Долина костей - Майкл Грубер

На мой десятый день рождения он купил мне Солеру, мою чудесную лошадку, и научил ездить верхом, а заодно брать его пенис в руки или в рот и доводить до семяизвержения, что я втайне находила весьма забавным, хотя вслух никогда об этом не говорила. Он называл свой член «маленький Рэй», а когда я делала свое дело, выкрикивал всуе имя Господне, что тоже веселило меня, ибо он был деканом и чадам своим за божбу раздавал подзатыльники. Была ли я против? Может быть, немного, но за лошадку я готова была позволить ему оттрахатъ меня прямо на ступеньках Господнего Собрания. В десять лет я была законченной шлюхой.

Бывало, я ловила на себе взгляд Рэя Боба и замечала в его глазах не то чтобы страх, но своего рода тревогу, беспокойство, как будто он не вполне владел собой. Полагаю, то, что я ощущала на себе эти взгляды, было важнейшей частью моего падения.

Между тем то, что Рэй Боб пару раз в неделю сотрясал кровать с матушкой, принесло результат. Мама забеременела и родила маленькую девочку, которую Рэй Боб назвал Бобби Энн. Вообще-то, мне кажется, что с рождением этой девочки в маме пробудилась давно забытая способность любить, но если этот источник и открылся заново, то в мою сторону из него не потекло ни струйки. Да и мамина любовь, хотя и искренняя, проявлялась больше в сюсюканье, а всю заботу о малышке она взвалила на Эсмералъду, девушку, взятую специально для этой цели из лагеря мигрантов. Я могла бы рассказывать обо всем дольше, однако это не роман, и для вас, наверное, не так уж важно, как протекала наша повседневная жизнь. Если не считать злосчастного маминого срыва, в глазах соседей мы выглядели вполне благополучной семьей: ходили в церковь и принимали участие во всех общественных мероприятиях. Каждое лето Рэй Боб возил нас на залив рыбачить, а осенью мы стреляли голубей. Он купил мне ружье шестнадцатого калибра, такое же, как у Рэя-младшего, и научил стрелять.

Спустя два года после рождения Бобби Энн у меня прошли первые месячные, в связи с чем Рэй Боб дал мне понять, что теперь я женщина и пора мне впустить маленького Рэя в себя. Что я и сделала темной апрельской ночью в своей узкой кроватке, сама насадив себя на помянутый орган и, замечу, не испытав при этом особого дискомфорта, что во многом было обусловлено тем, что пальцы Рэя Боба и верховая езда подготовили мою промежность к соитию. Может быть, поэтому-то он и купил лошадку, я не знаю. В этом отношении он проявлял сообразительность, хотя вообще-то, как выяснилось позже, большим умом не обладал. На мой двенадцатый день рождения он подарил мне золотой, в форме сердечка, медальон с настоящим бриллиантом снаружи и собственным маленьким фотопортретом в полицейском мундире внутри.

Вскоре после того, как я стала настоящей женщиной, Рэй-младший (ему в ту пору исполнилось четырнадцать, и это был настоящий бык, красномордый и тупой) притащился в конюшню, когда я ухаживала за Солерой, а на вопрос, чего ему надо, ответил, что не прочь получить то же самое, что я даю его папочке. Недолго думая, этот тип схватил меня и бросил на солому, срывая платье, но я сказала: «Что подумает Рэй Боб, если ты напугаешь лошадь и порвешь мою одежду?»

Это несколько привело его в чувство, тем паче что я пообещала отсосать у него, если он выгребет из конюшни навоз, и свое обещание сдержала. Что мне не нравилось в уходе за лошадками, так это возиться с навозом, и я здраво рассудила, что лучше уж быстренько отработать с членом, чем добрый час ковыряться в лошадином дерьме.

Как вы думаете, могло это стать источником моей патологии? Сексуальное насилие в детстве, приводящее впоследствии к религиозному фанатизму? Это теория. Трудно объяснить, почему многие дети воспринимают как норму все, что происходит в их семьях. Мама тычет в тебя раскаленной кочергой, тебе это не особо нравится, но такова жизнь, и, поскольку ты считаешь, что такой же кочергой достается всем детям, никого об этом не спрашиваешь и никому не рассказываешь. Зачем, это ведь все равно, что сообщать всем, как мама наливает молоко в кашу или отправляется в ванную.

«Моя ошибка была моим богом», — говорит Августин, хотя тогда я еще не читала Августина. Правда, все остальное в том городке удостоилось моего внимания. Библиотека была открыта три раза в неделю, и я довольно быстро изучила все, располагавшееся на полках, кроме действительно взрослых книжек, которые библиотекарша, миссис Остер, мне не выдавала. Однако на библиотеке свет клином не сошелся. В городе имелась контора, занимавшаяся имуществом умерших людей, и ее владелец завалил заднюю комнату книгами, вывезенными из домов покойников. Он реализовывал их по бросовым ценам, и именно там, из-за картинки на обложке, где была изображена девочка, сосавшая леденец на палочке, я купила «Лолиту» Набокова.

Эта ключевая книга открыла мне, кто же я такая, а уж потом я влюбилась в язык этого писателя и прочитала почти все им написанное: «Пнин», «Бледный огонь», рассказы и эссе, хотя, честно признаюсь, поняла тогда далеко не все. Из того же источника у меня появились книги великих русских писателей: «Война и мир», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание», «Мертвые души» и, что несколько странно, «Конармия» Бабеля в твердом переплете, видимо занесенная туда из книжного клуба какой-нибудь левой организации. Вы наверняка скажете, что эти толстые книги, с их сложными идеями и экзотическими персонажами, не самое подходящее чтение для двенадцатилетней девочки.

