Листок на воде - Анатолий Дроздов

– Так точно!

– Что праздновали?

– Прапорщику Красовскому принесли угощение, он предложил мне разделить. Но я уверяю вас, господин полковник, мы в полном рассудке…

– Не сомневаюсь! Полбутылки коньяка – отличное лекарство для рассудка. Садитесь!

Покойный штабс-ротмистр тоже был выпимши и даже очень. Только у нас доказательств нет.

– Пригласите свидетеля Розенфельда!

На докторе сегодня мундир отглажен. Молодцом!

– Господин коллежский ассесор! Прежде, чем задать вопрос, позвольте от имени офицерского собрания корпуса принести вам извинения за гнусную выходку, совершенную в отношении вашей дочери штабс-ротмистром Бельским! Несмотря на то, что за свой проступок он заплатил жизнью, это несмываемое пятно на офицерской чести корпуса.

– Я принимаю извинения.

– Вы врач, наблюдавший прапорщика Красовского. Каким было его состояние на время ссоры с князем и последовавшей дуэлью?

– Прапорщик перенес тяжелую контузию, в результате которой утратил память. Она до сих пор не восстановилась.

– Это не помешало ему драться и стрелять!

– Контузии провоцируют нервные реакции!

– Ему рекомендовано употреблять спиртные напитки?

– Ни в коем случае!

– Но прапорщик употребил!

– Он не отдавал отчет! Повторяю: тяжелая контузия! Человек только пришел в себя! Ему кажется, что он здоров, хотя на самом деле это не так. Я давно служу по медицинской части и не раз наблюдал… С такой контузией прапорщик подлежит безусловному освобождению от дальнейшего прохождения воинской службы. Я готов подписать свидетельство немедленно!

– Не сомневаюсь, господин Розенфельд! Суд удаляется на совещание!

– Господа офицеры!..

Грохот вставшего зала. Наступает томительное ожидание. Из зала никто не уходит. За моей спиной гул. Сергей повесил нос, корнет чувствует себя не лучше. Ничего не понимаю!

– Господа офицеры!..

Стоим. Председатель надевает очки, они нелепо смотрятся холеном лице.

– …Рассмотрев обстоятельства дела, военный суд нашел корнета Лисицкого, поручика Рапоту и прапорщика Красовского по обстоятельствам дуэли, приведшей к смерти князя Бельского невиновными!

Радостный ропот за спиной.

– Однако же…

Я ждал этого!

– В ходе судебного следствия неопровержимо доказано нанесение побоев прапорщиком Красовским покойному князю Бельскому. Вину прапорщика отягощает имевший перед этим постыдный случай пьянства. Какими бы благородными мотивами не объяснялось поведение прапорщика Красовского, нанесение одним офицером побоев другому бесчестит не только того, кто побои получил, но того, кто их нанес. Такой поступок не совместим со звание русского офицера. Руководствуясь Сводом военных постановлений… на основании статьи 42 Воинского устава о наказаниях подвергнуть прапорщика Красовского лишению офицерского звания, разжаловав его в рядовые. Постановление суда вступает в силу по конфирмации начальником корпуса…

Полковник снимает очки.

– Можете выписывать белый билет, господин коллежский асессор! Господин Красовский вы возвращаетесь под родительский кров. Вы не принесли пользы Отчизне на полях сражений, так постарайтесь сделать это в тылу. Передайте батюшке, что на фронте катастрофически не хватает снарядов и бомб! Пусть выделывает их на своих заводах как можно больше!

Одобрительный гул в зале. Вон оно что! Господин полковник надавил на мораль. Просто наказать виновного при таких обстоятельствах – не кошерно. А вот указать ему место и выбросить из армии… Я буду ходить в подручных у фабриканта ближайшие пятьдесят лет?

– Господин полковник, разрешите просьбу!

– Что еще? – он не скрывает неудовольствия.

– Прошу об оставлении меня в действующей армии!

– Чем будете ей полезны? Доктор уверяет, утратили память. Следовательно, все, чему вас учили…

– Доктор говорит правду. Однако, как изволили заметить, драться и стрелять я умею.

За спиной опять гул. Он смотрит в упор, я не отвожу взгляда.

– Я доложу о вашей просьбе!

Занавес.

4

Вход в блиндаж занавешен куском брезента, постучать невозможно. Кашляю:

– Разрешите?

Из-за брезента невразумительное бурчание. Решительно сдвигаю занавесь.

– Господин прапорщик, вольноопределяющийся Красовский…

– Пашка!

Худощавый офицер вскакивает из-за колченогого столика и заключает меня в объятия. Стою в недоумении: или самому обнять, или все же блюсти субординацию. Выбираю второе.

