь.

— На кузине? — с недоумением повторил он. С тем же успехом она могла сказать «на моей собаке».

— Скажем, что я болею, или от природы слаба здоровьем. Или… да что угодно! Дианора вполне взрослая и очень красива. Уверена, она сразу понравится Альфонсо и его отцу. Нельзя ли предложить ее в кач…

— Дианора, — чеканил каждый слог отец, — выходит за твоего брата Пьетро.

— Пьетро? — поразилась Лукреция. Такая замечательная девушка и Пьетро — взбалмошный мальчишка? Немыслимо! — А если…

— Все уже решено, — отрезал Козимо. Он отвернулся от нее и взглядом подавал какой-то знак своему человеку — Лукреция не видела, кому именно.

— Тогда, может… — Путь к спасению сужался, заветная дверь на свободу с хлопком запиралась на ключ. Что же придумать, что предложить взамен? Как поступила бы София? Что подсказала бы? Если Дианора и вправду обручена с Пьетро, то…

— Взгляни на сестру. — Отец настойчиво похлопал ее по руке. — Изабелла тоже боялась перед свадьбой, помнишь? А теперь расцвела!

— Наверное, — неохотно ответила Лукреция. На самом деле Изабелла ничуть не боялась, а брак почти не изменил хода ее жизни: ей разрешили жить во Флоренции, а муж вернулся к себе в Рим, и виделись они всего несколько раз в год. Тогда как ее, Лукрецию, отправляли к незнакомому мужчине в Феррару, на чужбину. Однако Козимо, как и большинство взрослых, кроил по своей мерке, а потому спорить было бессмысленно.