Лёха - Николай Берг

— Можешь трястись сильнее? Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?

И Петров и Жанаев оторопело таращились на Семенова. У Жанаева даже самосад посыпался из недозаклеенной самокрутки. Лёха попытался, было отвечать, но от тряски у него аж зубы лязгали. Наконец он злобно отпихнул вцепившегося в него Семенова и толкнул его в грудь.

Боец не обратил на это внимания, а приказал горемыке приседать. Теперь уже трое таращились с удивлением, но, тем не менее, Лёха приседать начал. Плохо приседал, отметил про себя Семенов, старшина Карнач такие приседы в зачет бы не посчитал, но все-таки приседал.

Первое обалдение прошло, Жанаев суетливо и бережно стал подбирать рассыпавшиеся табачные крошки, Петров закрыл полуоткрытый от удивления рот, а Семенов, тоном лектора из общества «Знание» растолковывал приседающему и дрожащему одновременно Лёхе, а заодно и своим приятелям свои действия:

— Когда человек волнуется, у него в кровь такое вещество попадает — орденалин! И если человек вот так задрожал, то надо, чтобы он дрожал сильнее и вообще работал мышцой…

— Какой мышцой? — удивился Петров.

— Ну, всей, какая есть — гордо ответил знаток человеческой физиологии Семенов.

— Ишь ты… Вумный як вутка. Только не летаешь — буркнул Петров.

— Это мне Уланов рассказал — заткнул сослуживцу фонтан лектор. Против авторитета покойного взводного Петров возникать не стал, сидел, помалкивал.

— Так вот ты, Лёха, должен приседать пока дрожь не кончится. Тогда, значит, орденалин в тебе кончится, и мы тебя спать уложим, а я тебе еще и водки дам пару граммулек. Только ты уж соберись — идти далеко надо будет, пока к своим выйдем.

— Адреналин — пропыхтел, наконец, первое слово приседающий.

— Вот, Петров, а ты мне не верил! — укорил сидящего бойца Семенов.

— А если б спать сразу уложили? — все — таки огрызнулся Петров.

— А тогда у него могло бы сердце остановиться, и он бы помер. Уланов говорил, что у них так еще в Империалистическую солдатик один помре. Тоже после боя его заколотило, его уложили, шинелками накрыли — а он потом и не проснулся. Вот фершал им и растолковал что да как. А я видел, как сам Уланов тетку на станции успокаивал — ее тоже колотун тряс. Он мне тогда все и растолковал, как есть — гордо закончил Семенов.

Крыть Петрову было нечем, а и Лёха трясся уже куда тише. Наконец эта пляска святого Витта с приседаниями кончилась, и обессиленный гость из будущего сел на траву.

— Водки выпьешь? — спросил Семенов, с неохотой доставая «мерзавчик».

— Молока лучше — пролепетал голодный и обессиленный Лёха.

— Молока — это мы мигом — отозвался Семенов и кивнул Петрову. Тот передал каску с надоем и поддержал ее, пока Лёха пил. Сам бы клоун ее точно сейчас уронил — ручонки — то и так не сильно шибкие у него, да еще и ослабел. Потом Лёху совсем развезло, ему помогли добраться до лежбища Семенова, где потомок свернулся клубочком и вырубился.

— И что теперь делать будем? — задал в воздух вопрос Петров.

— Я буду чуни для этого дурня шить. Потом двинем на восток к своим. Лучше по лесу, на дорогах германцы сигают. Найдем, кого старше званием — сдадим ему этого корешка, пусть разбираются.

— Может, сами поспрашиваем? Вдруг чего полезного расскажет? — не утерпел любопытный Петров.

— Вот сомневаюсь я сильно — проворчал Семенов, поглядывая на похрапывающего уже Лёху. Блестящий исход лечения как-то сразу задвинул Петрова на задний план и Семенов уже и держался по-другому, уверенно. Не так уж Петров и страшен, в конце-то концов, разве что язык хорошо подвешен.

— Думаешь, что без толку? Не знает ничего полезного?

— И это тоже. Опять же — а вдруг он что расскажет, что нам знать не положено? И будем мы потом все в этом самом. По уши — рассудительно заметил Семенов.

— Тогда надо, чтобы он к немцам не попал. Что скажешь, Жанаев? — спросил горожанин неподвижно сидящего сослуживца. Азиат кивнул.

— Ну, нам тоже к немцам попадать не стоит. Лучше все-таки к своим.

— Что, так с коровой и пойдем? — перевел разговор на другую тему Петров.

