Аванпост - Енё Рейто

Лорсакофф уже не так уверенно держал револьвер. Пришедший насмешливо улыбнулся.

— Послушайте, Лорсакофф, я вас нисколько не боюсь, я в любую минуту могу с вами расправиться. — Говоря это, он прижал к ладони большой палец, и из массивного перстня вырвалась длинная, тонкая струйка какой-то жидкости, которая, шипя, запенилась на скатерти, оставив на ней через несколько секунд большую дыру. — Серная кислота… Пока вы рассматривали часы, я мог вас запросто прикончить. Но мне это не выгодно, мы нужны друг другу. Особенно теперь, когда стало ясно, что Ив работал на себя, а нас с вами использовал в своих целях.

— Тогда зачем он так подробно рассказывал мне по телефону об этих часах в виде крокодильей головы с защелкивающейся крышкой?

— Чтобы потянуть время и замести следы.

Лорсакофф опустил револьвер.

— Странно… Но я вижу, что относительно вас я, кажется, ошибался. Хуже всего, что никто из нас не знает этого лейтенанта в лицо.

— Отчего же, я его сегодня видел.

— Откуда вы знаете, что это был он?

— Генерал Обер спустился с ним под руку по лестнице, а позже он встретился с виконтом Ламбертье в условленном месте у фонтана.

— Ну и каков он из себя?

— Еще чуднее, чем о нем говорят. Желторотый мальчишка лет двадцати двух, клянусь. Недурен собой, хотя немного веснушчатый, все время улыбается и строит из себя дурачка. Так притворялся пьяным, что любой артист позавидовал бы.

— Но зачем ему было говорить по телефону, что план у него в часах, если он собирался нас обмануть?

— Может, когда звонил, еще не собирался. А потом что-то произошло.

Лорсакофф выругался.

— Ну, если все действительно так, он еще об этом пожалеет. Я ему шею сверну!

— Каким образом?

— Глупец! Разве вы не знаете, как мы договорились? План доктора Бретая необходимо проверить на месте. Он должен туда приехать. И тогда он в моих руках. Сообщите обо всем Лапорте и Хильдебранту.

— По-моему, в первую очередь надо поговорить с Гризоном. Он один был лично связан с лейтенантом.

— Вы правы! Идемте к Гризону.

Лорсакофф сунул часы в карман, потушил свет, и они отправились. У ворот русский на секунду остановился:

— Хм… Тут только что спал араб. Куда он мог подеваться?

Они постояли, вертя в задумчивости головами по сторонам, но дело было срочное, и они поспешили уйти.

…Хозяин кофейни осторожно спустился с лестницы. Потому как все это время он подслушивал за дверью.

Серый, промозглый рассвет съел сантиметр за сантиметром ночные тени вокруг деревьев и домов.

Лорсакофф и Маккар почти бежали.

Протянувшийся до самого берега моря длинный переулок зиял пустотой. Вдруг, однако, перед ними возникла фигура. То был солдат, вдребезги пьяный. Он что-то напевал себе под нос и натыкался на стены домов. Потом принялся грязно поносить арабов, вызывая их на улицу для расправы… Потом, привалившись к одному из домов, откопал в кармане сигарету и еще издали призывно замахал двум одиноким пешеходам.

— Подойдите поближе, господа… дайте огонька бедному солдату… который завтра, может, умрет за цивилизацию… родина вас не забудет… Vive lа France!!!! [— Да здравствует Франция! (фр.)]

Лорсакофф и Маккар направлялись именно в тот дом, у которого остановился легионер. Лорсакофф, смеясь, вытащил зажигалку и долго щелкал ею: бензина, по-видимому, осталось совсем мало. Солдат, как это свойственно всем пьяным, почти навалился на него.

— Не поднимайтесь…

— Гризона нет дома?

— Он дома. Мертвый. Его убили.

— Иди на рыбный рынок…

Зажигалка наконец вспыхнула, солдат несколько раз затянулся и, сдвинув набекрень фуражку, пошел дальше, шатаясь и распевая что-то нечленораздельное…

— Бедный Гризон, — сказал Маккар. — Вы были правы, Лорсакофф. Кто-то встрял в игру, и Ив решил с нами порвать.

— Берегитесь, Маккар, кроме вас, никто с ним не говорил, только вы знаете его в лицо, и он помнит об этом…

— Можете меня не пугать, я…

Грянул выстрел. Пуля просвистела рядом с головой Маккара. Оба метнулись в подворотню. Подождали.

Тишина.

Маккар осторожно выглянул. Улица была безмолвна и пустынна. Нигде никого.

— Norn de Dieu… [Черт… (фр.)] — скрипнул зубами Маккар. — Видно, мерзавцы взялись за дело всерьез.

На рынке, в утренней суете, они опять встретились с солдатом, который окликнул их, попросив поднести ему стакан водки, — он как-никак отправляется в пустыню. Они зашли в кабак.

