Ненавижу школу - Зинна

нарколог, и школьный венеролог и т. д. — у нас ведь школа не хухры-мухры, вон сколько специалистов!)

А закончился этот вышеописанный случай тем, что ко мне подошла школьный психолог и сделала мне замечание о том, что я, учитель, не имею права подходить к ученикам школы на перемене и делать им какие бы то ни было замечания по поводу их поведения. Привожу её слова почти дословно: «Перемена — это их свободное время, когда они могут делать что хотят, и вы к ним не должны подходить вообще». И пригрозила мне разбирательством: если я буду и впредь делать учащимся замечания о неподобающем поведении на перемене, она будет вынуждена написать на меня бумагу. На мой вопрос: «Что, и курить им можно в туалетах, и наркотики принимать, и дискотеку на перемене устраивать, а мне мимо проходить?» — ответа от этого школьного психолога я, конечно, не получила. Она, как и все делают в таких случаях, просто перевела тему. Тогда я попробовала спросить о том же, обращаясь к логике другого примера: а как же тогда быть с дежурством учителя на перемене в коридорах и холлах школы (теперь это обязательная посменная обязанность школьных учителей), в чём тогда заключается это дежурство? На что этот «специалист» ответила, что учитель должен следить только за физической безопасностью учеников и может вмешиваться только в таких случаях, когда кто-то выпрыгивает в окно или режут друг друга ножом и т. д.

Вот в руки таких специалистов родители и отдают своих детей, даже не подозревая, что учитель вступится за их ребёнка, только когда того уже будут выкидывать из окна или резать ножом, а если всего-навсего вашу дочь будут крыть трёхэтажным матом и объяснять ей, у кого и что она должна будет после уроков отсосать (я слышала и такое), то это уже вмешательство в неприкасаемую личную жизнь учеников, к чему учитель, оказывается, не должен иметь никакого отношения! А некоторые родители ещё и записывают своих детей к таким «специалистам» на консультации и прочее, даже не зная, что там за «детский психолог» и не маразматичка ли она, не профан ли, и чему она ребёнка научит на своих консультациях. Я не хочу сказать, что все школьные психологи такие, но пусть даже хороших и плохих школьных психологов 50 на 50 — вам от этого легче? Мне нет. А в какой газете, в каких новостях ни прочитаю о какой-нибудь проблеме детей с учёбой, проблемой воспитания-поведения или по любому другому вопросу — журналист всегда не преминет посетовать на недостаток психологической поддержки, недостаток внимания психолога (вместо просто человеческого внимания) или даже (о ужас!) его отсутствие в сельских школах, дескать, как же без него вообще можно. Только вот как же раньше без них дети учились-то, не пойму? И не лучше ли вообще без психологов, чем с плохими психологами? Прежде всего, сами учителя в школе должны быть хорошие, добрые, внимательные, понимающие, профессионалы своего дела — тогда эти психологи и не нужны будут вовсе! А если учителя так себе, плюс такие же психологи? И ладно бы этот школьный психолог был приходящий, по вызову учителей, родителей, для индивидуальной работы с детьми в особых случаях, так нет же — они ещё и уроки ведут по расписанию. Сразу возникает два не последних вопроса. Первое. Что они там проходят-делают на этих уроках? Ведь психология — это дело нешуточное: ею можно так хорошо прозомбировать любого, даже взрослого человека, не говоря о неокрепших головах детей, чего только нельзя внушить ребёнку путём психологических тренингов и игр! И второе. Не такой, может быть, важный, но зато практический вопрос. Нужны ли детям эти уроки, если на русский язык и другие основополагающие предметы не хватает времени в школьной программе?

Как я приступала к работе

До меня в этой школе не один год работал учитель (он вёл мой предмет, французский язык), который предпочитал не заниматься своим предметом с детьми, а развлекаться: шутил, включал весь урок песни послушать, разговаривал с подростками на сексуальные темы и др., одним словом, дискредитировал предмет полностью — у учеников не было ни то что любви, а вообще никакого уважения к предмету, они его просто не воспринимали. Администрация знала о том, какой это был учитель, но не увольняла его, поскольку ему тогда не было замены, пока он сам не соизволил уйти в какое-то лучшее место, других теперь деток учить уму-разуму. Те учителя, которые были до него, тоже долго не задерживались в школе. То есть у детей примерно каждый год был новый учитель, и каждый год как с чистого листа. В таких условиях началась моя работа с учениками, взращенными моими предшественниками, и от которой у меня в двадцатишестилетнем возрасте начали появляться на голове седые волосы.

