Никто (СИ) - Красин Олег

Беляев. -- Милая Наталья Владимировна, писать на самом деле утомительно и скучно, ведь вдохновение приходит не каждому.

Наталья (кладет ручку). -- Пожалуй, вы правы! Я не смогу долго усидеть на месте. Бывает так тяжело иногда на этих вечерах, где читают прозу или стихи -- всё хочется подняться, вспорхнуть, полететь. Хочется свободы и воздуха, словно я птичка какая.

Беляев. -- Полностью согласен с вами, в таких обществах обычно скучно. Тем более, в доме ваших родственников Дины Валентиновны и Иннокентия Федоровича. Надеюсь, вы не обидитесь?

Наталья. -- Нет, что вы!

Беляев. -- Здесь всё замечательно, обстановка, кабинет, но вы не обессудьте, Иннокентий Федорович и его жена будто явились из прошлого века. Кажется, вот-вот откроется дверь и появится покойный государь Александр II со своим двором и в той же одежде, какую тогда носили. Всё вокруг сухо, трезво, установлено наперёд. Но, смею думать, холодная чопорность в доме не заменит вам теплыни жизни за окном, её впечатлений и красок.

Наталья. -- Да, да, наверное, но я присуждена здесь жить!

Беляев. -- Заведите любовника, и он скрасит ваши серые будни.

Наталья (смущенно смеётся). -- Ах, что вы такое говорите! Я верна мужу, у меня и в мыслях такого нет!

Беляев. -- Наташенька, милая Наташа! Это настоящая жизнь, не придуманная, и если не хотите прозябать в литературных салонах, то подумайте о моих словах. А кабинет замечательный! Здесь уютно и, действительно, хочется писать, творить, не то, что у нас, в редакции. Вот где, я вам скажу, место так место: грязь, накурено, сотрудники слоняются от стола к столу и отвлекают разговорами. В общем, настоящая клоака. Признаться, я, поэтому не пишу своих статей в редакции.

Наталья. -- А где?

Беляев. -- Как ни странно в ресторане. Заказываю отдельный кабинет и сажусь, пишу.

Наталья. -- А вы сразу сделались репортером? Вас тянуло к этому ремеслу? А то знаете, бывает, люди себя ищут, ищут, мучаются, как мой Валентин. Ему скоро тридцать, а он все себя ищет, только никак не найдет.

Беляев. -- Наташенька, я перед этим занимался многим. Как говаривал писатель Куприн, я перепробовал почти всё, кроме беременности. И вот нашел себя в писательстве. Кстати, Наташа, не хотите составить мне как-нибудь компанию в ресторан? Я покажу вам, так сказать, мастерскую писателя, его кухню. Вам будет очень интересно, обещаю!

Наталья (неуверенно). -- Отчего же? Пожалуй, я смогу принять ваше предложение. Когда мы с Валей будем в Петербурге...

Беляев. -- Только я вас умоляю, душечка, приходите одна. Писательство это такая вещь, которая не приемлет широкой публики. Это интим души. Кстати, вы слышали забавную историю, недавнюю?

Наталья. -- Нет.

Беляев. -- В Летнем саду повесили объявление, что весь вечер перед публикой будет петь Шаляпин, причем петь бесплатно, что по нынешним временам большая редкость. Собралось много публики, человек эдак триста, и представляете, что случилось? Устроители вынесли граммофон и поставили его пластинки. Итак, весь вечер Шаляпин пел в саду. Каково? (Смеётся).

Наталья (смеется). -- Да, смешно. А вы женаты?

Беляев. -- Женат, Наташа. Но, как писал Надсон: "Только утро любви хорошо". Когда-то она была другой, а теперь жена чужой мне человек, грубый, скучный, а душе нужно иное. Душа требует любви! Вот так-с! Так я смею надеяться?

Наталья (весело грозит пальцем). -- Ах вы, баловник! (Кокетливо). Не знаю, не знаю, это кажется не совсем приличным...

Открывается дверь, входит Анненский и Дина Валентиновна.

Анненский. -- Юрий Дмитриевич, Наташа?