Впрочем, я снова уклоняюсь в сторону и должна признаться, что упомянула свои литературные увлечения, только пытаясь оттянуть рассказ о развязке нашей семейной драмы. Может быть, слова «развязка» и «драма» слишком литературные, не из того языка, каким я говорю обычно, но, в конце концов, то, что я пишу, очень смахивает на мемуары, и не исключено, что в них-то и открывается настоящая Эммилу.

Как и звучащие в голове голоса, прочитанное поселяется в нас, а для тех, кто не любит книги, есть кино и телевидение. То, что мы знаем, это то, что мы есть. Тех, кому повезло, формируют родители, но ведь и они вкладывают в нас лишь то, что было вложено в них, вплоть до библейских сюжетов, житий святых, рассказов о героях и чудовищах.

«Рассказы учат нас жить», — писал Анатоль Франс. А еще он писал, что «закон, великолепно равный для всех, запрещает как богатым, так и бедным спать под мостами, просить милостыню на улицах и воровать хлеб». «Человек, никогда не читавший, не знает, кто он такой». Это и многое другое я почерпнула из книжки «В мире мудрых мыслей», купленной все в той же лавке за семьдесят пять центов. И вот я в школе второй ступени, среди одаренных и талантливых, поскольку теперь я богата. Господь в своей великой милости дарует нам возможность побывать в школе второй ступени, дабы мы получили представление о том, каков ад, и постарались избегнуть такового в жизни грядущей, однако эта его задумка, как и многие другие, вроде бы толковые, на практике срабатывала не больно-то хорошо. Я, разумеется, в этом аду была одним из демонов. Обладая и деньгами, и внешностью, плюя на то, что обо мне думают, не утруждаясь соблюдением правил и прогуливая, когда мне вздумается, но имея достаточно хорошие оценки, чтобы не позорить Рэя Боба, я быстро вошла в круг избранных шалопаев и получила возможность отравлять жизнь тех девочек, которые отличались от меня. А поскольку язык у меня был подвешен что надо, да я еще и книг начиталась, мои издевательства были куда более изощренными, чем обидные, но обычные школьные клички и прозвища. И вот тогда-то я и повстречалась с Рэндольфом Хантером Фоем. Хантер, одноклассник Рэя-младшего, был просто шикарным парнем — Элвис, Джимми Дин и Бред Питт в одном флаконе — и первейшим в школе наркодилером. Я решила заполучить его. Как и я сама, он происходил из белого отребья — в тюрьме округа всегда можно было застать парочку отбывавших срок Фоев, да и в Рэйфорде, по слухам, их тоже хватало.

В седьмом классе я проявила такие успехи, что, сдав экзамены экстерном, перескочила год и в четырнадцать лет оказалась всего лишь классом позади Хантера, которому, кажется, было семнадцать. В любом случае он был достаточно взрослым, чтобы водить машину, и тачка, последней модели пикап «Форд-250», у него имелась. Забавно, что решительно никому не пришло в голову задаться вопросом, с каких таких шишей подросток, с матерью на пособии и папашей в тюрьме штата, обзавелся подобным средством передвижения. Чтобы соблазнить Хантера, мне много времени не потребовалось.

В упомянутой выше лавке имелось немало порнографических книжонок, которые наряду с Рэем Бобом стали моими сексуальными наставниками. Правда, скажу сразу, что в качестве педофила Рэй Боб проявлял не слишком уж большую изобретательность. Памятуя о происходящем за стенкой, я первое время побаивалась, как бы мне от него не досталось, но нет, груб и жесток он был только с мамой, а со мной чуть ли не деликатен и все время интересовался, что я чувствую. Честно говоря, ничего такого особенного я не чувствовала и, пока он проделывал со мной свои делишки, мысленно отстранялась, хотя и не полностью, чтобы следить за ситуацией и имитировать ожидаемую реакцию, да отвечать на вопросы типа «тебе это нравится, детка?». О да, папуля, пихай сильнее и глубже! Дело в том, что Рэй Боб в положенное время прочел свою долю точно таких же книжек, так что, несмотря на внушительную разницу в возрасте, представления о сексе у нас были схожими — жизнь, уже в который раз, следовала за искусством в сырой подвал. Мне, правда, кажется, что ему хотелось сделать меня сексуальной рабыней из своих извращенных фантазий, но тут уж он дал маху: такой я никогда не была. Другое дело, что это только догадки; на эту тему мы с ним не говорили. Честно говоря, Хантер Фой тоже особо не напрягался, чтобы меня соблазнить. Просто приехал однажды на своей тачке, поздоровался, я ответила «привет», села к нему в кабину, он отвез меня на побережье, в парк «Песчаная бухта», мы с ним забили по косячку, а когда стали целоваться, я сорвала футболку и лифчик, словно они меня жгли, прыгнула на него и, как пишут в тех самых книжонках, «удовлетворила свою похоть». Не могу не признать, что, когда мы проделывали это во второй раз, я и вправду испытала нечто вроде того, что следует испытывать в подобных случаях, и это поразило меня настолько, что я взвизгнула, как щенок.