Как писать в XXI веке? - Наталья Гарбер

Соотношение реального и художественного хронотопов в дневнике

Писатель должен много писать, но не должен спешить.

Написание дневника помогает автору в путешествии по внутренней «психологической местности» его картины мира и являет собой процесс создания «легенды этой местности», которая придает смысл, цели и структуру жизни автора.

Время и пространство в дневнике — это философски-эстетические категории, являющиеся структурообразующими элементами, которые помогают осмыслять текущую внешнюю и внутреннюю жизнь автора в контексте прошлого и будущего. Именно поэтому художественную, творческую ценность для внешних читателей дневник обретает, когда во внутреннем путешествии по «психологической местности» его картины мира автор делает то же, что литературная традиция требует от героя романа: значительный личностный рост героя, достигнутый путем его душевного труда в процессе внешних событий, порождающих при осознании «виртуальный» хронотоп[5] дневника.

В дневнике мало плановости и осознанности, ритм хронотопа неровен и стихиен, и отражает естественные отношения автора с тремя типами времени: время психологическое (происходящее в сознании автора), локальное (события в пределах досягаемости и личного участия автора) и континуальное (общеисторический контекст жизни автора). Само время как важнейшая жизненная категория, как правило, также является предметом осмысления автором («быстротечность жизни», время духовного роста, время значимых перемен — переезд, карьерный взлет и пр.).

Это верно и в случае диариста-мемуариста, для коего прошлое — это завершенный временной ряд, отрезанный от текущего момента, он живет и пишет уже как бы «после времени»: «бойцы вспоминают минувшие дни…». Мемуарист, конечно, ближе к формату художественного произведения, где время и пространство идеализированы, замкнуты и намеренно нелинейны, ибо акцентируют внимание на замысле автора и ведут читателя по определенной «легенде» виртуальной литературной местности. Однако и мемуары интересны в меру психологического развития героя-мемуариста в процессе его истории.

Итак, как внешняя местность и ее легенды превращаются во внутренний хронотоп автора дневника? Начнем с экстравертов, ибо они ведут записи преимущественно в локальном и континуальном, «внешнем» времени, в отличие от интровертов, пишущих сразу в психологическом, «внутреннем» времени. От характера и мировоззрения автора, от понимания им сущностей категорий времени и пространства зависит форма осознанно или бессознательно избираемого им хронотопа в дневнике.

Дневник в локальном хронотопе описывает каждодневные события собственной жизни автора и является свидетельством «ближнего мира», существующего в границах ньютоновской малой Вселенной и философии обыденной жизни. Чехов, борец за идеалы яркой, широкой и творческой жизни, как-то попробовал вести такой дневник на Сахалине — и бросил. Скучно: «Блины у Солдатенкова. Были только я и Гольцев. Много хороших картин, но почти все они дурно повешены».

Континуальный хронотоп характерен для людей с общественным темпераментом, исторических деятелей или писателей, стремящихся увязать «большую историю» с личной судьбой. Такие дневники образны и включают эссеистические размышления о судьбах человечества. События такого дневника соотносятся по смыслу, причинно-следственным связям и логике, а не просто по времени, как это бывает в «локальных» дневниках. Так, в дневнике беллетриста В.Ф. Одоевского 1859–1869 годов главной темой является панорама страны до и послереформенного периода, включая истории выдающихся современников, эту панораму определивших. Анекдоты и факты, отношения и слухи — все служит формированию эпохального разреза и панорамы событий: «Существование Путятина, как министра просвещения, производит в публике самое неблагоприятное впечатление… Говорят, Бакунин убежал из Сибири и через Амур и Японию едет в Лондон…».

Психологический хронотоп свойствен авторам в процессе индивидуации или сложных внутренних перемен, склонных к анализу своей богатой душевной жизни, поэтому он отрывается от обычного времени — растягивается, сжимается, а иногда просто останавливается или стремительно несется вперед. Так вел дневник Герцен за границей, за отсутствием возможности активной политической работы направлявший в записные книжки всю энергию своей мысли. В психологическом времени писал дневники и великий историк Ключевский: «Мы не привыкли обращать должного внимания на явления, из которых слагается внутренняя жизнь человека. Происходя из самых простых причин, они производят в нас неосязаемую работу — и уже результат передают нашему сознанию… С привычным чувством берусь я за свой маленький дневник, чтобы занести в него несколько дум, долго и медленно зревших во мне, а теперь павших на дно души, как спелые зерна, вывеянные ветром на землю из долго питавшего их колоса».