— Чем плохо? Бензина корове не надо, спать теплее, жить сытнее — вполне серьезно ответил Семенов. Он точно знал, что без коровы в хозяйстве — совсем никак. Ни молока для еды, ни навоза для поля. А тут — хорошая такая корова, справная. Не бросать же! Хотя, конечно, к своим ее вряд ли вывести удастся — грохот боя уже не был слышен, да и немцы, которых он видал недавно, вели себя совершенно беспечно, по — тыловому.

— Только идет медленно, как черепаха — уел крестьянина горожанин.

— Да знаю я. Но вот пока харчом каким не разживемся — только на Зорьку и надежда. От тебя-то, Петров, толку как от козла молока. Даже мышей ловить не умеешь. Я б тебя даже домашним котом бы не признал, только языком ехидничать ты горазд! — совершенно неожиданно даже для себя выдал тираду Семенов.

— Я токарь, мне мышей без надобности ловить. А надо будет — я мышеловку сделаю, на что у тебя ни соображения, ни смекалки не хватит — мрачно возразил Петров.

— Ладно, буду шить чуни — миролюбиво отказался от перепалки Семенов, забрал рукава от шинели, тапки Лёхи и вытребовал у сослуживцев их запас ниток. У каждого было с собой по три иголки с нитками — одна с белой для подшивки воротничка, одна с черной — для всякого и одна с зеленой — обмундирование зашить. Если порвешь что. Только вот у Семенова с Жанаевым иголки были воткнуты за клапан пилотки, а легкомысленный Петров, кряхтя, выудил из пистон-кармана смертный свой медальончик, как назывался эбонитовый пенальчик с откручивающейся крышечкой — у горожанина в нем вместо свернутой в трубочку записки с его данными там лежали как раз иголку. Семенов не замедлил укоризненно на Петрова посмотреть, на что тот хитро подмигнул. Ну да, было такое поверье, что если заполнишь эту записку — так и убьют сразу. Потому Семенов записку не заполнил, так бумажка пустой и лежала, а Жанаев, заядлый курильщик, таскал пустой медальон, бумажку на самокрутки пустив.

Ниток было мало, приходилось проявлять солдатскую смекалку. В итоге получилось такое, что наблюдавший за процессом Петров выразил уверенность, что дрыхнувший без задних ног гость точно свихнется, как только увидит свою «обувку». Семенов спорить не стал, чуни и впрямь получились страховидные. Но зато в них можно было уже идти более-менее не глядя под ноги. А что касаемо с ума сойти, так в армии на этот счет куда как просто. Да еще и во время войны. Тут Семенов тихо про себя улыбнулся, вспомнив, когда взводный говорил, что боец и младший командир на войне ничему удивляться не должен и все воспринимать обязан по — воински, мужественно. И подкрепил это свое высказывание старой историей — как во время войны в их полку тыловик-фельдфебель натурально свихнулся, когда вылез после пьянки из своей каптерки и увидел идущих мимо зеленых лошадей. Ну, то есть он не свихнулся сразу, а решил, что допился до чертиков и терять ему нечего, потому продолжил пьянку и вот после этого окончательно вышел из строя. А лошади те и впрямь были зелеными — их покрасили маскировки ради, тогда, в начале той войны на маскировке все свихнулись и маскировали все, что можно. Получалось зачастую глупо — вот к слову и лошади подохли. Не перенесли покраски. Оно и понятно — лошадки-то живые, не забор какой. Семенову жаль было этих животин, погибших по чьему-то недомыслию, в этом он вполне кавалериста Уланова понимал. Вот другой пример — когда французы сделали на заводе крашеную стальную копию мертвеца немецкого — здоровенного взбухшего от гниения прусского гренадера, валявшегося на нейтральной полосе в важном месте — этот да, впечатлил. Стальной футляр, выдерживавший попадание винтовочной пули, французы доставили на передовую, ночью выволокли гнилой труп, а на его место установили подменку, в которой прятался тшедушный французский арткорректировщик с телефоном. И такая штука сослужила добрую службу, позволив французской артиллерии разносить все, что надо быстро и точно — глаза-то у нее были совсем близко от целей.

Когда Лёха проснулся — все тело болело и ныло. Сон приснился идиотский, словно он попал в прошлое как какой-то идиот — попаданец и его захватила в плен группа советских солдат. Да такой реальный сон, чуть ли не с запахами, логичный, связный, впору другим рассказывать. Давно такие красочные сны не снились. Все же пить не надо на ночь, это вредно. Потом такие сны снятся. Лёха потянулся, скинул с себя одеяло. Широко зевнул, протер заспанные глаза — и ужаснулся. Трое солдаперов. Свежая могильная насыпь, пальто это военное, вместо одеяла… Нифига не сон. Чистый реал. Лёха вздрогнул. И стало очень тоскливо, так тоскливо, что в животе забурчало.

Один из солдат — тот, что дояр — поднялся, подошел поближе и кинул Лёхе два каких-то серых кулька.