Уроки Красного Октября - Игорь Фроянов

А. П. Бутенко, например, заявляет, что «война и созданные ею неслыханные бедствия изнуренных народов создали почву для вспышки социальной революции. На гребне этой вспышки социальной революции и победило Октябрьское вооруженное восстание. Но принять вспышку социальной революции, порожденную войной и достаточную для захвата власти, за саму социальную революцию, способную разрушить капитализм и утвердить социализм, – это трудноисправимый, грубейший просчет, ибо в самом российском капитализме того времени, в его противоречиях и конфликтах не было достаточной зрелости нужных объективных и субъективных предпосылок для «введения социализма»[122].

Согласно А. П. Бутенко, «с учетом исторического опыта послеоктябрьского развития России представляется, что наиболее дальновидным и обоснованным был ленинский план постепенного завершения задач буржуазно-демократической революции и осмысленного создания предпосылок цивилизованности для последующего перехода к будущему социализму». На этом основании автор полагает, будто «коллективными решениями Второго Всероссийского съезда Советов была допущена принципиальная ошибка – провозглашена социальная революция, т. е. объявлен непосредственный социалистический выбор страны»[123].

От подобного рода заявлений до легкомысленных и бесстыдно тенденциозных утверждений, что власть в России случайно захватила кучка экстремистов во главе с Лениным, один шаг. Его часто и проделывают современные идеологи российской «демократии». Такие легковесные утверждения не могут быть предметом научной дискуссии, поскольку они совершенно беспочвенны и бесплодны, как известная библейская смоковница.

Что касается А. П. Бутенко и тех, кто склонен разделять его взгляды, то надо обратить внимание на две, по крайней мере, допускаемые ими ошибки. Первая из них совершается в состоянии зашоренности теорией и доктринерством, далеком от живой действительности. В самом деле, почему нужно непременно «вывариться в капиталистическом котле», чтобы выпрыгнуть оттуда в социалистическом одеянии? Почему обществу, построенному на принципах социальной справедливости, обязательно должен предшествовать капитализм? Нам скажут: так теория велела… Но нет ли тут своеобразной фетишизации общественных отношений, последовательности стадий их развития, в конечном счете неверия в разум и волю человека, в его способность устроить жизнь на человеколюбивых и добрых началах, не сообразуясь с «закономерными» фазами социальной эволюции. Словом, здесь незаметно теряется сам человек, в котором сходятся все проблемы бытия.

Вторая ошибка проистекает из поверхностного исторического взгляда на события, породившие Октябрь. Не война и вызванные ею «неслыханные бедствия» создали почву для «вспышки социальной революции», а вся предшествующая 200-летняя история, накопившая в народе огромный горючий материал. Война и связанные с ней бедствия лишь запалили его. Массовые выступления крестьян в период проведения Столыпинской земельной реформы уже внешне, или невооруженному глазу, показывали, что Россия неотвратимо идет к революции, и война определила час ее.

Ф. М. Достоевский сделал однажды в своем «Дневнике писателя» проницательную запись: «Нации живут великим чувством и великою, всех единящею и все освещающею мыслью, соединением с народом, наконец, когда народ невольно признает верхних людей с ним заодно, из чего рождается национальная сила – вот чем живут нации, а не одной лишь биржевой спекуляцией и заботой о цене рубля»[124]. С этой точки зрения Россия к 17-му году являла собой тяжкое зрелище. Она утратила великие чувства и мысли, всех единящие, погрузившись в социальный раздор. Народ не только не признавал «верхних людей» заодно с собой, но, напротив, видел в них своих непримиримых врагов. Так долго продолжаться не могло. Русское общество инстинктивно искало выход из этого положения, медленно умертвляющего нацию. И выход был найден. Произошла Октябрьская революция.

