Ночь перед Рождеством - Николай Васильевич Гоголь

раздумывая о странных речах кузнеца. Уже внутри ее что-то говорило, что она слишком жестоко поступила с ним. «Что, если он в самом деле решится на что-нибудь страшное? Чего доброго! может быть, он с горя вздумает влюбиться в другую и с досады станет называть ее первою красавицею на селе. Но нет, он меня любит. Я так хороша! Он меня ни за что не променяет; он шалит, прикидывается. Не пройдет минут десять, как он, верно, придет поглядеть на меня. Я, в самом деле, сурова. Нужно ему дать, как будто нёхотя, поцеловать себя. То-то он обрадуется!» И ветреная красавица уже шутила с своими подругами.

«Постойте», сказала одна из них: «кузнец позабыл мешки свои; смотрите: какие страшные мешки! Он не по-нашему наколядовал: я думаю, сюда по целой четверти барана кидали; а колбасам и хлебам, верно, счету нет. Роскошь! целые праздники можно объедаться».

«Это Кузнецовы мешки?» подхватила Оксана; «утащим скорее их ко мне в хату и разглядим хорошенько, что он сюда наклал».

Все со смехом одобрили такое предложение.

«Но мы не поднимем их!» закричала вся толпа вдруг, силясь сдвинуть мешки.

«Постойте», сказала Оксана: «побежим скорее за санками и отвезем на санках!»

И толпа побежала за санками.

Пленникам сильно прискучило сидеть в мешках, несмотря на то, что дьяк проткнул для себя пальцем порядочную дыру. Если бы еще не было народу, то, может быть, он нашел бы средство вылезть; но вылезть из мешка при всех, показать себя на смех… это удерживало его, и он решился ждать, слегка только покряхтывая под невежливыми сапогами Чуба. Чуб сам не менее желал свободы, чувствуя, что под ним лежит что-то такое, на котором сидеть страх было неловко. Но как скоро услышал решение своей дочери, то успокоился и не хотел уже вылезть, рассуждая, что к хате своей нужно пройти по крайней мере шагов с сотню, а может быть, и другую. Вылезши же, нужно оправиться, застегнуть кожух, подвязать пояс — сколько работы! да и капелюхи остались у Солохи. Пусть же лучше дивчата довезут на санках.

Но случилось совсем не так, как ожидал Чуб: в то время, когда дивчата побежали за санками, худощавый кум выходил из шинка расстроенный и не в духе. Шинкарка никаким образом не решалась ему верить в долг; он хотел было дожидаться, авось-либо придет какой-нибудь набожный дворянин и попотчивает его, но, как нарочно, все дворяне оставались дома и, как честные христиане, ели кутью посреди своих домашних. Размышляя о развращении нравов и о деревянном сердце шинкарки, продающей вино, кум набрел на мешки и остановился в изумлении. «Вишь, какие мешки кто-то бросил на дороге!» сказал он, осматриваясь по сторонам: «должно быть, тут и свинина есть. Полезло же кому-то счастие наколядовать столько всякой всячины! Экие страшные мешки! Положим, что они набиты гречаниками да коржами[35], и то добре. Хотя бы были тут одни паляницы, и то в шмак: шинкарка за каждую паляницу дает осьмуху водки. Утащить скорее, чтобы кто не увидел».

Тут взвалил он себе на плеча мешок с Чубом и дьяком, но почувствовал, что он слишком тяжел. «Нет, одному будет тяжело несть», проговорил он, «а вот, как нарочно, идет ткач Шапуваленко. Здравствуй, Остап!»

«Здравствуй», сказал, остановившись, ткач.

«Куда идешь?»

«А,так. Иду, куда ноги идут».

«Помоги, человек добрый, мешки снесть! Кто-то колядовал, да и кинул посереди дороги. Добром разделимся пополам».

«Мешки? А с чем мешки: с книшами[36] или паляницами?»

«Да, думаю, всего есть».

Тут выдернули они наскоро из плетня палки, положили на них мешок и понесли на плечах.

«Куда же мы понесем его? в шинок?» спросил дорогою ткач.

«Оно бы и я так думал, чтобы в шинок, но ведь проклятая шинкарка не поверит, подумает еще, что где-нибудь украли; к тому ж я только что из шинка. Мы отнесем его в мою хату. Нам никто не помешает: жинки нет дома».

«Да точно ли нет дома?» спросил осторожный ткач.

«Слава богу, мы не совсем еще без ума», сказал кум: «чорт ли бы принес меня туда, где она. Она, думаю, протаскается с бабами до света».

«Кто там?» закричала кумова жена, услышав шум в сенях, произведенный приходом двух приятелей с мешком, и отворяя дверь.

Кум остолбенел.

«Вот тебе на!» произнес ткач, опустя руки.

Кумова жена была такого рода сокровище, каких немало на белом свете. Так же как и ее муж, она почти никогда не сидела дома, и почти весь день пресмыкалась у кумушек и зажиточных старух, хвалила и ела с большим аппетитом и дралась только по утрам с своим мужем, потому что в это только время и видела его иногда. Хата их была вдвое старее шаровар волостного писаря, крыша в некоторых местах была без соломы. Плетня видны были одни остатки, потому что всякий, выходивший из дому, никогда не брал палки для собак в надежде, что будет проходить мимо кумова огорода и выдернет любую из его плетня. Печь не топилась дня по три. Все, что ни напрашивала нежная супруга у добрых людей, прятала как можно подалее от своего мужа и часто самоуправно отнимала у него добычу, если он не успевал ее пропить в шинке. Кум, несмотря на всегдашнее хладнокровие, не любил уступать ей, и оттого почти всегда уходил из дому с фонарями под обоими глазами, а дорогая половина, охая, плелась рассказывать старушкам о бесчинствах своего мужа и о претерпенных ею от него побоях.

Теперь можно себе представить, как были озадачены ткач и кум таким неожиданным явлением. Опустивши мешок, они заступили его собою и закрыли полами; но уже было поздно: кумова жена хотя и дурно видела старыми глазами, однакож мешок заметила. «Вот это хорошо!» сказала она с таким видом, в котором заметна была радость ястреба. «Это хорошо, что наколядовали столько! Вот так всегда делают добрые люди, только, нет, я думаю, где-нибудь подцепили. Покажите мне сейчас, слышите, покажите сей же час мешок ваш!»

«Лысый чорт тебе покажет, а не мы», сказал, приосанясь, кум. «Тебе какое дело?» сказал ткач, «мы наколядовали, а не ты». «Нет, ты мне покажешь, негодный пьяница!» вскричала жена, ударив высокого кума кулаком в подбородок и продираясь к мешку.

Но ткач и кум мужественно отстояли мешок и заставили ее попятиться назад. Не успели они оправиться, как супруга выбежала в сени уже с кочергою в руках. Проворно хватила кочергою мужа по рукам, ткача по спине и уже стояла