– Господин прапорщик, смею напомнить…

– Ладно тебе! – он отстраняется, на лице белозубая улыбка. – В школе прапорщиков койки рядом стояли, я буду чиниться?..

– Я разжалован в рядовые.

– Знаю! Вся крепость знает!

Это правда. Пока ехал из Белостока, раз десять остановили. Офицеры подходили и молча жали руку. В самой крепости чуть ли не демонстрация случилась. На площади перед управлением мне отдавали честь даже штаб-офицеры. Быстро здесь разносятся новости…

– Садись, рассказывай! – он указывает на грубо сколоченные нары. Керосиновая лампа на столике мигает.

– Вы, наверное, и так знаете.

– Да что вдруг "вы" и "вы"? – недовольно бурчит хозяин блиндажа. – Как будто забыл!

– Смею напомнить, что действительно так.

Он смотрит участливо:

– Даже как меня зовут?

Киваю.

– Михаил Говоров! Ты звал меня "Майклом" на аглицкий манер.

– Рад видеть тебя, Майкл!

– И я тебя!

Отстегиваю от пояса и кладу на стол флягу. Гаванский ром, лично господин Розенфельд в дорогу снабдили. Коллежский асессор любит чай с ромом.

– На передовой сухой закон?

– Скажешь! – он смеется и кричит в дверь. – Хвостов!

В проеме появляется солдат. Лицо плутоватое.

– Собери нам что-нибудь!

Хвостов исчезает, но скоро появляется снова. На столе утверждается кусок черного хлеба, луковица и кусок вареной говядины. Не густо.

– Пищу доставляют утром и вечером, – извиняющим тоном поясняет прапорщик, он же Майкл. – Как стемнеет. Германская артиллерия простреливает подходы.

Поставив кружки, денщик исчезает. Разливаю ром, чокаемся.

– С возвращением, Пашка! Если б только знал, как я рад! Из нашего выпуска только мы остались. Да что мы! В роте я единственный офицер, исполняю обязанности начальника. Кто бы мог думать, когда нас выпускали?! Прапорщик командует ротой! – он вдруг грустнеет. – Осталось полсотни нижних чинов, взвод по мирному времени…

Командовать взводом честь невелика – унтер-офицерская. Субалтерн-офицеры при командире роты – старшие, куда пошлют. Теперь один из них, правильнее сказать, единственный уцелевший, принял роту. Хорошее место, долго не задержусь. Пуля или снаряд. Короче служба с каждым днем, короче к дембелю дорога…

– Будем здоровы, Майкл!

Славный у Розенфельда ром: крепкий, ароматный. Рассказываю Мише о последних событиях – хозяина следует отблагодарить за гостеприимство. Он слушает, широко открыв глаза. Сжимает кулаки.

– Штабная крыса! Как можно?! Сестрички, они же добровольно… Перевязывать, обмывать, судна за ранеными выносить… Да я бы сам! Из-за кого разжаловать?!. Князья да бароны, сволочь титулованная, как увидишь кого с аксельбантами, так будь покоен, что "фон"! В окопах их не встретишь, прапорщики ротами командуют…

Хм… В любой армии не любят тыловиков, но здесь что-то совсем. Плюс горячая поддержка офицерами разжалованного прапорщика. Хреновые перспективы у этого войска. Сменим тему.

– Отчего такие потери в людях? Артиллерия?

– Ты видел траншеи? Полный профиль, стенки укреплены. Артиллерия ведет огонь, да без толку, – он косит взглядом, я делаю успокаивающий жест: контузия прапорщика Красовского – случайность. – Завелся у германцев меткий стрелок или стрелки, – он пожимает плечами. – Голову высунуть не дают – сразу пуля! Начальника роты так убили…

Интересно! Делаю недоуменное лицо.

– Хвостов! – кричит Миша в дверь. – Кликни Нетребку! И болвана своего пусть захватит!

Спустя пару минут в блиндаже маленький круглый солдатик с какой-то деревяшкой в руках. Беру ее в руки. Голова человека, вернее, гладко обструганная деревяшка, ее изображающая. Глаза, брови и нос прорисованы углем. Рта нет.

– Это что?

– Болван, ваше благородие! – рапортует солдатик. – Для выделки шляп-с и париков пользуют, дабы по форме. Я до призыва в числе первых болванщиков был-с. Вот-с, пригодилось.

– Для чего?

– Германец, коли фуражку на штыке из траншеи поднять, не стреляет. Непременно, чтоб голова была.

Только сейчас замечаю аккуратную дырочку над прорисованным носом. Переворачиваю деревяшку. Выходное отверстие куда крупнее, но не такое страшное, как у человека.

– Этот болван более не годится! – сыплет словами Нетребко. – Коли дырочка во лбу, германец не бьет.