Я - чеченец - Герман Садулаев

В один год, перед самым развалом Советского Союза с его агропромами, пришло указание по сверхинтенсивной обработке посевов. Местные агрономы качали головами и пытались что-то доказать на совещаниях, но решение не отменили. Химикаты сбрасывали с помощью самолетов сельхозавиации. Даже самая скромная высота, на которой в небе тарахтели «кукурузники», при слабом ветре, все же не могла гарантировать «точечного попадания» химикатов на поля. И яды покрыли траву вдоль посевов, дорог и даже на футбольном поле-пастбище. Ничего не знающие коровы продолжали жевать траву, и одна за другой стали падать на землю, мучительно умирая и с укором глядя в ближнее небо, где летали ласточки и «кукурузники», и с которого впервые тогда пролилась смерть.

Сначала люди перестали пускать коров на выпас. Но держать их день-деньской во дворе было нельзя, да и кормить нечем. Тогда это и началось…

Кровь, густая, почти черная кровь залила землю. Я хорошо помню, детьми мы играли около совхозной бойни, и я хорошо помню озера крови, над которой плотным звенящим облаком висел гнус.

На рынке стало мало сметаны и творога, пропало даже молоко, зато стало много говядины. Цены опустились до нелепо низкой отметки, но мясо уже все равно никто не покупал. Первые две недели еще покупали. Радовались дешевизне. В каждом дворе варили мясо, в больших котлах, огромными кусками, как кочевники. И наедались до одури, до заворота кишок. А потом перестали покупать, и оно просто гнило на деревянных прилавках, засиживалось мухами. Говядину стали выбрасывать на помойку, а санитарная инспекция сбивалась с ног, обрабатывая и закапывая расчлененные трупы, чтобы предотвратить эпидемию. Но эпидемия началась, и санитарная инспекция ничего не могла с этим поделать, эпидемия крови и трупов, она началась через несколько лет.

На футбольном пастбище потом устроили авторынок, самый большой в Чечне. На нем торговали машинами, запчастями, а также вещами и всякой всячиной. В базарный день тысячи людей собирались на рынке и толпились от края до края.

5 января 1995 года, в день первого налета русской авиации на Шали, рынок был полон до краев. Когда в небе показались самолеты, никто и не подумал разбегаться. Это же наши, российские самолеты, они, наверное, ищут боевиков. А нам-то что, мы мирные люди. Зачем нам разбегаться и прятаться по бомбоубежищам, как призывал по телевизору бесноватый генерал Дудаев. Не американцы же прилетели.

Самолет, снизившись, сбросил шариковую бомбу в самую гущу толпы. Сотни людей разорвало в клочья, куски тел, человеческого мяса, смешались с покореженным железом автомобилей, так, что хоронить можно было только все вместе. И снова кровь, кровь пролилась на землю. Реки и озера, крови было так много, что казалось, это сама земля сочится кровью, как больная мать, у которой из груди уже не течет молоко, только кровь.

Не надо было убивать коров. Корова — это мать человека, ведь она выкармливает его своим молоком. У человека семь матерей: та, что выносила его во чреве, земля, страна, кормилица, корова, ласточка и любая женщина, к груди которой мужчина прикоснулся губами. По чеченским обычаям, если мужчина касается губами груди женщины, она становится его матерью.

Мы отступники, мы нарушили закон. Мы насилуем землю, убиваем коров, мы спим со светловолосыми женщинами, лаская их груди губами. Поэтому небо обрушилось на нас. В России небо пустое, далекое, ему все равно, что делают люди. Небо над Чечней плотнее, чем сталь, оно близко, его царапают вершины гор. И оно упало на нас, потому что мы нарушили закон.

Нет, я не участвовал в этом. Я один не участвовал в этом. За год до массового убийства коров, я перестал есть любое мясо. Мне виделась смерть, я ощущал, какое оно близкое и тяжелое, небо. Вы ведь уже поняли, я был сумасшедшим. Я не ел мяса, я боялся неба, я уехал в большой город, чтобы не вернуться туда, где оно упадет. Но зря я бежал, зря. Мужчина умирает один раз, и только трус умирает каждую минуту. Когда упало небо, осколки его разлетелись по всему свету, они вонзились и в мое сердце, и теперь я не знаю, живу я или умер там, на поле, где когда-то паслись коровы и мальчики гоняли потрепанный мяч.

Небо, небо, ты никогда не любило нас! Ты любишь покорных, а мы были горды, за это ты караешь нас, небо! В высоких горах мы подбирались слишком близко к тебе. И земля, наша добрая мать, она не сумела спасти нас от гнева неба-отца. Ведь мы украли у тебя огонь, небо.

