Дитя любви - Филиппа Карр

Кристабель, как и я, выпила совсем немножко, и причиной мягкого румянца ее щек и блеска в глазах явилось вовсе не вино. Я видела, что она с лихорадочным возбуждением наслаждается этим вечером, и мне стало очень ее жаль, ибо подобные вечера были не так уж необычны для нашей семьи. Мы всегда устраивали небольшой праздник, когда мои родители возвращались из дворца или когда я или Карл приезжали откуда-нибудь, где долго гостили. Какой же тоскливой была ее жизнь в мрачном доме священника! Кристабель была гораздо опытней меня в вопросах политики, но, казалось, беспокоилась, как бы мужчины не засомневались в этом.

— Это настоящий религиозный конфликт, — сказала она, — плюс, конечно, политика. Но здесь вопрос не столько в том, имеет ли Монмут право на трон или нет, сколько в том, позволим ли мы католику воцариться в нашей стране?

— Да, — сказал, улыбнувшись ей, Эдвин. — Яков — самый настоящий католик!

— Я слышал, — сказал Ли, нагнувшись вперед и понизив голос до шепота, — будто Его Величество заигрывает с этой верой, но, помните, это не должно выйти за пределы этих стен!

Я взглянула на Карла: тот тихонько сопел над своей тарелкой, но Ли был очень безрассуден.

— Это только предположение, — быстро сказал Эдвин. — Король никогда не предаст своих подданных!

— Что он собирается делать? — спросила я. — Признает Монмута или все-таки позволит своему брату-католику занять трон?

— Надеюсь, что он выберет Монмута, — сказал Ли, — ибо случится восстание, если трон окажется в руках короля-католика. Народ не потерпит этого, костров Смитфилда еще не забыли!

— Но там были религиозные гонения с обеих сторон! — сказала Кристабель.

— Но кое-кто будет помнить Смитфилд, влияние Испании и угрозу инквизиции всегда, вот почему «старина Роули» просто обязан прожить еще лет двадцать! — Ли поднял бокал. — Еще раз — за здравие Его Величества!

После чего мы перешли на Титуса Оутса, человека, который переполошил всю страну, раскрыв, как он его называл, Папистский заговор. Эдвин рассказал нам, что в свое время Оутс принял сан и получил небольшое содержание, пожертвованное ему герцогом Норфолком, потом у него возникли проблемы г законом, и Оутс вынужден был отойти от дел, после чего стал капелланом на флоте.

— Я уверен, он человек изворотливый, — продолжил Ли, — и раскрытие Папистского заговора сыграло ему на руку!

— Страна была готова к этому, — сказала Кристабель, — потому что народ всегда опасался того, что протестантизм может оказаться под угрозой. А герцог Йорк как наследник престола — и к тому же всякий знает, к чему лежит его сердце, — может послужить причиной народного гнева!

— Точно, — с восхищением улыбнувшись ей, подтвердил Эдвин, думаю, оценив ее ум и взгляды. — Заговор заключался в том, что между католиками якобы существует замысел с целью перебить всех протестантов, как это случилось во Франции в канун дня Святого Варфоломея, — убить короля и посадить его брата Якова на трон, и Оутс весьма в этом преуспел — гнев народный проснулся! Опасная ситуация!

— И клянусь, ни крупицы правды! — добавил Ли.

— Да, это все ерунда! — согласился Эдвин.

— Но ерунда опасная! — сказал Ли. — А теперь посмотрим, чего добился Оутс: пенсион в девять сотен фунтов в год и роскошные апартаменты в Уайтхолле, где он может проводить свое расследование!

— Но как ему это позволили? — воскликнула я.

— По желанию народа! — ответил Ли. — Вот так мудро он восстановил массы против католиков! Я слышал очень неприятные истории и пришел в ужас, когда узнал, что все это правда. Наш друг, сэр Джоселин Фринтон, глава семьи католиков, был арестован в собственном доме, обвинен и казнен!

— Ужасно! — вскричал Эдвин. — Здесь поневоле задумаешься, а все ли в порядке у тебя дома?

— А он участвовал в заговоре? — спросила Кристабель.

— Ах, мисс Конналт! — ответил Ли. — А был ли заговор вообще?

— Но наверняка ваш друг что-то сделал?

— О да! — с горечью произнес Ли. — Подумал не так, как Титус Оутс!

— Для меня всегда было загадкой, — вставил Эдвин, — почему люди, следующие христианской вере, приходят в такое негодование при виде тех, кто следует той же самой вере, но немного по-другому?

Мы помолчали, а потом Ли сказал:

— Ладно, хватит о мрачных вещах! Расскажите лучше, как вы тут живете?

Рассказывать было особенно нечего, и на следующий день, как заявил Ли, все мы должны отправиться к морю, а потом — в «Кабанью голову», где делают лучший в мире сидр. Кристабель напомнила мне, что утром у нас уроки.

— Уроки! — усмехнулся Ли. — Уверяю вас, мы приложим все усилия, чтобы завтрашний день стал для вашей ученицы самым познавательным в жизни!

Все громко расхохотались. Тем вечером у нас было очень хорошее настроение.

На следующий день мы и в самом деле поехали в «Кабанью голову». Там мы выпили сидра, который оказался слегка крепковат, и поэтому мы начали громко смеяться по любому поводу. Мы проскакали галопом вдоль берега, причем Эдвин рядом с Кристабель, поскольку он сразу заметил, что она держится в седле не так уверенно, как все остальные: сказывалось отсутствие навыка, ездила верхом она лишь тогда, когда лошадям леди Летти надо было «поразмяться».

На следующий день Ли предложил проехаться в другом направлении, и снова все возражения Кристабель были подавлены, но я заметила, что она была лишь рада.

Дни шли, она расцветала все больше, а причиной тому было, что и Эдвин, и Ли, казалось, забыли, что она, как она сама себя называла, «какая-то гувернантка». Она начала вести себя как гостья и близкий друг семьи. Эдвин и Ли уделяли ей все внимание. Они, как всегда, с нежностью обращались со мной, но именно Кристабель они стремились все время порадовать. Ее глаза под густыми ресницами заблестели, на щеках появился румянец, а рот перестал поджиматься и дрожать и стал более полным и мягким. Перемены, произошедшие в ней, были видны мне невооруженным глазом.

Я беспокоилась, спрашивая себя: «Она влюбилась? В Эдвина? В Ли?» Я была полна тревоги. Ли влюблялся и забывал с легкостью, знает ли об этом Кристабель? Эдвин же был более серьезен в своих увлечениях, но он являлся лордом Эверсли — важное имя, богатые владения и семейные традиции. Я слышала, как мои родители обсуждают вопросы его женитьбы, и знала, что его вынудят избрать себе «подходящую пару», то есть девушку такого же знатного происхождения. В поле зрения уже были две претендентки выйти замуж за Эдвина. Одной из них была Джейн Мерридью, дочь графа Милчитера, а другой — Каролина Эгхэм, дочь сэра Чарльза Эгхэма. Между семьями проходили кое-какие переговоры, и я догадывалась, что день его свадьбы недалек. Моя мать считала, что Эдвин — всегда такой уступчивый — сделает так, как ему велят.