Среброгорящая Дремчуга - Юханан Магрибский

Мысли носились в его голове, и ветер выл и кружился, нещадно хлеща дождём. Молодой Велемирович вздрогнул, когда услышал словно бы птичий крик, пронёсшийся над морем. Он вскинул голову и стал искать, не находя, очертания перепелятника, затерявшегося среди туч и волн. Но перепелятника не было в ненастном небе, а буря не была покорна человеческой воле. Волшебство ушло, и значит не путанные слова высокого Се-Ра, но трезвый разум нужен Дремчуге.

Его начала бить дрожь, он всё больше сутулился, стараясь хоть как-то согреться, но не покидал открытого ветру и дождю берега. Порой все думы оставляли его, и всё его существо жило тем, что слышало свист и вой, рёв рушащихся об утёсы волн, заставляло себя мерно, неостановимо и бессмысленно, подобно движению часового маятника, идти вперёд на непослушных ногах. Позади слышался скрип гальки и скрежет, храп бегущих лошадей. Безотчётный, природный ужас, детский страх вдруг охватил его душу, и он не решался оглянуться, боясь увидеть мчащихся вслед за ним призраков, чертей, о которых столько толкуется в старых сказках и волшебных книгах, бесплотных чудовищ, для которых Се-Ра знает тридцать различных названий.

Но всё отчётливей выделялся из свиста и рёва бури бег лошадей и скрип коляски. Вот, она уже поравнялась с ним, остановилась. Из распахнувшейся чёрной лакированной дверцы высунулся Сархэ, неодобрительно взглянул на хмурое небо и сказал:

— Довольно чудить, любезный, простудитесь. Полезайте в коляску.

Глупо было заканчивать вот так свой поединок с бурей, прерывать разговор с бушующей вечностью, чтобы вернуться к человеческому, но ветер задул сильнее и нельзя было сдержать крупной дрожи. Помедлив, он послушался и сел в коляску, оставляя на кожаном сидении лужицы натёкшей воды.

Сархэ захлопнул дверцу, так что только тусклый свет пробивался через небольшое оконце.

— Сбросьте свой плащ, — велел Сархэ. — Ну же, не дурите.

Он послушался, и закутался в привезённый исхирцем плед, и выпил поданного им креплёного, настоянного на горьких травах вина. Разом стало тепло, и сознание поплыло, едва не сваливаясь в сон. Сквозь полудрёму он слышал, как крикнул исхирец вознице «Трогай!», как резво побежали лошади, и закачалась, мягко пружиня, коляска.

— Какое вы ещё дитя, Ярослав Драгиславович, — доносился голос Сархэ; исхирец тщательно, делая лишнее ударение, выговорил его имя и замолчал, поджав сухие губы. Не хотелось отвечать его осуждающему взгляду, и Ярослав отвернулся к тусклому оконцу.

Глаза смыкались сами собой, и он не стал противиться желанию. Однако мысли его не отпускали, повелительно возвращали к себе. В Среброгорящей вот-вот начнутся Смотрины. Уже съехались со всего света волшебники, колдуны и чародеи, и снова они будут пускать пыль в глаза друг другу, применять всю хитрость и мудрость, чтобы скрыть своё бессилие. Он невольно улыбнулся. Это так походило на детскую игру, в которую вдруг решили сыграть седые старики. Если бы напыщенные глупцы были бы только горды собой и раздували бы щёки, выпячивая свои хилые, птичьи грудки, стараясь казаться теми, кем давно не были, их было бы жалко — и только. Но они тянули с собой в могилу всю Дремчугу, и потому естественным ответным чувством, стремлением живого выжить, жалость оборачивалась ненавистью.

В столице нельзя было жить — самый воздух её был пропитан ложью, лицемерием и враньём. Ярослав чувствовал его кожей, будто влажную, холодную пелёнку, накинутую на голое тело. Среди обмана и лжи нельзя было оставаться. Нельзя служить в военном указе, и получать отчёты с границ о новых потерях в стычках с разбойными шайками, когда знаешь, что и нужны-то всего три сотни ружей и десяток умелых стрелков, чтобы научить воинов стрельбе. Нужен новый строй, по исхирскому образцу, не тот, что описан в преданиях о войнах волшебников. А славный, толстый дядя Богдан Раздолович кивает, и щурит маленькие, серые глаза, тихонько улыбаясь — конечно-де, мой милый мальчик, конечно, я знаю, что ты прав. Только, видишь что? У нас заявка от волшебников, не просто так, а самим Имбрисиниатором лично писанная — пристройте-де, юношу на хорошую должность. Вот положено нам золота три тысячи на отряд в год? Куда ж деваться? Ежели мы к нему волшебничка припишем, так половина на оклад и уйдёт, на что я ружья куплю? А ты, мой мальчик, не волнуйся так: зря, попусту (скажет, и чай хлебает, шумно, со вкусом), без ружей-то жили сколько? И теперь проживём не хуже. Вот, смотри — случись отряду попасть в разбойничью засаду. Так что же? Перебьют разбойников — воинам честь и хвала, каждому наградные отпишем, как положено. Ну а ежели разбойники их? Тут уж горе, конечно, матерям, но зато на том участке добьёмся оплаты вдвое против прежнего, смыслишь? Соберём новый отряд, покрепче, их уж и не одолеют.

