Черная гора - Рекс Стаут

В Айдлуайлде мы без помех преодолели формальности и вошли в самолет. Я подумал, что Вулфу не повредит небольшая доза юмора, чтобы отвлечь его от ужасов перелета, и пересказал ему забавную фразу, произнесенную кем-то сзади нас, когда мы поднимались по трапу.

— Боже мой, — произнес голос, — они содрали с меня тридцать долларов за лишний вес багажа, а посмотрите только на этого типа.

Видя, что это не произвело желаемого эффекта, я пристегнулся и оставил его наедине со своими страданиями.

Я признаю, что он старался их не показывать. Первую пару часов я вообще не видел его лица, потому что он сидел, уставившись в окно на морской горизонт или на облака. Мы попросили, чтобы нам подали еду на подносах, он нормально управился с фрикасе и салатом с приправами, без капризов и выкрутас. Потом я принес ему две бутылки пива, он вежливо меня поблагодарил, и это было поступком, если учесть, что, с его точки зрения, все движущиеся части любой машины подвержены непредсказуемым прихотям и если дурь овладеет вдруг нашим самолетом, мы плюхнемся глухой ночью в пучину Атлантики. На этой мысли я крепко заснул. Часы показывали половину третьего, когда я проснулся, но было совсем светло, пахло жареным беконом, а в моем ухе звучал голос Вулфа:

— Я хочу есть. Мы летим, опережая время, и через час уже будем на месте.

— Вы спали?

— Немного. Я хочу завтракать.

Он съел четыре яйца, десять ломтиков бекона, три булочки и выпил три чашки кофе.

Я так и не увидел Лондон, потому что аэропорт находится за городом, а Джеффри Хичкок ждал нас у выхода. Мы не видели его с тех пор, как он был последний раз в Нью-Йорке, три года назад. Он приветствовал нас очень сердечно для англичанина, пригласил к угловому столику в ресторане и заказал булочки, повидло и чай. Сначала я хотел воздержаться, но подумал, какого черта, должен же я привыкать к чудной иностранной пище, и взял свою долю.

Хичкок вынул из кармана конверт.

— Здесь ваши билеты на самолет до Рима. Он улетает через сорок минут, в двадцать минут десятого и прилетает в три часа по римскому времени. Поскольку ваш багаж прямо перевозится туда, здешние таможенники вас не касаются. У нас есть полчаса. Этого хватит?

— С избытком, — Вулф намазал повидло на булочку. — В основном, меня интересует Телезио. Тридцать лет назад, будучи мальчиком, я бы доверил ему свою жизнь. Могу ли я доверять ему теперь?

— Не знаю.

— Мне надо знать, — резко сказал Вулф.

— Конечно, надо. — Хичкок вытер салфеткой тонкие, бледные губы. — Но в наши дни человек, которому вы можете доверять дальше, чем можете увидеть, — редкая птица. Могу только сказать, что имею с ним дело восемь лет, и я доволен, а Боден знает его намного дольше — со времен Муссолини, и он ручается за него. Если у Вас…

Хриплый металлический голос из громкоговорителя, вероятно, женский, потряс воздух. Он говорил о чем-то срочном. Когда он закончил, я спросил Хичкока, что она сказала, а он ответил, что она объявила, что пассажиров девятичасового рейса на Каир просят собраться у выхода номер семь.

— Да, — я кивнул, — мне показалось, что я расслышал слово Каир. На каком языке она говорила?

— На английском.

— Прошу прощения, — сказал я вежливо и отпил немного чая.

— Я говорил, — обратился он к Вулфу, — что если вам нужно довериться кому-то, то сомневаюсь, что на этом берегу вам удастся найти кого-нибудь лучше Телезио. Можете мне поверить, потому что я очень осторожный человек.

— Это лучше, чем я надеялся, — проворчал Вулф. — Еще вопрос — как с самолетом от Рима до Бари?

— Да. — Хичкок прокашлялся. — Его арендовали, и он должен быть в полной готовности, — он вынул из кармана потертый кожаный бумажник, порылся в нем и вынул листок бумаги. — Вас встретят по приезду, но если случится накладка, здесь фамилия и номер телефона. — Он передал бумагу — Восемьдесят долларов, и можете платить долларами. Агент, с которым я имею дело в Риме, Джузеппе Дрого, — хороший человек по римским стандартам, но способен постараться извлечь личную пользу из контакта со своим знаменитым другом. Конечно, он должен знать ваше имя. Теперь, если с Римом все, я снимаю с себя ответственность.

Вулф не выразил удовольствия, что свидетельствовало о том, насколько он сосредоточен на своей поездке. Любой человек, обладающий даже десятой частью его самомнения, напыжился бы и раздулся, как индюк, узнав, что его известность докатилась до Рима.