Когда Всевышний Господь, Дела, создал этот мир и вдохнул душу в людей, земля была холодна и темна, мы мерзли, даже закутываясь в звериные шкуры, и стены из глины не могли сохранить тепло в домах, а желудки — переварить сырую пищу. А в небе было много огня, и бог небес, Села, транжирил его, из удали и хвастовства метая молнии во время грозы. И был юноша, звали его Пармхат. По самой высокой горе он добрался до неба, и когда Села спал, Пармхат украл огонь и принес его людям. Люди зажгли очаги в своих домах, стали готовить пищу, люди познали свет и тепло.

Но разгневался Села за то, что Пармхат сделал людей почти равными богам. Тогда приковал он юношу к скале на Кавказе и повелел орлу целый день клевать его печень, а за ночь печень Пармхата отрастала снова. Так, вечной мукой наказал Села за неповиновение и гордость. Люди же по сию пору славят Пармхата на всех языках. Греки зовут его Прометей.

Перед началом первой войны, неопознанная авиация разбомбила аэродром у Грозного, где стояли несколько учебных самолетов. Дудаев направил в Москву телеграмму: «Поздравляю руководство ВВС России с достижением господства в небе Ичкерии. Встретимся на земле». Генерал авиации, он должен был понимать, что в современной войне полное господство в небе обеспечивает и победу под ним. Но он повел обреченный народ на войну, на войну с небом.

ПВО не было. Дудаев послал двух эмиссаров в Лондон, договариваться о покупке «стингеров». Кто знает, как бы прошли войны, если бы «стингеры» попали к силам сопротивления. Но «стингеры» получить не удалось. ФСБ организовало убийство эмиссаров в Лондоне.

На этот раз Села не спал, он больше не позволил украсть у себя молнии.

Память моя. Я не могу связать твои нити, не могу соткать полотна. Я помню все, и я ничего не помню. Я помню то, что было тысячи лет назад, я помню то, что было с другими людьми, и то, что только могло быть, я помню то, чего никогда не было, и иногда я помню то, что еще только будет. Такая память зовется сумасшествием.

Я помню, как я, наверное, это был я, сидел на полу в квартире, это город Петрозаводск, там я тоже жил. Наверное, там я тоже жил. Это был Петрозаводск, это была квартира на 13-м этаже в новом доме, я сидел на полу в кухне и думал о Шалинском танковом полку. В сводке событий с места боевых действий я услышал, что в бою под Урус-Мартаном уничтожен Шалинский танковый полк. Вражеское соединение. Когда умирают русские, это называется «потери», или еще говорят «погибли». Когда умирают чеченцы, они называют это «уничтожены». Потому что чеченцы враги. Я тоже чеченец, значит, враг. И когда я умру, они назовут это «уничтожен».

В бою под Урус-Мартаном уничтожен Шалинский танковый полк. Я думаю, я никак не могу понять смысл этого странного, нелепого словосочетания. Шалинский танковый полк. Шалинский… Господи, да откуда? Откуда в Шали — танки??!

Я помню только один танк. Он стоял на бетонном постаменте, в центре села, там, где развилка дорог. Жерло его пушки нацелено на село. Говорят, этот танк сбросили, когда Дудаев захватил власть. Ну, пусть, пусть в него даже поставили мотор от трактора, но это же только один танк, это же не целый полк!!!

Я вспоминаю Шали. Шали вытянуто по реке, вот верхнее село, в самом начале кладбище. Село начинается кладбищем. На кладбище могилы, некоторым не одна сотня лет, а танков там не было. Потом дома. Дома окружены заборами, во дворах сараи, в сараях коровы, да, коровы, но танки — танки не спрячешь в сарае. В центре села площадь, универмаг, дом культуры, парк, школа № 8. Это я помню. А танков не помню. Потом, ниже, снова дома, районная больница, автостанция и шашлычная. Да, роща шелковицы, но эту рощу мы, мальчишки, облазили всю. Если бы там были танки, мы бы заметили. И все постройки совхоза были известны нам как свои пять пальцев. А за селом? За селом мы тоже все знали, лесополоса вдоль полей, искусственный пруд, холм с нефтяными качалками. Мы взбирались на холм, оттуда было видно все село, как на ладони. Танкового полка не было видно. Конечно, есть в селе места, где я не бывал, например, около школы № 3, я там почти никогда не бывал, может, там прятался танковый полк? Нет, как мог прятаться целый танковый полк около школы № 3? Да, я туда не ходил, но мне бы все равно рассказали, мальчишки рассказали бы, что у нас в селе есть танки, целый полк. Мы очень любили танки, как мы могли бы упустить такое?