Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэл Р.

Высунув голову из устья, он оглядел двор. Две девушки, перебрасывающиеся детским черным мячиком, сначала показались ему совсем юными – как он сам, когда сбежал в Колхари из деревни. Обе были в таких же повязках, которая холодила сейчас ему спину.

Варварка с коротко, еще по-летнему остриженными желтыми волосами врезала по мячу, колыхнув загорелой грудью.

– Ай-й!

Темнокожая колхарийка с перевязанной кожаным шнурком пышной гривой поймала мяч, пригнулась и подкинула его в воздух.

– Йахей!

Варварка, метнувшись навстречу, поймала его и кинула обратно.

Контрабандист вылез тем временем из колодца, прошел немного, оглянулся через плечо. От тумана осталась только легкая влажность в воздухе. Утро было ясное, и солнце уже осветило восточную стену переулка, но на севере еще висела легкая дымка.

– Айя-хаа! – Варварка споткнулась; мяч свечкой взмыл вверх, а она села на камень, заложив руки за спину. Солнце легло на ее плечо, колено и грудь, и контрабандист с восторгом увидел, что и то, и другое, и третье густо покрыто веснушками.

Темненькая хохотала и трясла головой, перебегая из света в тень. Экое счастье привалило: парень, разглядев веснушки и у нее на спине, аж язык высунул, словно желая лизнуть одну из темных золотинок на соленой девичьей коже.

– Ты как, не ушиблась?

– Нет-нет, – ответила варварка. – Не видела, куда мяч улетел?

– Туда вроде бы.

– Ой, не-ет!

– Я слышал, как он в колодец упал, – подал голос контрабандист. – Всплеснул, там вода внизу.

Он сам не знал, что из чего родилось: речь из храбрости или храбрость из речи.

Девушки посмотрели на него. Улыбнулись.

– Правда слышал? – спросила одна из них. Он уже плохо различал их в потоке солнца, затопившем смуглое плечо одной, грудь и щеку другой. Ответы? Правда? Все растаяло в солнце, в далеком море, в расколовшемся небе.

– Там совсем мелко, – сказала варварка. – Я спущусь…

– Еще чего! – воскликнула темненькая. – Лезть в пустой колодец? Кто знает, что там внизу? – И они снова расхохотались.

Контрабандист пытался заговорить снова, отпустить шутку, вызваться слазить самому, но губы и язык словно оцепенели, и девушки – варварка (он мог только надеяться, что она такая же шлюха, как и он сам) и порядочная колхарийка – ничего не услышали. Прошептать впервые «хозяин», должно быть, не легче, чем заговорить с женщиной, вызывающей у тебя желание более знакомого толка. Он двинулся через двор в переулок, по которому, сколько помнил, пришел сюда в темноте, и оглянулся опять. Они прекрасны, незатейливо сложилось в уме. Зачем пользоваться мужскими телами, когда в городе живут такие чудесные девушки? Но то, что он узнал об Освободителе, стоя на троне, будь то туманный сон или гранитная явь, было подарено ему телом другого мужчины.

6

В те времена, гораздо примитивнее наших, публичная нагота не считалась признаком безумия, бунтарства или служения искусству. Нагота, наряду с мозолистыми руками, относила человека к определенному классу общества, вот и все. Контрабандист, когда дела шли удачно, зарабатывал несколько больше бедных тружеников и потому находил даже кое-какую радость в обмане, идя голым к рынку по почти пустым утренним улицам. Немногочисленные прохожие, и мужчины и женщины, тоже были нагие.

Иногда он поворачивал обратно, определив по солнцу, что тот или другой переулок не приведут его к рынку, но наконец дошел. Три четверти торговых ларьков уже стояли на площади, остальные спешно воздвигались. Торговцы переговаривались, ранние покупатели с корзинами и мешками уже бродили между рядами.

Охрана порядка тогда тоже не достигла современного уровня: наш приятель преспокойно оставил на площади вола и повозку с контрабандой, собираясь прийти через час (события в подземелье заняли несколько меньше времени). Императорские досмотрщики рыскали здесь, правда, в любое время, но за последние годы в городе открылось несколько новых рынков поближе к морю, и всюду они поспеть не могли.