Когда пришла их новый учитель, то есть я, дети (подростки), как они и привыкли, пришли на урок с намерением развлекаться, плевать в потолок, похабничать, вытирать ноги друг о друга и об учителя. Но я им этого не позволила делать. Какова же была реакция этих детей: «Да как вы смеете делать нам замечание, говорить нам, что делать, мы и с ногами на столе можем сидеть, а вы будете вести свой урок, или что, вы не боитесь, что вас уволят?!» — сказала мне одна девочка 13 лет. Они меня разве только матом не покрыли прямо на уроке и потом ещё долго с такой ненавистью и пренебрежением входили в мой кабинет, смотрели на меня, как на врага, сквозь зубы цедя в мой адрес всякие гадости. Немало терпения и нервов у меня ушло на то, чтобы наладить контакт с этими испорченными в этой школе учащимися. Однажды ученица этого класса на сделанное мною замечание пригрозила мне уйти из класса посреди урока. Сейчас учителям строго-настрого запрещено выгонять ученика с урока и отпускать его выйти из класса даже по просьбе высморкаться или в туалет сходить (это правило распространяется на учеников 6–11 классов). Это выросло из боязни директоров и учителей уголовной ответственности за безопасность ученика: а вдруг он, попросясь по нужде, пойдёт на улицу и попадёт под машину, или пойдёт примет наркотики в туалете, или выпрыгнет из окошка, или школу подожжет. Теперь мы дожили до времён, когда нельзя спокойно дать школьнику в туалет сходить: либо он терпит до перемены, либо учитель, всё-таки отпустивший ученика по нужде, обливается холодным потом и считает секунды до возвращения отпущенного. Так вот, ученица уже взялась за ручку двери, и мне пришлось даже пригрозить ей милицией, только после этого она утихомирилась и вернулась на своё место, правда, отказалась делать то, что делали остальные. После урока я спокойно, безо всяких угроз сказала ей, чтобы она пришла как-нибудь после урока и сделала невыполненную работу, иначе мне придётся поставить ей двойку, а она также спокойно согласилась прийти, видимо, почувствовав, что я ей не враг, а нормальный неравнодушный учитель. И больше у нас с ней никаких проблем не было. А однажды те же ученики нажаловались на меня родителям, те пришли враждебно настроенные, но после непростого, зато открытого разговора они также поняли, что я не страшила какая-то, а педагог, который честно пытается наладить контакт с ненавидящими школу подростками. И не путём дешёвых приёмчиков, вроде устройства для них какой-нибудь халявы, а путём доказывания им, что они могут обучаться этому предмету и нормально, а не по-хамски, как они привыкли, общаться на уроке с учителем и друг с другом, и что им это может даже понравиться.

Я знала, что нужно было делать, я владею творческими технологиями обучения и умею находить контакт с детьми. Попробовав традиционный подход и увидев его полное неприятие учениками, я перешла на игровые, коммуникативные методики. Сразу хочу отметить, что игра — это не значит что-то развлекательное и несерьёзное. Учебная игра, правильно организованная и проведённая, преследует не развлекательные цели, а именно учебные. И через месяц отношение учеников уже стало заметно меняться и ко мне, и к моему предмету. А ко времени моего ухода по собственному желанию из этой школы они уже по душам рассказывали мне обо всех своих проблемах и признавались, немного стесняясь, что я единственный нормальный учитель, который у них когда-либо был в этой школе по этому предмету. И даже ходили к завучу по вопросу моего ухода из школы. И это всё те же самые дети, которые сначала грозились сидеть на моём уроке с ногами на столах!

А там, в той школе, до сих пор работают учителя, у которых на уроке дети красят ногти и едят, и они, эти так называемые учителя, «ничего не могут поделать с такими учащимися». Этих учителей можно разделить на две подгруппы: 1) которые этих детей откровенно побаиваются и стараются держаться от них подальше и 2) которые этих детей откровенно презирают и не хотят тратить на тех ни своих интеллектуальных и эмоциональных сил, ни времени на нормальную, а не формальную работу с ними. Это был мой первый год работы после частной школы. И это было как удар обухом по голове, потому что такого низкого уровня я никак не ожидала увидеть в спецшколе (в языковой как раз спецшколе) в самом центре Москвы. Сразу оговорюсь, там были несколько хороших учителей, но совсем немного, я помню одну, учительницу химии, которая мне дала несколько полезных советов, за что я ей благодарна. Но один-два хороших учителя никакой погоды не делают. Их любовь к профессии и мастерство не выходят за порог их кабинетика, отремонтированного за свой счёт и оборудованного необходимыми учебными пособиями также за свой счёт. В этой школе не занимались дисциплиной, культурой поведения, общения, не занимались обустройством школы, зато там была практика завышать кому надо оценки — детям родственников чиновников и детям спонсоров школы. Завуч школы прямо так и подходила к вновь пришедшим учителям с приказанием «вот такой-то Маше меньше пятёрки не ставить». А девочка училась на слабую четвёрку, дай бог. И учителя молча подчинялись этим указаниям. Одна я высказывалась против несколько раз: против необъективного выставления оценок, против нецензурной брани в стенах школы, против курящих прямо у входа в школу старшеклассников, против отсутствия учебников в школьной библиотеке, против вынужденных поборов с родителей, против превращения учителей в безвольных марионеток. Ну и, конечно, начались репрессии в отношении меня, чтоб лишних вопросов не задавала и выполняла все приказания беспрекословно, как все здесь привыкли.