Рассказывай, Хильдебрант, — прошептал русский.

— Ночью у меня с Гризоном была назначена встреча, -заговорил солдат. -Я постучал, никто не открывает. Тогда я нажал на ручку. Оказалось, дверь не заперта. В квартире все вверх дном, вещи валяются на полу, постельное белье порвано, а посреди комнаты лежит мертвый Гризон с раздробленным черепом, весь исколотый ножом.

Они помолчали.

— Вы сегодня выступаете? — спросил Маккар.

— Да. В Ат-Тарир, Гризон все точно разнюхал.

— Послушай, — перебил солдата Лорсакофф, — пока не поступят новые указания, имей в виду: если раздобудешь ручные часы в виде крокодильей головы, получишь пятьдесят тысяч франков. С Лапорте я тоже хочу поговорить. Мы еще сегодня встретимся. А до тех пор действуйте, как договорились.

Легионер поспешил в казарму. Перед выступлением солдаты получили увольнительную до утра. Пока он разговаривал с начальником караула, патруль привел Голубя. Тот с сияющей физиономией протянул запястья, чтобы на них защелкнули наручники.

Хильдебрант побледнел!

На руке дезертира красовались часы в виде крокодильей головы!

Фельдфебель Латуре, который за время этой истории пришел в полный разлад с самим собой, ни слова не сказал своему неблагодарному и вероломному протеже. Он лишь то и дело поглаживал свои обожженные кошачьи усы и таращил на Аренкура налитые кровью глаза. Norn de Dieu… — читалось в его взгляде.

— Ты с ума сошел? — накинулся на Голубя поэт Троппауэр, который после всего случившегося счел резонным перейти с приятелем на «ты». — У тебя здесь было теплое местечко, совсем как у моего коллеги Данте в Раю, а ты валяешь дурака!

Голубь пожал плечами.

— Я не для того вступил в легион, чтобы дохнуть со скуки. Я полюбил твои стихи и хочу слушать их всегда, в огне и в воде!

— Ты это серьезно? — растроганно спросил поэт.

— Совершенно серьезно. Я с детства боготворю поэзию и уверен, когда-нибудь стану гордиться тем, что был одним из первых почитателей великого Троппауэра.

Вокруг обезьяньей челюсти заходили жевательные мышцы, и большие осоловелые глаза заволоклись слезами.

— Я обещаю тебе, что не скрою от потомков этот факт, если стану когда-нибудь великим поэтом. Я понимаю твое восхищение, но чтобы следовать за мной в пустыню… это… это действительно трогательно…

— За твои стихи я готов в огонь и в воду! — вдохновенно воскликнул Аренкур. — Я полюбил их и не хочу без них жить ни дня!

Троппауэр покраснел и потупил взгляд.

— Я рад, что подарил тебе целый мир… — запинаясь, пробормотал он и дрожащей лапищей неловко выудил из кармана состряпанный наспех эпос. Разгладил листки, взволнованно пожевал губами и трагическим голосом возвестил: — Гюмер Троппауэр. «Завтра выступаем, эхма!»

Голубь отлично приспособился думать о своем, когда Троппауэр осчастливливал его своими пространными творениями. У него уже вошло в привычку размышлять под жужжание сиплого голоса, а если поэт вдруг с восторженным лицом замирал, Голубь бросался его обнимать, восклицая наобум:

— Превосходно! Изумительно! Незабываемо! Больше нет?

— Есть, продолжение, еще четыре песни.

— Почему так мало! Читай скорее! Ты… Ты просто Пушкин!

Поэт в упоении облизывал толстые, выпяченные губы, смущенно почесывал заросший сизый подбородок и читал дальше. А Голубь опять принимался раздумывать над тем, что делать с пятнадцатью тысячами франков. Деньги ему не принадлежат, это ясно. Он не может прикарманить чужие деньги только потому, что они по ошибке оказались у него… Значит, первым делом нужно внимательно осмотреть бумажник, который он вынужден был сунуть в карман вместе с другими вещами убитого. Переодевшись тогда в хибарке, он взял вещи себе. Сейчас они в кармане рубашки, но разглядеть их можно только в «герметически» надежном месте. А в их казарме многое устроено по-дурацки. В умывальных комнатах, например, нет дверей. Чтобы тот, за кем положено следить, ни на секунду не оставался без присмотра. Где уж тут разглядеть бумажник! Глупость все-таки: бумажник в кармане, а в него даже не заглянуть! В спальне всегда кто-нибудь сшивается, там не получится, в столовой и подавно… В город не выпускают… Проклятье!

— Ну как?! — торжествующе спросил Троппауэр.

— Просто не нахожу слов… Удивительно! Как ты, со своим гением, еще здесь, а не в Швеции на вручении Нобелевской премии!…