Многие повозки уже разъезжались. Час еще куда ни шло, но дольше было бы опасно даже и в те времена.

Контрабандист шел мимо ларьков с дешевыми украшениями, диковинными плодами, крестьянскими орудиями и утварью. Его рыжий вол уже съел все сено и мотал головой. Ранние путники уехали, недавние сидели под навесом и ждали. Пьяный так и лежал на скамейке.

К контрабандисту подошел парнишка, тоже голый.

– Тебе не на юг, часом? Возьмешь меня за пару железок?

– За пару монет сможешь проехать только несколько стадий. – Контрабандист застеснялся собственной наготы рядом с этим стройным юношей – школяром, не иначе – и намотал на себя повязку, еще не просохшую. А может, он и не школяр вовсе. После недавних приключений контрабандист был склонен взвешивать все и вся.

Во-первых, парень ходит голый, как беднейший из варваров, хотя сам не варвар. Его черные волосы заплетены сбоку в косу, но видно, что он и не солдат тоже. На ногах кожаные обмотки, как будто он с битым камнем имеет дело – но, может, он учиться ходит по такой осыпи. Бородка у него далеко не такая ухоженная, как у пьяницы под навесом. Ладони тоже кожей обмотаны, как у одноглазого, но это не значит, что он из тех же краев – подсмотрел, небось, у кого-то, и самому захотелось. Может, он расскажет про эти тесемки больше, чем одноглазый, который скорей всего их с самого детства носит.

– У мастера учишься? – спросил контрабандист, почесывая вола между рогами. – Близ Саллезе?

Юнец, явно думавший, что в голом человеке школяра никто не признает, смущенно потупился.

– Пока только готовлюсь. Делаю вощеные доски и глиняные таблички для старших. Начну заниматься с весны, когда читать буду лучше.

Похоже было, что пьяный вот-вот свалится со скамьи.

– Заметил ты, сколько вокруг моста пьяных, сумасшедших, голодных? Если раньше они и работали где-то, то теперь точно нет, – с сочувственным вздохом промолвил контрабандист.

– Мой мастер то же самое говорит. В Колхари, не считая школы, настали трудные времена.

Контрабандист, слыхавший это из года в год, засмеялся и хлопнул школяра по плечу.

– Лезь в повозку – хоть немного, да подвезу. – Как человек добродушный, он не хотел обижать мальчишку; школяры, как известно, часто терпят насмешки от рабочего люда, а то и с прямой враждой сталкиваются. В Колхари говорили, что школяры, не имея своих богов, норовят дать имена всему остальному. – Если сломаемся, поможешь толкать.

Пока школяр усаживался, контрабандист еще раз посмотрел, все ли в порядке. Старухин мешок лежал на месте, надежно спрятанный за горшками.

– Хайиии! – Он сел на козлы рядом со школяром, тряхнул вожжами, пристроился за тремя другими повозками – как раз то, что надо.

В этот миг он увидел в торговом ряду своего знакомца, в ошейнике и с завязанным глазом. Вид у него был усталый. То, что погнало контрабандиста из подземелья, теперь утихло; коротышка, скорей всего, опять шел на мост, чтобы завершить действо, для него далеко не новое и не сулящее особых услад.

– Эй, одноглазый! – крикнул контрабандист, ни от кого не скрывая своих ночных похождений. – Ну что, дашь мне монетку?

Одноглазый обернулся к нему и совершил нечто поразительное: сдернул с лица повязку и выставил напоказ два совершенно здоровых глаза.

– Не дашь, значит? – Контрабандист отчего-то порадовался, что он едет, а коротышка идет пешком. – Ладно! Авось еще увидимся на мосту! – Вол шагал в одну сторону, человечек в другую. Контрабандист пихнул локтем школяра. – Мог бы ты подумать, что… – Но откуда парнишке знать о его изысканиях? – Ладно, не важно. Я часто болтаю всякую чушь.

– Ты его знаешь?

– Да… он задолжал мне немного денег.

– Раб?

– Ну, видишь ли…

– А, так он из этих.

Они помолчали. «Ты учишься у мудреца в Саллезе, – мысленно говорил контрабандист, – но понятия не имеешь о том, чему я научился там, на мосту. А не мешало бы поучиться».