Учитель фехтования - Александр Дюма

– Мне немедленно нужны двадцать пять тысяч рублей. Не хочу ехать домой, так как дорога каждая минута. Дайте мне, пожалуйста, эту сумму и пожалуйте завтра утром ко мне, чтобы получить ее.

– Ваше превосходительство, – сказал купец, весьма польщенный вниманием полицеймейстера, – быть может, вам угодно больше?

– Э… ну, хорошо, дайте тридцать тысяч.

– С удовольствием, ваше превосходительство.

– Мерси! Завтра в девять часов жду вас у себя.

Мошенник тут же садится в свой экипаж и уезжает галопом по направлению к Летнему саду.

На другой день в назначенный час купец является к Горголи, который встречает его со своей обычной предупредительностью и спрашивает, по какому он делу.

Этот вопрос ошеломил купца, который только тут заметил разницу во внешности полицеймейстера и того, кто был у него накануне.

– Ваше превосходительство, – говорит он полицеймейстеру, – помогите, меня обворовали!

И рассказывает об обмане, жертвой которого он стал. Полицеймейстер внимательно выслушивает его, приказывает подать экипаж и надевает свою серую шинель. Затем он велит купцу еще раз во всех подробностях повторить всю историю и лично отправляется ловить мошенника.

Прежде всего Горголи едет на Большую Миллионную улицу и спрашивает будочника:

– Вчера я проезжал здесь в третьем часу дня. Ты видел меня?

– Так точно, ваше превосходительство.

– А видел ты, куда я отправился дальше?

– К Троицкому мосту, ваше превосходительство.

– Хорошо.

Генерал направляется к Троицкому мосту. При въезде на мост он спрашивает у другого будочника:

– Вчера я был здесь в начале четвертого часа. Ты видел меня?

– Видел, ваше превосходительство.

– Куда я держал путь?

– Вы изволили проехать по мосту, ваше превосходительство.

– Хорошо.

Горголи переехал на другую сторону реки и опять спросил у будочника, стоявшего у противоположного конца моста:

– Видел ты меня здесь вчера в половине четвертого?

– Так точно, ваше превосходительство, видел.

– Куда я направлялся?

– На Выборгскую сторону, ваше превосходительство.

– Хорошо.

Горголи едет дальше, решив преследовать преступника до конца. У военного госпиталя он опять спрашивает будочника. Последний направляет его к кабакам. Оттуда он едет по Воскресенскому мосту, Большому проспекту и в последний раз спрашивает будочника:

– Видел ты меня вчера около пяти часов?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Куда я поехал?

– На Екатерининский канал, ваше превосходительство, в дом № 19.

– Я зашел туда?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Видел ты, чтобы я вышел оттуда?

– Никак нет, ваше превосходительство.

– Хорошо. Позови на свое место другого будочника, а сам беги в ближайшую казарму и возвращайся сюда с несколькими вооруженными солдатами.

– Слушаю, ваше превосходительство.

Будочник убежал и минут через десять явился в сопровождении солдат.

Генерал подходит с ними к указанному дому, велит закрыть все выходы, расспрашивает дворника и узнает, что похожий на него человек действительно живет во втором этаже этого дома. Горголи идет туда, стучит, ему не открывают, он приказывает взломать дверь и сталкивается лицом к лицу со своим двойником, который приходит в ужас от этого посещения, причину которого он, конечно, знает, во всем сознается и тут же возвращает все тридцать тысяч рублей.

Мы видим, что в известном отношении Петербург не далеко ушел от Парижа.

Это происшествие, при финале которого я случайно присутствовал, задержало меня минут на двадцать. Еще через двадцать минут я уже мог отправиться к Луизе, что я и сделал. По мере того как я приближался к ее дому, сердце мое билось все сильнее. А когда я спросил в магазине, можно ли видеть Луизу, голос мой так дрожал, что я должен был дважды повторить свой вопрос.

Луиза ждала меня в будуаре.

Глава четвертая

Луиза встретила меня с той изящной непринужденностью, которая свойственна только нам, французам. Протянув мне руку, она усадила меня около себя.

– Ну вот, – сказала Луиза, – я уже позаботилась о вас.

– О, – пробормотал я с таким выражением, которое заставило ее улыбнуться, – не будем говорить обо мне, а поговорим лучше о вас.

– Обо мне? Разве я для себя хлопочу о месте учителя фехтования? Что же вы хотите сказать обо мне?

– Я хочу вам сказать, что со вчерашнего дня вы меня сделали счастливейшим человеком, что теперь я ни о ком и ни о чем не думаю, кроме вас, что я всю ночь не сомкнул глаз, боясь, что час нашего свидания никогда не настанет.

– Но, послушайте, это форменное объяснение в любви.

– Рассматривайте мои слова, как вам будет угодно. Говорю вам не только то, что думаю, но и то, что чувствую.

– Вы шутите?

– Клянусь честью, нет.

– Вы говорите серьезно?

– Совершенно серьезно.

– В таком случае я должна с вами объясниться.

– Со мной?

– Дорогой соотечественник, я думаю, что между нами могут быть только чисто дружеские отношения.

– Почему?

– Потому, что у меня есть друг сердца. А на примере моей сестры вы могли убедиться, что верность – наш семейный порок.

– О я несчастный!

– Нет, вы не несчастны! Если бы я дала возможность окрепнуть вашему чувству, вместо того чтобы с корнем вырвать его из вашего сердца, вы были бы действительно несчастны, но теперь, слава богу, – улыбнулась она, – время еще не потеряно и я надеюсь, что ваша «болезнь» не успела развиться.

– Не будем больше говорить об этом!

– Напротив, поговорим об этом. Вы встретитесь, конечно, у меня с человеком, которого я люблю, и вы должны знать, как и почему я полюбила его.

– Благодарю вас за доверие…

– Вы уязвлены, – сказала она, – и совершенно напрасно. Дайте мне руку, как хорошему товарищу.

Я пожал руку Луизы и, желая показать ей, что вполне примиряюсь со своей участью, проговорил:

– Вы поступаете вполне лояльно. Ваш друг, вероятно, какой-нибудь князь?

– О нет, – улыбнулась она, – я не так требовательна: он только граф.

– Ах, мадемуазель Роза, – воскликнул я, – не приезжайте в Петербург: вы вскоре забудете здесь Огюста!

– Вы осуждаете меня, даже не выслушав, – сказала Луиза. – Это дурно с вашей стороны. Вот почему я хочу вам все рассказать. Впрочем, вы не были бы французом, если бы приняли мои слова иначе.

– Надеюсь, ваше благосклонное отношение к русским не помешает вам справедливо отнестись к вашим соотечественникам?

– Я не хочу быть несправедливой ни к тем ни к другим. Я сравниваю, вот и все. Каждая нация имеет свои недостатки, которых сама не замечает, потому что они глубоко укоренились в ее натуре, но их хорошо замечают иностранцы. Наш главный недостаток – это легкомыслие. Русский, у которого побывал француз, никогда не говорит, что у него был француз, а выражается так: «У меня был сумасшедший». И не нужно говорить, какой это сумасшедший: все знают, что речь идет о французе.