Было бы глубочайшим заблуждением характеризовать Октябрьскую революцию только в радужных или же мрачных тонах. Изначально она оказалась сложным явлением. Интересные мысли по этому поводу высказал как-то В. Кожинов, беседуя с Б. Сарновым. По его мнению, в Октябрьской революции «столкнулись два совершенно различных, даже противоположных решения: революция для России или Россия для революции. В первом решении революция предстает как освобождение от политических и экономических пут коренных, складывавшихся веками сил народа, во втором же, напротив, все накопленное веками отрицается и народ используется как своего рода вязанка хвороста, бросаемая в костер революции»[125]. Революцию «для России» В. Кожинов назвал «русской и народной»[126].

Ярким выразителем ее был Ф. К. Миронов. «Я стоял и стою, – говорил он, – не за келейное строительство социальной жизни, не по узкопартийной программе, а за строительство гласное, за строительство, в котором народ принимал бы живое участие»[127]. В письме к Ленину от 31 июля 1919 г. Миронов писал: «Социальная жизнь русского народа… должна быть построена в согласии с его историческим, бытовым и религиозным мировоззрением, а дальнейшее должно быть предоставлено времени». Миронов решительно не соглашался с «тенденцией «все разрушай, да зиждется новое», с разрушением всего того, что имеет трудовое крестьянство и что нажило оно путем кровавого труда…»[128]

«Революция для России» является главным достижением Великого Октября. Ее с полным основанием можно назвать Второй русской рабоче-крестьянской революцией. Русской потому, что она в соответствии с ментальными особенностями русского народа отвергла капиталистический путь развития страны; рабоче-крестьянской потому, что в ней, по сравнению с Первой аграрно-демократической революцией 1905–1907 гг., значительно возросла роль рабочего класса, ставшего руководящей силой в революционном движении; революцией потому, что она произвела в русском обществе кардинальные изменения, ликвидировав частную собственность и эксплуататорские классы; социалистической потому, что она была устремлена к социальной справедливости и равенству. Именно эти качества Октябрьской революции вызвали в народной стихии прилив энтузиазма и вовлекли миллионные массы в творческий процесс строительства новой жизни. Не случайно эта ипостась Великого Октября получила положительную оценку представителей русского зарубежья. Так, многие из евразийцев воспринимали Октябрьскую революцию «как массовый отказ народа от европейской романо-германской культуры, как прорыв к новой культуре…»[129] Даже среди правых находились люди, «которым импонировали в большевизме его отрицание «буржуазной» демократии, идея сильной власти и борьба против западного парламентаризма. Привлекала также великодержавная направленность политики большевиков, которые для многих националистически настроенных эмигрантов представлялись с определенного времени гарантами имперского единства России»[130].

Весьма примечательны высказывания Н. А. Бердяева и Г. П. Федотова. По словам Н. А. Бердяева, «русская коммунистическая революция» осуществила мечту крестьян о «черном переделе», отобрав «всю землю у дворян и частных владельцев. Как и всякая большая революция, она произвела смену социальных слоев и классов. Она низвергла господствующие, командующие классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные, она глубоко взрыла почву и совершила почти геологический переворот. Революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И этим определяется исключительный актуализм и динамизм коммунизма»[131].

Согласно Г. П. Федотову, «ни в чем так не выразилась грандиозность русской революции, как в произведенных ею социальных сдвигах. Это самое прочное, не поддающееся переделке и пересмотру «завоевание» революции. Сменится власть, падет, как карточный домик, фасад потемкинского социализма, но останется новое тело России, глубоко переродившейся, с новыми классами и новой психологией старых»[132]. Осмысливая грядущее, Г. П. Федотов полагал, что «революция должна расширить свое содержание, вобрать в себя maximum ценностей, созданных национальной историей… Для революции гораздо существеннее продвинуть свои рубежи в глубь прошлого…»[133]. Он говорил о «национализации революции», т. е. о «национальном строительстве»[134].

Такая «национализация» соответствовала национальному характеру Октябрьской революции, отвергшей, как мы уже отмечали, капиталистическое развитие российского общества. Но в этой революции была еще одна составляющая, препятствующая подобной «национализации». Речь идет о доктринальной, так сказать, революции, ориентированной на мировую революцию, где России отводилась роль чисто подсобная, служебная, в конечном счете жертвенная. По известной уже нам формуле В. Кожинова, это – «Россия для революции»[135].