Немного позже громкоговоритель произнес, по-видимому, на английском, что объявляется посадка на самолет до Рима, и наш хозяин проводил нас к выходу и ждал взлета. Когда мы выруливали на взлетную полосу, Вулф помахал ему на прощание рукой.

Вулф снова занял место у окна, и мне пришлось вытянуть шею, чтобы впервые взглянуть на Европу. День был хороший и солнечный, у меня на коленях лежала карта, и, после того как мы пересекли Дуврский пролив, было очень интересно смотреть на Брюссель, остающийся слева, а Париж справа, Цюрих слева, Женева справа, Милан слева, а Генуя справа. Я легко узнал Альпы и увидел Берн. К сожалению, пропустил Флоренцию. Пролетая над Аппенинами, мы попали в воздушную яму, и падали милю или около того, пока не выровняли курс, что, в общем-то, достаточно неприятно, и некоторые пассажиры выразили неудовольствие. Но не Вулф. Он только закрыл глаза и сжал губы. После такой встряски я счел вежливым заметить:

— Было не так уж плохо. Вот когда я летел на побережье и мы пролетали над скалами…

— Заткнись, — проворчал он.

Итак, я пропустил Флоренцию. Мы приземлились в римском аэропорту в три часа пополудни, был приятный и теплый день, воскресенье, но в ту минуту, когда мы спустились по трапу и направились к зданию, мои отношения с Вулфом, а его со мной, резко изменились к худшему. Всю мою жизнь при необходимости сориентироваться в новой обстановке, мне достаточно было посмотреть на указатели или, в крайнем случае, спросить местного жителя. Теперь я пропал. Вывески были не для меня. Я остановился и посмотрел на Вулфа.

— Сюда, — проинформировал он, — на таможню.

Основа наших взаимоотношений была нарушена, и мне это не понравилось. Я встал рядом с ним у стола и внимал звукам, посредством которых он обменивался с белокурым обладателем баса, причем мое личное участие в милой беседе ограничилось тем, что я протянул паспорт, когда меня попросили об этом по-английски. Я стоял рядом с ним у стойки в другой комнате. Вулф на этот раз обменивался любезностями с черноволосым тенором, хотя, признаюсь, здесь я играл более важную роль, поскольку мне доверили открыть чемоданы и закрыть их после осмотра. И опять звуки, обращенные к красной фуражке с усами, которая передала вещи другой синей фуражке. Затем толстый сеньор в зеленом костюме с красной гвоздикой в петлице. Вулф любезно сообщил мне, чти его зовут Дрого и что частый самолет на Бари ждет нас. Только я собрался выразить благодарность, что меня наконец заметили, как к нам подошел холеный молодой человек, похожий на студента, одетый так, будто он собрался на свадьбу или похороны, и обратился, слава Богу, на хорошем американском языке:

— Мистер Ниро Вулф?

Вулф вытаращился на него:

— Могу я узнать ваше имя, сэр?

Он любезно улыбнулся

— Я Ричард Коуртни из посольства. Мы подумали, что вам может что-нибудь понадобиться, и были бы рады предложить свои услуги. Можем ли мы чем-то помочь?

— Нет, спасибо.

— Вы долго пробудете в Риме?

— Не знаю. А вам надо знать?

— Нет, нет, — он запнулся. — Мы не собираемся вмешиваться в ваши дела — только дайте нам знать, если вам будет нужна какая-нибудь информация или содействие.

— Я дам вам знать, мистер Коуртни.

— Пожалуйста. И я надеюсь, вы не будете возражать. — Он вынул из внутреннего нагрудного кармана своего безупречно сшитого пиджака, купленного явно не в магазине, маленькую черную книжку и ручку. — Мне бы очень хотелось иметь ваш автограф. — Он открыл книжку и протянул ее. — Если можно?

Вулф расписался. Хорошо одетый мальчик-студент поблагодарил его, настойчиво повторил, чтобы мы обращались в посольство при первой необходимости, одарил всех, включая Дрого и меня, благовоспитанной улыбкой и ушел.

— Вас проверяют? — спросил я у Вулфа.

— Сомневаюсь. Зачем? — Он что-то сказал Дрого и синей фуражке, и мы двинулись вперед, причем Дрого возглавлял группу, а синяя фуражка с вещами замыкала ее. После прогулки по бетону, а затем по гравию странного цвета, которого я никогда не видел, мы подошли к ангару, перед которым стоял маленький голубой самолет. По сравнению с тем, на котором мы пересекали Европу, он выглядел словно игрушка. Вулф постоял, сердито глядя на него, затем повернулся к Дрого и что-то произнес. Он говорил все громче и горячей, затем слегка поостыл и, в конце концов, велел мне заплатить девяносто долларов.

— Хичкок сказал восемьдесят, — возразил я.