Наталья. -- Я показывала кабинет Иннокентия Фёдоровича. Юрий Дмитриевич попросил.

Беляев. -- Наталья Владимировна была так любезна...

Дина Валентиновна. -- Наташа, голубчик, проводи гостя в гостиную! Мы сейчас к вам присоединимся.

Наталья и Беляев выходят.

Кеня, когда ты собирался сказать, что хочешь оставить службу? Эта вертихвостка Ольга уже знает, а я в полном неведении.

Анненский. -- Диночка, я долго обдумывал и собирался сказать. Сейчас начинается журнал, новое для меня дело, но интересное, безусловно! И я написал уже несколько материалов: статью, стихи. Всё это будет издано.

Дина Валентиновна. -- Но я собиралась зимой в Париж! Ты же знаешь, что я каждый год зимой бываю во Франции. Мне надо развлечься, а тут такая скука! А ты хочешь меня оставить без денег?

Анненский. -- Нет, я всё продумал. Я подам прошение об отставке, но с просьбой оставить в ученом совете. За это причитается плата. Еще у меня есть курс лекций на высших женских курсах Раева. Ну, еще, я думаю, будут гонорары за издание статей.

Дина Валентиновна. -- Ох, не знаю, не знаю! Мне что-то боязно. И зачем тебе это надо? Тебя же никто не гонит из министерства! С попечителем округа Мусиным-Пушкиным у тебя прекрасные отношения.

Анненский. -- Нет, я больше не намерен служить! Мне всё это чертовски претит -- эта служба, разъезды по округу, экзамены, ученые советы. И везде пустота, ничтожество, серость. А мне адски хочется покоя! Ты даже не представляешь!

Дина Валентиновна (недовольно). -- Ну как знаешь! Но помни, тебе надо беречь семью, нас с Валей. Я уже немолода, мне немного осталось, недолго буду тебе обузой. Потом найдешь себе жену моложе... (всхлипывает, прикладывает платок к глазам).

Анненский. -- Ну, перестань, прекрати, ей-богу!

Дина Валентиновна. -- Ты же меня любишь, Кеня?

Анненский. -- Конечно, Диночка! Конечно!

Занавес.

Интерлюдия ПЕРВАЯ .

Авансцена. Полумрак . Звуки вокзала (шумит паровоз, вокзальный колокол и т.п.) Стоят Анненский и Ольга, они расстаются. Ольга утирают слезы, подходит, обнимает Анненского, отходит. Играет музыка. Голос за сценой.

"Зал...

Я нежное что-то сказал.

Стали прощаться,

Возле часов у стенки...

Губы не смели разжаться,

Склеены...

Оба мы были рассеянны,

После она

Плакала тихо у стенки

И стала бумажно-бледна...

Кончить бы злую игру...

Что ж бы еще?

Губы хотели любить горячо,

А на ветру

Лишь улыбались тоскливо...

Что-то в них было застыло,

Даже мертво...

Господи, я и не знал, до чего

Она некрасива...

Ну, слава Богу, пускают садиться...

Слиплись еще раз холодные лица,

Поезд еще стоял --

Я убежал...

Анненский и Ольга расходятся в разные стороны . Звучит негромкая печальная муз ы ка.

Сцена V .

Кабинет Анненского. Он сидит за столом в халате, белой накрахмаленной рубашке и брюках, что -- то читает, пишет на листке бумаге. Входит Арефа .

Арефа. -- Доброе утро, барин! Никак с ночи не спите?

Анненский. -- Да. Арефа, не спится что-то, а когда не сплю, прихожу сюда и работаю. (Посмотрел на стоящие у стены часы в футляре). Часы остановились, а я и не заметил. Который час?

Арефа (подходит, задувает горящую на столе свечу). -- Це один господь знае! Вы уж звиняйте Иннокентий Федорович, ежели я по малоросски иногда балакаю. Барыня сильно гневается, когда слышит.

Анненский. -- Говори, как умеешь! Что мне за дело? Я тебя понимаю. Сколько служишь у нас, Арефа, а часам так и не выучился.