И глядит-то, старый вор, с любовью — хоть волшебника зови, любит своего Ярославку, который к нему на коленки малышом лазал и палец сосал. Любит, заботится, бережёт. И оттого только бессильнее сжимаются кулаки. Вот тоже: ты, говорит, завёл себе потешных, растратил отцовские деньги на рудный промысел под Малым Камнем, выписал своих исхирцев, наделал ружей, а много ль толку? Носятся твои стрелки туда-сюда по заставам, шестой месяц носятся, хотя б на кого наткнулись. За всё время только и стрельнули три раза в беглого дурака, который тени своей боялся. У тебя серебро-то не кончилось? Так уж кончится скоро. Зря ты так. Погоди, договоримся с Имбрисиниатором — вон, видишь там стопку? Это всё ему в одолжение указы писал, так уж и ему, старику, придётся меня помянуть, — а как договоримся, так и дело пойдёт. Я хоть и стар, мой мальчик, а тебя вот, молодца, Велемировича, на своё место посажу, уж будь спокоен. Лет через десять — помяни моё слово — заправлять станешь, как хочешь, ни с каким Имбрисиниатором считаться не будешь. Только уж хитрее нужно быть, что ты, вон, всё глупишь? Еле перехватить успел твоё письмо князю. Зачем беспокоишь старика? У него теперь другие заботы, без нас хватает.

И опять чай прихлебнёт, с чувством, глаза даже зажмурит, и отпустит: ну, иди, иди, дескать, будет.

Невыносимо, душно жить в столице. Уже второй год он просыпается под шум морского прибоя и редкие крики чаек. Здесь, в крохотном городке, прилепившемся к самому краю морского мыса, жили многие из боярских детей. Бывший когда-то рыбацкой деревушкой, городок давно жил одной обслугой. От рыбаков осталось одно называние — да и то смех, Безрыбьево. Мощёные улицы, черепичные крыши, никаких бедняков, всё чинно, за этим следят.

Из столицы Ярослав сбежал сюда в попытке отыскать общество, где можно без опаски высказывать свои мысли, собрать вокруг себя тех, кто смыслит в военном деле, но оставил службу, как и он, отыскать их… не так легко было найти нужных людей. Но найти — мало. Нужно посещать приёмы, давать обеды, кутить и швырять отцовским серебром на попойках. Иначе — нельзя. Он знал, что за ним следят — несколько раз замечал слежку, да и мог ли оставить его без присмотра милый дядюшка Богдан Раздолович? Одно дело, ежели юнец удрал со службы и гуляет по домам терпимости, девок за красоту щупает, а уж совсем другое, ежели он живёт отшельником, строго себя блюдёт, и книги выписывает, письма рассылает. Тут и заподозрить можно дурное. А если уж Богдан Раздолович заподозрит, то задушит объятьями, глаз не спустит, шагу шагнуть не даст, тогда и правда другой дороги не будет, кроме как сделаться таким же хитрецом и вором, чтобы лет через десять, пятнадцать ли, когда глаза так же сузятся и заплывут жиром, обретая хитрый, лукавый прищур, а череп облысеет, сказать в нужное время правильные слова, дёрнуть за ниточки старых связей и пригрозить другим плутам разоблачением, и тогда, может быть удастся… Но одно только — проживёт ли Дремчуга эти пятнадцать лет? А даже и случится так, то успеем ли тогда сделать хоть что-то, если исхирцы уже сейчас не знают себе равных и очищают подножия своих гор от ленивых свардлятов? Пока исхирцам нужен союз, нужно тянуть из них все соки — пусть пришлют своих оружейников, пусть научат наших писарей верно обсчитывать полёт пушечного ядра, пусть выучат бойцов держать строй на новый, стрелецкий лад. Но если и дальше Имбрисиниатор будет задирать свой длинный и горбатый нос и презрительно кривиться, когда рядом с ним кто-то упоминает исхирцев, то они сумеют найти другого союзника. С их пушками это не так уж сложно.