Высота смертников - Сергей Михеенков

— И поэтому вы так пристально контролируете этот район? — вмешался в их беседу Зимин.

— Да, господин оберштурмфюрер. А ваш акцент почти незаметен. Всего вам доброго. Хайль Гитлер.

— Хайль, — ответили они патрулю.

И уже за дверью парадного Зимин вспомнил той же двадцатилетней давности историю, о которой знали все галлиполийцы и вся русская колония Константинополя:

— Помнишь, Георгий, когда мы пошли полным каре на комендатуру и разогнали сенегальцев?

Это случилось вскоре после того, как они обосновались в Галлиполи. Все войска, благополучно добравшиеся до турецкого берега, были сведены в 1-й русский армейский корпус под командованием генерала Кутепова. Галлиполи — маленький городок, вроде Юхнова, сильно к тому же разрушенный недавним землетрясением и артобстрелами англичан. Корпусу отвели небольшой участок земли вокруг старинной четырехугольной башни, оставшейся еще со времен генуэзцев. Говорят, в этой башне когда-то содержались пленные запорожские казаки, а потом солдаты русско-турецкой войны за освобождение Болгарии. Французы забрали у корпуса все: и корабли, и грузы, среди которых были тюки с продовольствием, ящики с боеприпасами, оружие. Взамен обязались поставлять корпусу необходимое и достаточное количество продовольствия. Но, вопреки договоренностям, поставки сокращали почти ежедневно. Приходилось искать средства для пропитания самим. Городок постепенно превратился в одну сплошную толкучку, где торговали буквально всем. Часы, обручальные кольца, револьверы, шинели обменивались на продукты. Все уходило по дешевке, за горсть фасоли отдавали мундир Дроздовского полка, за кисет табаку — серебряную ложку из фамильного сервиза. Порядок поддерживался благодаря строжайшей дисциплине. Иначе бы корпус превратился в неуправляемую орду, дикое, голодное, обозленное поражением стадо. Кутепов издал приказ, по которому запрещалось употребление бранных слов, но разрешил дуэли как способ разрешения конфликтов между офицерами. Однажды патруль сенегальских гвардейцев арестовал двух русских офицеров за то, что они, подвыпив на последние гроши, шли по базару и горланили: «Соловей, соловей — пташечка…» Патрулю офицеры не подчинились. Тогда их скрутили силой, избили прикладами. О происшествии тут же доложили в штаб корпуса. Начальник штаба генерал Штейфон тут же отправился к французскому коменданту и потребовал освобождения своих подчиненных. Комендант Галлиполи майор Валер категорически отверг требование русского генерала и вызвал караул. Тогда Штейфон, в свою очередь, вызвал две роты юнкеров Константиновского военного училища, к которым примкнули также многие офицеры. Роты построились в боевой порядок и двинулись на комендатуру. Сенегальцы разбежались. Бросили пулеметы и охраняемые помещения. После этого случая майор Валер больше не посылал свой патруль в город. Среди офицеров, присоединившихся к юнкерам-константиновцам, оказались и Радовский с Зиминым.

В довольно просторном фойе, освещенном приглушенным светом и обставленном дорогой, но обшарпанной мебелью, видимо, наспех свезенной сюда по приказу какого-нибудь интенданта, пахло празднично — то ли дорогой парфюмерией, то ли фруктами. Радовский давно отвык и от того, и от другого. Вверх вела белая лестница с серыми, глубоко вытертыми ступенями. И там стукнула дверь, и тут же радостный женский голос окликнул их:

— О! Кто к нам пожаловал! Вадим Дмитриевич! Вадичка!

— Лизонька! — театрально кинулся к лестнице Зимин. — Вы все хорошеете, прелесть вы наша!

Радовский невольно поморщился. Благо, в темноте этого, видимо, никто не заметил.

Хозяйке на вид было лет сорок пять. Вторая молодость располневшей женщины, к тому же, видимо, одинокой. Это Радовский определил сразу, по взгляду больших карих глаз, с любопытством скользнувших по его лицу и на мгновение задержавшихся в притворной нерешительности. Она тоже изучала его. Интересно, что она подумала о нем? Потрепанная всеми вселенскими ветрами физиономия незадачливого искателя фортуны здесь, в Смоленске, где русские в тылу у немецкой армии торопливо строили столицу новой России, новой, очередной своей утопии, была, конечно же, не диковинкой. Кого она в нем видела, эта женщина, у которой тоже было свое прошлое? Усталого человека, опирающегося на самодельную трость и всячески старающегося скрыть, что без нее ему не обойтись? Авантюриста, которому безразлично, с какой армией искать свою фортуну? Жестокого фанатика офицерской чести?

— Радовский Георгий Алексеевич, мой боевой товарищ, — с тою же театральностью, но уже не так восторженно представил его Зимин.

— Фрау Эльза.

— Вадичка, ради бога, перестаньте. Для друзей — просто Лиза.

Радовский поцеловал ее руку, которая оказалась маленькой и прелестной, как у курсистки. Пальчики Лизы были теплыми, немного влажными, видимо, от волнения, и пахли французскими духами.

— У вас прекрасные духи, мадам, — сказал он, улыбаясь в усы. — Но ручка еще прелестней.

— Духи из Парижа, — засмеялась Лиза, явно взволнованная второй частью комплимента. — Вадичка нас не забывает.

— Вадим, ты занимаешься коммерцией? — Радовский обернулся к Зимину.

