Синий свет, свет такой синий (Есенин) - Георг Хакен

КЛЮЕВ. Что ж, кури, кури, Сереженька. Я зла на тебя не держу.

ЕСЕНИН. А раз не держишь, то разреши от лампадки у тебя прикурить?

КЛЮЕВ. Что ты, Сереженька! Как можно! От божьего огонька! Я сейчас тебе спички вынесу (Выходит.)

ЕСЕНИН (Черному человеку). Ты ему не верь, он все притворяется, бестия! Небось, думаешь, мужичок из деревенской глуши. А он - тонкая штучка. Так просто его не ухватишь. Хитрый, как лисица, и все это, знаешь, так: под себя, под себя. Слава Богу, что бодливой корове рога не даются. Он никого не любит, и ничто ему не дорого. Поползновения-то он в себе таит большие, а силенки-то мало. Ему плохо, не удалось - и он никого не пожалеет. Очень похож на свои стихи, такой же корявый, неряшливый, простой по виду, а внутри - черт. Хочешь знать, что он такое? Он - Оскар Уайльд в лаптях!

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Деревенский Оскар Уайльд! Чудесный поэтический образ!

ЕСЕНИН. Ты знаешь, какая стерва этот Коленька! Я один раз прилег у него на кровати, задремал, чувствую, что-то мокрое у меня на животе. Он, сукин сын, употребил меня. Ты еще мало его знаешь, ты не знаешь всего...

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Давай подшутим над ним.

ЕСЕНИН. Как?

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Лампадку потушим. Он не заметит! Вот клянусь тебе.

ЕСЕНИН. Нехорошо. Ну, как обидится? Разозлится?

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Пустяки! Мы ведь не со зла, а так, для смеха. Вот посмотришь, он и не заметит, что лампадка погашена.

ЕСЕНИН. Хорошо. Согласен. (Прикуривает от лампадки и гасит ее.)

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Только ты молчи!

КЛЮЕВ (входит). Вот тебе спички, Сереженька!

ЕСЕНИН. Спасибо, Николай, уже не нужно.

КЛЮЕВ (замечает горящую сигарету). Так ты все-таки прикурил! От божьего огня! Побойся Бога, Сереженька! Это же святотатство! Проделки дьявола!

ЕСЕНИН. Не задавайся, Николай! Изображаешь из себя святого! Ты же не Николай Угодник!

КЛЮЕВ (увидев погашенную лампадку). Да ты и лампадку погасил, богохульник! Ах, грех-то какой! Вижу, пропащий ты совсем! Нет, Сереженька, того Есенина уже нет, а есть бродяга, погибающий в толпе собутыльников тот, что изменил отчему дому, из которого пришел в литературу. Разве ж это человек? Одна шкура от человека осталась. Мне, старику, страшно смотреть на тебя. Ведь ты уже свой среди проституток, гуляк, всей накипи Ленинграда. Зазорно пройтись вместе с тобой по улице. Стихи Есенина сейчас никому не нужны!

ЕСЕНИН. Вот тут ты ошибаешься, Николай! Я - лучший поэт России. Все остальные - говно!

КЛЮЕВ. Пожалуй, для поэта важно вовремя умереть, Сереженька! Разговаривать нам уже не о чем.

ЕСЕНИН. Мы разошлись, Николай! Твое творчество становится бесплодным. В твоих стихах есть только отображение жизни, а нужно давать саму жизнь!

КЛЮЕВ. Уходи, уходи, Сереженька, я тебя боюсь!

ЕСЕНИН. Ты погубил свой голос. Ты должен был кончить этим. Теперь ты гроб!

Задняя стена в номере задвигается, закрывая Клюева.

ЕСЕНИН (Черному человеку). А знаешь, когда-то мне Клюев перстень подарил! Хороший перстень! Очень старинный. Царя Алексея Михайловича.

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. А ну, покажи!

ЕСЕНИН (показывает медный перстень на большом пальце правой руки). Как у Александра Сергеевича! Только знаешь что? Никому не говори! Они - дурачье! Сами не заметят! А мне приятно!

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Ну и дите же ты!

ЕСЕНИН. Милый! Да я может только этим и жив! Я ведь тоже шел когда-то не той дорогой. Теперь же вижу, что Пушкин - вот истинно русская душа, вот где вершины поэзии. Теперь это мой единственный учитель!

Вечер. Есенин один в номере перед зеркалом. Он в крылатке, широком цилиндре, лайковых перчатках, лакированных туфлях. В руке - трость.

ЕСЕНИН.  Сочинитель бедный, это ты ли

Сочиняешь песни о луне?

Уж давно глаза мои остыли

На любви, на картах и вине.

Ах, луна влезает через раму,

Свет такой, хоть выколи глаза...

Ставил я на пиковую даму,

А сыграл бубнового туза.

Стук в дверь. Входит Эрлих.

ЭРЛИХ. Сергей! Зачем ты все это надел?

ЕСЕНИН. А так! Мне хорошо в этом. Мне легче, кацо, лучше в этом. "Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек".

ЭРЛИХ. И что же все это означает? Зачем такой маскарад?

ЕСЕНИН. Скажи, кацо, только честно: это очень смешно?

ЭРЛИХ. Что?

ЕСЕНИН. Ну, цилиндр! Идет он мне?

ЭРЛИХ. А если скажу - не обидишься?

ЕСЕНИН. Не обижусь, обещаю.

ЭРЛИХ. Идет. Как корове седло.

ЕСЕНИН. Так-с... Хочешь притчу послушать?

ЭРЛИХ. Сам сочинил?