В психологическом хронотопе писал дневники и Толстой, для которого физические время и пространство были подчинены религиозно-нравственным опытам: «Что такое время? Нам говорят — мера движения. Но что есть движение? Такое есть только одно: движение нашей души и всего мира к совершенству… Пространство есть предел личности». И в 1905 году, перед уходом из дома, Толстой продолжает эту мысль: «Жизнь представляется в освобождении духовного начала от оболочки плоти». Психологический хронотоп доминирует и в дневниках С.А. Толстой во второй половине ее жизни, в период осознанного «одиночества в семье»: «Внешние события меня утомили, и опять очи мои обратились внутрь моей душевной жизни».

Это внутреннее «поле» интеллектуальных и духовных трудов, на котором в рамках психологического времени собственного развития вызревают плоды жизненных опытов, получаемых извне, из локального или континуального хронотопа, и есть главное место пребывания автора дневника. И главным плодом жизни человека является он сам и достойно прожитая им жизнь, посему именно психологическая реальность является сутью дневниковой работы, а внутренний рост автора — главным его результатом. Сам же дневник можно рассматривать как «легенду» путешествия автора по внутренней «местности», невидимой постороннему глазу, но совершенно реальной для писателя.

Что Лев Толстой для невежды? Старик с бородой в рубахе. Именно внутреннее путешествие с очами, обращенными внутрь душевной жизни, «легендарное» путешествие в психологическом хронотопе, освобождающее на наших глазах духовное начало автора от оболочки плоти, делает чужого нам «старика в холщовой рубашке» или «его жену», «человека в пенсне» или «беллетриста», «политика» или «историка» интересными и значительными людьми, чьи записки актуальны для нас и сегодня.

История и типология дневникового жанра

Писать — значит читать себя самого.

Истоки и взлеты жанра в России. Литературный дневник растет из судового журнала или тюремного дневника, путевых или научных записей. Может быть длительным, отражающим всю жизнь, как у Толстого. Может быть полевым журналом, описывающим историю военных действий. Известен дневник подростковый, отражающий этап взросления и породивший «роман воспитания». Кризис среднего возраста также способен выразить себя в дневниковой форме. В XIX веке жанр дневника расцвел, вошло в моду чтение дневников в дружеских кружках. Самая распространенная форма тех лет — дневник в письмах, гибрид эпистолярия и дневника, послание близкому человеку, рассчитанное не на диалог, как в обычной переписке, а на односторонний рассказ.

Став модным, литературный дневник быстро занял место на профессиональной арене: вышли литературные произведения в дневниковой форме, его стали включать в романы. Опубликовали «Дневник лишнего человека» Тургенева. «Журнал Печорина» сыграл существенную роль в романе Лермонтова «Герой нашего времени». «Дневник писателя» опубликовал Достоевский, дневники использовались в мемуарах и т. д. Через век, в 1920-е годы интерес к дневниковой прозе возник в России снова. Тогда обсуждалось понятие «человеческого документа», понимаемого как непосредственное, не-литературное свидетельство чьей-то жизни, включая дневники и мемуары, документальную прозу и просто документы эпохи, письма и любые тексты, не имеющие «художественной цели» и планов опубликования.

Сила и слабость жанра. Надо сказать, что в случайности, отсутствии художественной целостности и направленности на читателя таится одновременно и сила, и слабость документального жанра. В. Ходасевич в 1920-е годы метко сказал об этих текстах: «Интимизм скуп. Автор человеческого документа всегда эгоистичен, ибо творит единственно для себя. Это не проходит даром. Человеческий документ вызывает в читателе участие к автору как человеку, но не художнику. Того духовного отношения, как между художником и читателем, между автором человеческого документа и читателем нет, и не может быть. Автору человеческого документа можно сочувствовать, его можно жалеть, но любить его трудно, потому что он сам читателя не любит». Театр, как известно, это искусство создавать впечатления в зале. Литература намеренно создает их в воображении читателя. Документалистика — чтение для очень заинтересованного читателя, а таких всегда мало, даже если включить в список вашу маму. Так что лучше вести дневник для себя.