— Дружище, сейчас все занимаются коммерцией. Если мы хотим построить новую Россию, то главные механизмы экономики должны быть в наших руках. В том числе и вот в этих прелестных ручках! — И Зимин ловко перехватил руку растерявшейся Лизы и энергично расцеловал ее.

— Господа, вы меня смущаете прямо в прихожей, — наконец, нашлась и она.

Они рассмеялись и пошли по белой лестнице вверх, где в комнатах уже слышались приглушенные женские голоса.

— Сашенька сегодня свободна? — услышал Радовский полушепот Зимина.

— Да. Я ее сейчас позову.

— Не для меня…

— Хорошо, хорошо, Вадичка… Я все поняла. Предупрежу…

— Какая ты умничка. Нам пару шампанского и коньяк. И еще, как всегда, шоколад и фрукты.

— Хорошо, хорошо, Вадичка. А кого позвать для тебя?

— Эту ночь, дорогая Елизавета Павловна, я хотел бы провести с вами!

— Ах ты, испорченный мальчишка!

Радовский услышал возню, притворное рычание Зимина и восторженные всхлипы Лизы.

Да, неплохо они тут устроились. Тихие ночи без обстрелов и бомбежки. Тихое заведение. Шампанское, фрукты, французские духи… Не оборачиваясь, Радовский продекламировал:

И всю ночь звучит зловещий хохотВ коридорах гулких и во храмеПесни, танцы и тяжелый грохотСапогов, подкованных гвоздями.

Он шагнул в распахнутую дверь и оказался в просторной зале, драпированной зеленым бархатом и тяжелыми портьерами до самого пола. Паркет был навощен. Пахло так, как пахнет в старом платяном шкафу, из которого только что убрали всю одежду. Одежда всегда хранит запах человека, носившего ее. Вот и эта просторная комната, загроможденная вдоль стен тяжелыми складками зеленого бархата и просторными кожаными диванами, пахла людьми, в разное время бывавшими здесь. Это был запах женщин и мужчин в минуты их откровения, подавленного страдания и притворной любви, которая в какое-то мгновение могла стать настоящей.

Они подошли к столу, на котором уже стояли бутылки, фужеры и фарфоровая ваза с фруктами. Зимин налил коньяку. Они выпили. Радовский продолжал принюхиваться к позабытым запахам забытой жизни. Зимин заметил это и сказал:

— Ты и ее будешь обнюхивать? Смотри, не испугай.

— Кого?

— Сашеньку. Сейчас увидишь ее.

Вскоре в комнату вошли две девушки. Простучали каблучки, послышался смех, в котором Радовский сразу поймал фальшивые ноты все той же театральности и человеческой порочности, слегка замаскированной показной профессиональной развязностью.

— Меня зовут Сашей, — сказала блондинка и оперлась на его плечо, обдавая запахом дешевых духов и здорового молодого тела.

Радовский поймал ее руку и поцеловал прохладные пальцы, которые мелко дрожали, словно от холода. И в чаду не страстей, а угара…

— Что с тобой, милая? — наклонился он к ней и снова мысленно повторил: …И в чаду не страстей, а угара…

— Ничего, — улыбнулась она, неумело скрывая напряжение.

— Ты вся дрожишь.

— Это сейчас пройдет.

Через две недели на старенькой трофейной полуторке Радовский мчался по Варшавскому шоссе в сторону Рославля. Ему предстояло набрать партию добровольцев для формирования новой боевой группы. Там, в Рославле, он действительно вспомнил дни, счастливо проведенные в Смоленске. Запах духов, а может, фруктов, блондинку, ее мимолетную дрожь. И разговоры за столом. Пустые, нелепые разговоры, которые на фоне действительности рассыпались и втаптывались в заплеванную землю, как стреляные гильзы под ногами солдат.

А еще неделю спустя «Черный туман» получил первое свое задание: проникнуть в ближайший тыл русских, установить наблюдение за участком Варшавского шоссе, установить, сколько и какой транспорт движется в сторону фронта и обратно; тяжелую бронетехнику и артиллерийские орудия зафиксировать с точностью до единицы; на обратном пути оставить в тайнике в условленном месте, указанном на карте, комплект батарей питания для рации. В группу он включил ветеранов из остатков боевой группы первого формирования: Старика, Лесника и радиста Синенко по прозвищу Синий. Другим он не доверял так, как этим. Пока отлеживался в госпитале и ездил в Смоленск, две группы из его роты были заброшены через линию фронта в полосе русских 43-й и 33-й армий. Шесть и одиннадцать человек. Первая — с разведывательной целью. Вторая, состоявшая в основном из специалистов-саперов, имевшая задачу взорвать несколько мостов близ Варшавского шоссе, ни сразу, ни дня два спустя, в контрольное время, не вышла на связь и не вернулась в назначенное время. Однако вскоре радиопередатчик второй группы появился в эфире в своей частоте. Позывные давал правильно. Но радисты в штабе корпуса обнаружили, что работа радиопередатчика ведется под контролем. Из штаба корпуса, из отдела Один-Ц — разведка, прибыл офицер с переводчиком. Задал несколько вопросов ему, Радовскому, командирам взводов, добровольцам. Уехал. А через два дня нагрянула проверка. В казармах и в домах, где квартировали офицеры, все перевернули вверх дном. Ничего не нашли. Рота тем временем по приказу проверяющего офицера занималась на плацу строевой подготовкой. Без оружия. И слава богу.