Лейтенант и его судья - Мария Фагиаш

— Нет, я не знаю никакого солдата Бока, — ответила она с заметным оттенком неудовольствия. В конце концов, никто не имеет права требовать, чтобы дочь майора кавалерии знала солдата только потому, что он когда-то околачивался в школе ее отца.

— Почему же вы тогда повернулись и ушли, когда он закричал вам, что вы не должны входить в квартиру капитана Мадера? — спросил Кунце.

— Я вас не понимаю. Почему вы решили, что я собиралась входить в квартиру Мадера?

— Разве вы не были у него шестого и двенадцатого ноября?

Она была ошеломлена. Кто-то, скорее всего ординарец, рассказал им об этом. Или сам Мадер? Боже мой, только бы Фриц не узнал об этом!

— Ну, даже если и так, что с того, — вздернула она голову.

Было бы глупо врать дальше, так как ее инквизитор, по-видимому, был в курсе дела. Но стоит ли отчаиваться? В конце концов, она не имеет никакого отношения к смерти Мадера. Ясно, что он был убит, иначе к чему тогда весь этот театр? Если она сможет их убедить, что она здесь ни при чем, они должны будут ее отпустить. Секунду подумав, как далеко она может идти в своих признаниях, она сказала:

— Да, я была в эти дни в его квартире. И каждый раз после моего ухода он был жив и здоров. Позавчера я не успела даже подойти к дому. Об этом вы хотели у меня узнать? — И, не дождавшись никакой реакции, продолжала: — Я не понимаю, зачем вы меня сюда привели и спрашиваете о вещах, не имеющих к этому никакого отношения.

— Об этом решать нам, фрау Габриель! — закричал генерал Венцель. — А как насчет капитана Карла Молля?

Накануне вечером капитан Молль, который также был недавно переведен в Генеральный штаб, сообщил о получении аналогичного циркуляра от Чарльза Френсиса. Он не стал его выбрасывать, а передал вместе с содержимым своему начальнику.

— А что с ним? — спросила Анна. В первый момент это имя ей ни о чем не говорило.

— В апреле и мае этого года вас много раз видели входившей и выходившей из его квартиры на Зингерштрассе.

Только теперь до нее дошло: Молль был одним из этих безликих мужчин, с которыми она — будучи уже замужем — спала. Ни о какой любви к этому Моллю не было и речи, и когда их интрижка прекратилась, она о нем ни разу не вспоминала. Неожиданное упоминание его фамилии испугало ее. Она не видела тут никакой связи со смертью Мадера.

— Он что, тоже умер? — удивилась она. Она не могла позднее ни себе самой, ни другим объяснить, почему она это спросила. Но, по-видимому, этот вопрос подходил к цепи умозаключений этих пяти мрачных мужчин, так как они сбросили свои непроницаемые маски и обменялись многозначительными взглядами.

— Нет, ему удалось этого избежать, — сообщил ей генерал Венцель. — Так же как и Принцу Хохенштайну.

Еще одно имя возникло словно из воздуха. «Что им от меня нужно»? — спросила себя Анна. Сначала Молль, а теперь еще и Принц. Они что, собираются раскапывать все ее прошлое, как будто речь идет об античном городе, погребенном под слоями вековой пыли? И собираются копаться с каждым осколком амфоры или найденой иконой?

Она распрямилась и выставила подбородок, как ребенок, которого подвергают незаслуженно строгому наказанию. В голове все закружилось, она сцепила руки в замок, чтобы не было видно, как они дрожат. В кабинете воцарилось молчание. Генерал Венцель явно ждал ее ответа, она же решила молчать.

Капитан Кунце прервал затянувшуюся паузу.

— Когда вы видели в последний раз фон Герстена, фрау Габриель?

Третье имя. На этот раз она вообще перестала что-либо понимать.

— Я думаю, что я не знаю никакого капитана фон Герстена.

— Это был один из учащихся вашего отца в военном училище в 1905 учебном году.

— Там были и сотни других. Некоторых из них я знала, вряд ли больше трех-четырех. И не уверена, что они все были из 1905 учебного года.

Снова собравшиеся обменялись взглядами.

— Но с Принцем Хохенштайном вы все же знакомы?

— Да, в свое время мне его представили, — она слегка кивнула.

— У вас была с ним любовная связь, точно так же, как с капитаном Мадером, Моллем и фон Герстеном!

— Нет, никакой связи с фон Герстеном у меня не было! Я уже вам сказала, что я его вообще не знаю!

— Но насчет других вы признаётесь? — набросился на нее генерал Венцель.