ЕСЕНИН. Ума хватит. Так вот! Жили-были два друга. Один был талантливый, а другой - нет. Один писал стихи, а другой - дерьмо. Теперь скажи сам, можно их на одну доску ставить? Нет! Отсюда мораль: не гляди на цилиндр, а гляди под цилиндр (Закладывает левую руку за голову.)

Я хожу в цилиндре не для женщин.

В глупой страсти сердце жить не в силе.

В нем удобней, грусть свою уменьшив,

Золото овса давать кобыле.

Хотел бы я знать хорошие это стихи или плохие? Молчишь! Ну и молчи! Тебе нечему меня учить! На твоем лице я вижу больше, чем ты думаешь. И даже больше, чем скажешь. Понимаешь, мне так хотелось чем-нибудь быть похожим на Пушкина, лучшего поэта в мире! (Снимает цилиндр.) Вот и привез зачем-то из Москвы эту дрянь. Цилиндр надеть, конечно, легче, чем написать "Онегина". Ты прав, кацо. Очень мне скучно. Я очень рад, что ты вернулся.

ЭРЛИХ. Нет, ты не понял. Я оставил здесь портфель, а в нем - твоя доверенность.

ЕСЕНИН. Значит, не останешься?

ЭРЛИХ. Извини, сегодня не могу (Берет портфель.) До свиданья, Сергей!

ЕСЕНИН. До свиданья, друг мой, до свиданья... (Пытаясь задержать Эрлиха.) Да, я забыл тебе сказать! А ведь я был прав!

ЭРЛИХ. Ты про что?

ЕСЕНИН. А насчет того, что меня убить хотели. И знаешь кто? Нынче, когда прощались, сам сказал: Я, говорит, Сергей Александрович, два раза к вашей комнате подбирался. Счастье ваше, что не один вы были, а то бы зарезал! Но если вы хоть слово пророните - умрете! Известно как это делается. У нас повсюду шпионы.

ЭРЛИХ. Да за что он тебя?

ЕСЕНИН. А, так! Ерунда! (Подходит к окну, смотрит.) Синий свет, свет такой синий...

ЭРЛИХ. Сергей! Не смотри так долго! Нехорошо!

ЕСЕНИН. Ох, кацо!.. Какая тоска. Слушай, напиши обо мне некролог. Преданные мне люди устроят похороны. А я скроюсь на неделю, на две, чтобы в газетах и журналах успели напечатать обо мне статьи. Посмотрим, как они напишут обо мне! Увидим, кто друг, кто враг. А потом я явлюсь...

ЭРЛИХ. Нет, Сергей, с этим не шутят. Так ведь недалеко и до конца.

ЕСЕНИН. Да... Я ищу гибели. Я человек конченый. Я очень болен. Прежде всего - малодушием... Я говорю это тебе, мальчику... Прежде я не сказал бы этого и человеку вдвое старше меня. Я очень несчастлив. У меня нет ничего в жизни. Все изменило мне. Понимаешь? Все! Меня все раздражает. У меня нет друзей. Друзья - свора завистников, куча вредного дурачья. Я их ненавижу. У меня нет соперников, и поэтому я не могу работать. Напишу восемь строк, а дальше - стой! Послушай, кацо! Я написал тысяч пятнадцать строк. Я, понимаешь, хочу так: отберу самое лучшее, тысяч десять. Этого довольно. Я обдумал: будет три тома. В первом томе - лирика, во втором - мелкие поэмы, в третьем - крупные. А? Так будет неплохо. Тебе нравится?

ЭРЛИХ. Да, так будет хорошо.

ЕСЕНИН. Понимаешь, это первое мое собрание. Надо издать только хорошо, ведь на полку собираются ставить, по-видимому, уже все сказал, классиком становлюсь! Я прямо сейчас примусь за работу. Я все сделаю. И даты все проставлю - я помню все стихи. Раз собрание, надо по-настоящему сделать. Иди, кацо! Мне надо остаться одному. Прощай.

ЭРЛИХ. До завтра, Сергей! (Уходит.)

Темнота. Ночь. Есенин в номере один.

ЕСЕНИН (читает перед зеркалом). И вновь вернусь я в отчий дом,

Чужою радостью утешусь,

В зеленый вечер под окном

На рукаве своем повешусь.

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК (появляясь в зеркале). А вечер-то вовсе не зеленый, а синий! Посмотри в окно. "Синий свет, свет такой синий..." Откуда это?

ЕСЕНИН. Думаешь, не помню? "Исповедь хулигана".

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. А как там дальше?

ЕСЕНИН. "В эту синь даже умереть не жаль".

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Эрлих, дурень, так и не понял, что ты говорил про синий свет именно из-за этой строчки. Никому до тебя нет дела. Друзья так и не вспомнили.

ЕСЕНИН. Ты прав! Значит, тут меня никто не любит. Значит, я не нужен никому!

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Как-то ты сказал, что поэт не должен жить долго. Надо оставаться до конца человеком слова и дела. И все уже готово. Смотри.

В зеркале появляется мать поэта. Она кроит белое полотно.

ЕСЕНИН. Ма, что ты делаешь?

МАТЬ. Саван крою, Сережа.

ЕСЕНИН. Для кого, ма?

МАТЬ. Для тебя, сынок.

ЕСЕНИН. Смерти моей ждешь! Ввек тебе этого не забуду! До конца моих дней не прощу!

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Не ждет, а готовится! Слезы-то ручьем... (Смеется.) Я ее сына убил!

Мать Есенина исчезает. В зеркале появляется Галина Бениславская.

Она сидит на могильном холмике, перебирает сухую глину.

ЕСЕНИН. Галя, где ты?