«Зря он так радуется», — подумала Анна. Она согласилась признать трех любовников абсолютно сознательно. Она все еще пребывала в неведении относительно цели ее допроса. Одно было ясно — в ее личной жизни основательно покопались и кое-что из интимной жизни вытащили наружу, то, что, как она надеялась, навсегда останется тайной для ее мужа. Конечно, не в их власти было привлечь ее к ответственности за то, что она спала с другими мужчинами, — если бы это было возможно, большая часть женского населения Вены оказалась бы за решеткой.

Однако в их власти было сообщить обо всем Фрицу Габриель, и это означало бы катастрофу. Она должна предложить им сделку — их молчание в ответ на ее согласие сообщить все, что они хотят знать.

— Да, насчет остальных я признаюсь, — она глубоко вздохнула. — Я действительно не понимаю, господа, что вы ищите. Скажите мне, и я, вероятно, смогу вам помочь. Мне очень тяжело…

— Ваш муж ревнивый человек? — прервал ее генерал Венцель.

— Нет, я думаю нет. — Ее сердце вновь забилось сильнее. — Нет, конечно же нет. Почему вы спрашиваете?

Генерал пропустил мимо ушей ее вопрос.

— Уж не хотите ли вы этим сказать, что он не имел ничего против ваших… делишек? — процедил Венцель. — С людьми, которые были его однокашниками или с которыми он служил в одном полку? Тогда он должен быть либо слабоумным, либо не иметь ни малейшего понятия о чести.

Анна почувствовала нарастающий гнев.

— Пожалуйста, оставьте моего мужа в покое, — закричала она. — Он замечательный человек с высокими моральными принципами!

В разговор вмешался полицай-президент Бржезовски.

— Человек с высокими моральными принципами, который терпит похождения своей жены! — До сих пор он сидел молча, сложив руки на животе и внимательно следя за говорившими. При этом он быстро и нервно вращал большими пальцами, что напоминало Анне игру кошки со своим хвостом.

— Нет, конечно, это не так! — Анна готова была разрыдаться. — Я думаю, что, конечно, он бы этого не потерпел, если бы знал.

Ее голос прервался, она не могла говорить дальше, онемев от страха перед этими пятью грозными мужчинами и от того, что они могут сделать с ее семьей. Она не сводила взгляда с Венцеля. Он был здесь единственным, кого она знала: она была знакома и с его женой, и с его репутацией старого донжуана. Она помнила его еще со времен своего детства. Он и его богатая, элегантная жена Лили бывали иногда на приемах, которые устраивала ее мать. Однажды он даже подарил ей коробку конфет.

— Я знаю, что это трудно понять, — сказала она тихо генералу Венцелю, пытаясь при этом забыть, что в помещении находились и другие. — Я люблю своего мужа больше всего на свете. Но я не могу, просто не могу оставаться ему верной. Это странно, я знаю, и я часто думала, что я должна, должна, наверное, обратиться к врачу, но к какому?

— Понимаете ли вы вообще, какую жертву принес вам ваш муж? Когда он сообщил своему командиру о намерении жениться, перед ним был поставлен выбор: или вы, или его военная карьера. Он выбрал вас. Это вам известно? — чеканя каждое слово, призывал к ответу генерал Венцель.

— Да, я всегда это…

— Но это не помешало вам изменять ему? — генерал укоризненно поднял указательный палец.

Она не могла найти слов, чтобы объяснить этому трибуналу праведников, что ее любовь к мужу и ее похождения на стороне не имеют между собой ничего общего. Ей было известно, что по моральным нормам общества она со своим «распутством» должна испытывать чувство вины. Но ей казалось, что она состоит как бы из двух личностей — образцовой супруги Фридриха Габриель и публичной девки, убежденной поборницы сексуальной свободы. При этом ни одна из них не должна привлекаться к ответственности за поступки другой. Теперь же пред судом должна была предстать образцовая супруга и ответить за проступки девки.

— Вы не ответили на мой вопрос, фрау Габриель, — сурово напомнил генерал Венцель.

— Я не знаю, что сказать, — пожала она плечами.

Было бессмысленно с ним что-либо обсуждать. Она нарушила супружеский долг и подлежала, по его мнению, самому суровому наказанию. И никакой Иисус Христос не смог бы ее спасти. Возможно, единственным выходом для нее было изобразить полное раскаяние — и не для собственного спасения, а исключительно ради мужа.

— Я признаю, что совершила ужасную ошибку.

— Ошибку? Тут не об одной ошибке речь идет, фрау Габриель, — полицай-президент чуть не задохнулся от смеха. Генерал Венцель реагировал на шутку с ухмылкой, выражение лиц остальных оставалось серьезным.